Цивилизация
У меня, кажется, погиб друг. Пока числится пропавшим без вести, но полиция считает, что погиб. Глупо, безнадежно глупо погиб. Пьяный пошёл с друзьями к озеру и хотел лезть купаться. Те его оговаривали, но в какой-то момент упустили из поля зрения. И слышат — плеск воды. Кинулись к берегу, а там уже пусто. Прошло уже много дней, он нигде не появлялся, никто его не видел. И хотя тела пока не нашли, полицейские говорят, что надежды мало.
Из такой смерти не выведешь ни смысла, ни урока, ни сюжета. Просто нелепая, глупая, случайная смерть. Темная пустота, как ночное ноябрьское озеро. Был человек и ухнул в этот омут, словно не было.
А ему ведь не было и 22 лет. По паспорту так и вовсе 20. Но по паспорту — сейчас уже можно это сказать — он был младше, чем на самом деле.
Он родился на самом исходе прошлого века, но в совсем другом мире. В его мире земля была плоская. Мама говорила, что эта плоская Земля лежит на рогах большой коровы, и когда корова мотает головой, случаются землетрясения.
А там, за околицей деревни, за снежным горами, продолжала его неграмотная мама, там живут волшебные девы-пэри, такие прекрасные, умеющие колдовать и знающие язык животных.
В 20 км от дома, в котором он жил в детстве, стояла огромная статуя древнего бога, которую взорвали, когда ему было 2 года. Дело было в 2001 году, в провинции Бамиан, в Афганистане.
Еще через год в страну пришли американцы. Но в деревне, где жил Мохаммед, об этом едва знали. Там не было электричества и автомобильной дороги. И новости доходили медленно.
Уже с 6 лет Мохаммед работал: пас коз в горах. А в 10 лет его отправили в Кабул. Там он жил в какой-то семье, где он работал по 10 часов в день — ткал ковры.
Тысячи афганских детей зарабатывают этим на хлеб. Но Мохаммеда не только кормили, его еще отправляли в школу. За несколько лет он научился довольно бойко говорить по-английски. На одежду и карманные расходы он зарабатывал, чистя обувь на кабульском базаре.
А еще Мохаммед играл на дамбуре. Это народный инструмент. Я даже когда-то выкладывал ролик, как он поет. Семья у него была религиозная, и ему запрещали играть музыку. В распадающемся традиционном обществе появляется конфликт отцов и детей. Когда однажды мать разбила его дамбуру, он сбежал из дома.
Сбежал со старшими приятелями, которые отправились на заработки в Иран. В 15 лет он оказался нелегальным мигрантом. Жил и работал на стройках. У него были перебиты костяшки пальцев на правой руке — уронил тяжелую бетонную плиту. А еще старший из парней, с которыми они приехали в Иран, принуждал его к сексу.
Бесконечный тяжелый труд, одиночество, постоянный страх и насилие. И не с кем поговорить.
И тут 2015 год. Тысячи таких как Мохаммед сорвались с мест и побрели на Запад: начался большой миграционный кризис. Его корни уходят в сирийскую войну. Она лишила крова и родины миллионы людей, заставив их спасаться бегством. И тогда границы ближневосточных государств стали прозрачными.
Рухнули цены на нелегальный трафик людей, который существовал всегда. Но если прежде попасть из Ирана в Европу стоило 7-10 тысяч евро, то в 2015 году — 1,5-2 тысячи. Интриги турецких и европейских политиков, растерянность миграционных властей — все это на несколько месяцев приоткрыло дверь в волшебную страну «Запад» для двух миллионов обездоленных с Востока. И одним из них стал Мохаммед.
Он брел за контрабандистами по курдским горам на иранско-турецкой границе. Он плыл в лодке, рассчитанной на 20 человек, вместе с 50 другими беженцами через Эгейское море. Посреди пролива мотор у них заглох и 50 с лишним людей остались в полной темноте в октябрьском море. Люди запаниковали. Кто-то молился, кто-то кинулся за борт в надежде доплыть до берега вплавь.
А Мохаммед сидел, парализованный страхом, и думал — что ждет его по ту сторону этой темной воды? Неужели там ничего нет?
Уже в Иране он стал сомневаться в существовании бога и загробной жизни. Но тогда, в море, ему стало страшно. Может, что-то там все-таки есть?
Как-то они сумели завести мотор и доплыли до греческого берега. Потом он добрался через всю Европу до Швеции. Там мы и познакомились. В разгар миграционного кризиса я работал в центре для несовершеннолетних беженцев на окраине Стокгольма.
Мохаммед добрался до волшебной страны. Из огромного потока беженцев — за три осенних месяца 2015 года в Швецию приехало более 160 тысяч человек — он был одним из очень немногих, у кого в этом мире были шансы. Абсолютное большинство афганцев – а они составляли вторую по численности после сирийцев группу среди беженцев – были выходцами из нищих деревень. Многие были неграмотными. Им тяжело давалась учеба. Они плохо осваивали язык. Очень скоро у многих наступило разочарование.
Сначала богатая Швеция казалась им всем раем. Можно каждый день досыта есть, не бояться насилия или ареста. Можно заниматься спортом или играть музыку. Рай. Но скоро они стали чувствовать, что в этом обществе они останутся на самом дне. Многим отказывали в убежище. Из моего интерната двое бежали во Францию – и до сих пор живут там на нелегальном положении, без документов, образования, работы и перспектив.
