Цивилизация
Россия, глубинка, красивый летний провинциальный центр. Девушка, мать-одиночка, остается без работы. А ребенку надо в школу, первый класс. Отец ребенка купил машину в кредит, записал на бывшую, но потом и про нее забыл, и про сынишку, и про машину, потерялся, сидит без работы, зато с алкоголем.
И тут появляется человек, на иномарке, весь представительный. И нет, не с цветами и вином, а с деловым предложением. Давай, говорит он, откроем на тебя ОООшку, нам тут для бизнеса надо. Тебя не обидим, хорошо заплатим. Да и делать ничего не нужно. И все, говорит, по закону. До 1 сентября совсем близко, денег нет и работы нет, а ребенку нужен рюкзак и прописи. Да и есть ему каждый день надо. И вот, девушка становится зиц-председателем. Получает 10 тысяч на руки, покупает пацану своему ранец, новые брючки, как-то перекантовывается.
Проходит пару лет. Та девушка устраивается работать, идет делать зарплатную карточку. А в банке ей говорят, мол, нет, девушка, миленькая, вы у нас на плохом счету. Карточку мы вам не дадим, мы вашу ОООшку в отмывании денег подозреваем.
А еще через пару месяцев ее вызывают в полицию. И следователь, такой молодой, симпатичный, она за него, может быть, и замуж бы пошла, если бы позвал, он, этот следователь, говорит ей: вы, говорит, гражданка, у нас подозреваемой проходите по делу об отмывании и об уходе от налогов в особо крупных. И так, по всему получается, что пойдете вы у нас по делу паровозом, как организатор ОПГ.
Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Это поет радио на стене в кабинете следователя. И снова лето, снова красивый провинциальный город, где-то на холмистых равнинах центральной России. И снова девушка, и снова одна, и снова мальчишку в школу надо собирать, класс третий.
Уголовное дело идет своим чередом. Вызывают свидетелей, в том числе и ее работодателя. Тот сходил, и ему не понравилось. И девушка та, мать-одиночка, снова без работы. А ей ведь никак нельзя. И она устраивается без контракта в салон игровых автоматов.
Ну, работа как работа. Принимает она оплату, вводит ее через терминал на личные счета клиентов, и спешит домой, к своему третьекласснику. Только вот нелегальный это бизнес — азартные игры за пределами специально оговоренных законом игровых зон. И все это знают, и клиенты, и сотрудники. И полицейские, наверное, знали. Но салон работал несколько лет. Но в один прекрасный день его все-таки закрывают, а на девушку возбуждают еще одно дело за незаконную обналичку денежных средств.
И снова кончается лето в красивом русском областном центре, вновь дети собираются в школу, вновь нет у матери-одиночки работы, денег, будущего. Зато есть два уголовных дела.
Своего адвоката, понятно, нет. Откуда? А тот, с которым ей в полиции посоветовали проконсультироваться, прямо сказал, что лучше всего писать явку с повинной, брать на себя организацию ОПГ, плакать и надеяться на снисходительность суда и условный срок. А что, если не будет снисходительности? Кто за четвероклассником присмотрит, пока мать сидит? «Ведь меня же все равно посадят?» — спрашивает она, словно это зависит от меня.
***
Самая красивая улица города называется Московской. Она начинается на вершине холма, где стоит только что отреставрированный белый собор в классическом стиле, а прямо под ним маленький, покрытый грязью и ржавчиной, монумент павшим героям революции. Московская спускается с холма, окруженная старинными особняками, большими скверами и площадями. Возле грозного здания в стиле сталинского ампира, где располагается областная администрация, стоит, засунув руки в карманы, шестиметровый бронзовый Ленин, и смотрит на залитый зноем тихий провинциальный город, в котором когда-то давным-давно, еще при крепостном праве, познакомились и полюбили друг друга его родители.
Если спускаться по Московской от собора к Ленину, по левой стороне на торце одного из домов выложено огромное мозаичное панно. Под ним часто назначают встречи; взрослые садятся за столики кафе; влюбленные парочки едят мороженное и сладкую вату на лавочках напротив. В центре мозаики изображена исполинская фигура крестьянина, который держит над головой красное знамя. Рот его открыт в крике, а вся фигура выразительно изображает порыв, борьбу, бунт. Вокруг этой центральной фигуры выложены маленькие сценки: вот солдаты расстреливают беспомощных изможденных людей, которые бессильно вскидывают вверх руки; вот пламя пожара охватывает хлипкие деревянные избы и покосившуюся церквушку; вот под красным флагом плечом к плечу строем идут куда-то фигурки матросов, солдат, крестьян и рабочих, оставляя за собой разорванные цепи.
В специальных справочниках и путеводителях об этом панно рассказывается, как об одном из шедевров советского монументального искусства. Но сегодня большинство гуляющих по Московской горожан скорее всего не знают, о каких событиях повествует это сюрреалистическое полотно.
А дело было здесь, в этой губернии, верстах в ста от города в апреле 1861 года. Два месяца назад крестьянам по всей России в церквах и на сходах объявили Высочайший Манифест «О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей». В нынешних учебниках это событие часто глорифицируется как величайший акт просвещенного либерализма. А полторы сотни лет назад оно вызвало массовый протест. Условия «освобождения» без земли, которые вынуждали крестьян выплачивать кабальные «выкупные» платежи государству и помещику, при этом усиливая земельный голод и сохраняя зависимость мужиков от дворян, да еще и сохранявшие «временные» обязательства работать на барина вызвали волну крестьянских восстаний.
За два года правительство применило военную силу против недовольных мужиков в 2115 селах. Многие тогда решили, что в стране началась революция.