Но даже те, кому дали вид на жительство часто впадали в уныние. Им не хватало привычного общинного уклада жизни, когда человек все время окружен родственниками и земляками. Они видели, что их шведские сверстники учатся гораздо лучше их, и им это дается гораздо легче: сказывалась разница в начальной подготовке. Без знаний, связей, опыта им было очень трудно найти работу, а мечтать о карьере могли вообще лишь единицы. Были даже те, кто решил добровольно вернуться в Иран или Турцию. Туда, где были близкие.
Но Мохаммед был исключением. Талантливый парень, он все схватывал на лету. Выучил шведский и говорил лучше меня. Он поступил в гимназию на престижное естественнонаучное направление (это удалось менее чем 5% молодых беженцев) и учился – знания сами лезли ему в голову и складывались там в правильном порядке. Он получил трехлетний вид на жительство. Он нашел девушку.
Когда я работал в интернате, много писал про беженцев, их проблемы и истории. Думал даже издать книгу. И общее настроение в этих текстах было довольно мрачным. Мне казалось, что из массовой иммиграции вырастает не то что классовое, а почти что кастовое общество, в котором неравенство приобретет космические масштабы. И с течением времени оно не уменьшится, а только вырастет.
И лишь Мохаммед служил живым опровержением моего пессимизма. Казалось, он то найдет себе здесь место. Он станет «кем-то».
Однажды, когда ему было 13, он чистил ботинки на кабульском базаре. Было очень стыдно, и мальчик боялся поднять глаза. Ему бросали мелкую монету – 5 афгани, а он даже не видел лиц своих клиентов. И вот один из них, какой-то добрый старик, его пожалел. Стал гладить по волосам и говорить, что если он будет стараться, то он «кем-то станет», чего-то важного добьется в жизни. Надо только быть хорошим, много работать и верить. Мохаммед много раз рассказывал мне этот эпизод. Казалось, слова того старика звучали пророчеством.
И вот такая нелепая, случайная, глупая смерть в темном ноябрьском шведском озере. Столько раз не умереть от голода, не быть убитым, не погибнуть в междоусобной распре, не утонуть в море, как это случилось с тысячами его товарищей по несчастью. Чтобы пьяным утонуть в мирной и сонной Швеции, когда, казалось, все опасности позади.
А, может, случится еще одно чудо? Может, он просто зачем-то вновь сбежал? Однажды он мне рассказывал, как расстался с матерью. Он нарисовал окрестности своей деревни. Дорога петляет по холмам. Вот так шли они с дядей. А вон там, на одном из холмов, осталась мама. Она смотрела им вслед, пока они не скрылись за очередным поворотом. В тот раз он только уехал в Кабул на заработки. Они еще встретятся и мама разобьет его дамбуру. Потом пройдут годы.
Мохаммед писал маме письма, которые она никогда не смогла бы прочесть. Вместо нее их читал я.
««Мама !!! Мама, я здесь, и я думаю о тебе! Твой сын ... Пожалуйста, мама, посмотри на меня. Часто я не сплю по ночам! Может быть, скучаю по тебе?! Тебе ведь не все равно? Может, хватит, мама? Не молчи! Расскажи мне о своем горе. Я знаю, что ты скучаешь по мне! Я знаю, ты часто плачешь. Я люблю тебя, мама! Но я больше никогда не поцелую твою руку. Я больше никогда не обниму тебя! Мне никогда не сказать тебе нежных слов… Обними меня, мама! Обними меня, крепко-крепко!! Я хочу забыть боль, мама! Обними меня, чтобы я никогда не чувствовал себя одиноко. Обними меня, согрей. Я хочу чувствовать твое тепло. Мама, никогда, слышишь, никогда я не забуду тебя. Никогда я не перестану думать о тебе! Не перестану, даже если ты обо мне забудешь. Мама!».
Может, он решил все-таки обнять маму? Или случилось еще что-то, чего я не могу себе представить? Но в этой полной случайностей и испытаний жизни ведь могло произойти что-то такое, что заставило Мохаммеда просто исчезнуть? «Уйти под землю», как говорили у нас в интернате.
Может, через сколько-то месяцев или лет он даст мне знать? «Привет, Алексей! У меня много чего произошло в жизни, но я часто вспоминаю о тебе…». Ведь чудеса возможны?
Или это не чудеса вовсе, а просто дурацкие случайности? Когда миллионы человеческих судеб несутся по планете, как песчинки во время бури. Люди теряют родину, близких, связи, культуру, ценности, цель в жизни. Их, словно бездушную субстанцию, перекачивает с одного континента на другой, в зависимости от того, где нужна дешевая рабочая сила. Их жизни подчиняются какой-то внешней, не зависящей от них силе – экономическим кризисам, войнам, миграционному ведомству, глобальному рынку труда. И они становятся единичками в этих бесконечных неравенствах, чтобы однажды просто обнулиться, быть списанными с баланса, исчезнуть. Просто не найти себе места и раствориться в свинцовой холодной воде на противоположном конце материка.
«Аллах решает» — фаталистически говорили другие афганцы. А Мохаммед отказался верить в Аллаха, который бы решал за него. Всю жизнь, как герои бронзового века, Мохаммед пытался бороться со слепой судьбой, которая определяла его жизнь, заполнить ее место собственными усилиями и стремлениями. Но, кажется, проиграл в этой схватке.
Или, все-таки, просто отступил? Скрылся, чтобы начать заново? И черт его знает, что там, по ту сторону этой холодной пустоты. Может, Мохаммед однажды расскажет.