А одно из самых крупных восстаний состоялось здесь, неподалеку, в округе села Кандиевка на границе с Тамбовской губернией.
Кандиевские крестьяне просто отказались верить в то, что царский Манифест, который им читали чиновники и попы – настоящий. По округе пошел слух, что «баре подменили царскую волю», а на самом деле государь дал крестьянам «волю настоящую», с землей и без барщины. Даже местные священники, годами жившие среди терпевших страшную нужду крестьян, стали учить народ, что произошла ошибка, и вместо слов «отбывать барщину» в «настоящем Манифесте» говорилось «отбивать барщину», то есть отказываться от работ на помещиков.
Один за другим крестьянские сходы принимали решения переделить богатства аристократических усадеб между земледельцами. Когда власти прислали войска для усмирения «волнений», крестьяне отказались сложить свои топоры да вилы, отвечая, что «умрут за бога и царя», но не покорятся. Только в одной Кандиевке при этом собралось более 10 000 человек. Впервые в русской истории они подняли красное знамя как символ сопротивления.
Войска взяли село штурмом. Несколько десятков человек погибли, почти две сотни были подвергнуты порке розгами, прогнаны сквозь строй и биты шпицрутенами, а потом сосланы в Сибирь на каторжные работы.
Восставшие были обречены. У них не было ни реалистичной программы, ни стратегии, ни эффективного руководства. Их трагический бунт был актом отчаяния. Обманутые в своих надеждах мужики отказывались признать несправедливую реальность царской России и выдвинули наивную утопию доброго царя, который дарит своему народу волю и правду. Кандиевские крестьяне под своим красным знаменем, водруженным на деревенский шест, как бы создавали параллельную реальность «альтернативной России», в которой господствовали гармония, справедливость и «воля».
***
Здесь, на холмах центральной России, с утопиями вообще всегда было неплохо. Девушка, которая мать-одиночка с кредитом и двумя уголовками, тоже не чужда этой старинной русской традиции. Мы разговариваем с ней после собрания Движения советских граждан, на которое она ходила после очередного допроса в полиции.
Это такое странное движение людей, которые вот прямо здесь и сейчас живут в Союзе ССР. Они просто не признают распад этой страны.
Аргументов у них много: легитимность нынешней Российской Федерации с точки зрения советской Конституции ничтожна; распад СССР, упразднение советской системы управления и вся последующая политическая и экономическая деятельность на территории бывшего СССР поэтому считается этими «советскими людьми» фиктивной.
Они заняты постепенным восстановлением советской страны. Воссоздали Верховный Совет и Советы народных депутатов всех уровней. Создают отраслевые министерства, Госбанк, в стадии формирования силовые ведомства. Активно выдаются документы советского образца и справки о советском гражданстве. Здесь, в этом красивом русском провинциальном городе, советских граждан более 200 человек. Среди них есть даже живой министр культуры СССР. Виртуального (с точки зрения «обманутого большинства») СССР.
Девушка с кредитами и уголовками, мать четвероклассника, настоящего СССР никогда толком не видела. Когда он исчез с политической карты, ей было два года. Впрочем, «он ведь не по правде исчез» — с робкой и какой-то детской надеждой говорит она. Ее бывший муж, тот, который купил в кредит злополучную машину, тоже вступил в число советских граждан.
Они видятся иногда на этих собраниях граждан скрытой страны, в которой доллар стоит 56 копеек (она не до конца уверена в текущем курсе, но как-то так).
Там, в СССР, нет коллекторских агентств, нет полицейского произвола и мошенников, отмывающих деньги, нет тяжелой нужды и безысходности. Там не повышают пенсионный возраст, не монетизируют льготы, нет безработицы, а школы, университеты и больницы бесплатны для всех. Жаль только, что так мало людей знают о том, что та страна вовсе не исчезла, вместе с ее дружбой народов и социальной справедливостью. И с символической квартплатой. Надо изо всех сил распространять это сокровенное знание, чтобы как можно больше людей переехали из нынешней России с ее бесправием и нищетой, в счастливый Союз.
Девушка не ходит на митинги и акции. Она не состоит в профсоюзе. Она совсем одна здесь, в этой Российской Федерации, где ее ждет суд, пени по невыплаченному кредиту, мучительный поиск новой работы, бедность и одиночество. Ходить на митинги или выборы, говорит она, — значит признавать, что эта страна и есть наше подлинное государство. Это значит участвовать в спектакле, который устроили неизвестные злоумышленники, введшие в заблуждение целый народ, который они заставили поверить в реальность повседневной несправедливости и неправды.
Вместо этого она эмигрировала в параллельную, советскую Россию, как когда-то кандиевские крестьяне (среди которых, может быть, были и ее предки) эмигрировали в патриархальную утопию справедливого царизма, который дал своему народу настоящую волю. И точно так же, как и они, девушка и ее печальные товарищи по движению советских граждан уходит в свою виртуальную эмиграцию под красным знаменем, которое закрепляют на стене перед каждым очередным собранием.
Кандиевское восстание было разгромлено, реальный царизм развеял наивные иллюзии народа. Но, сорвав красный платок, поднятый крестьянами над своим селом, каратели не смогли вычеркнуть его из народной памяти. Это знамя с тех пор поднимали все чаще и чаще, пока оно надолго не утвердилось на руинах бывшей империи царей и помещиков. Торжество несправедливости не может продолжаться вечно, и шагающие плечом к плечу крестьяне, рабочие, матросы и солдаты с той мозаики на Московской улице красивого русского города однажды все-таки разорвали не иллюзорные, а реальные цепи, сковывавшие народ по рукам и ногам.
