Цивилизация
Десятую годовщину мирового экономического кризиса мы встречаем в условиях катастрофической поляризации общества. Даже директор-распорядитель Международного валютного фонда Кристин Лагард тревожится — доля среднего класса снижается все последние десятилетия, зато растет число миллионеров и процент новых бедных. Несмотря на феминистические кампании, эта армия новых бедных пополняется женщинами.
Богатое меньшинство сконцентрировало в своих руках невиданную за столетие долю общественного богатства. Например, 10% самых богатых россиян владеют почти 90% всего национального богатства. Зато бедная половина не владеет практически ничем. И практически также дела обстоят повсюду в мире.
У нового мира, в котором вновь, как и столетие назад, соседствуют роскошь и нищета, есть одна важная особенность. Среди обездоленных растет доля женщин. Исследователи называют этот процесс феминизацией бедности.
Особенно уязвимыми оказались матери-одиночки, женщины-пенсионеры, женщины-инвалиды, женщины, возглавляющие домохозяйство.
По статистике, женщины чаще страдают от необоснованных увольнений; от неустойчивой занятости; на их плечах лежит львиная доля нагрузки, связанной с ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей, которая рассматривается в большинстве стран в качестве «естественных обязанностей», не подлежащих оплате; женщины составляют большинство работников «непрестижных» и низкооплачиваемых профессий; им реже доступны неофициальные заработки, не облагаемые налогами. Дополнительным ударом по женщинам стал глобальный процесс коммерциализации общественного сектора: разрушение или удорожание системы детских садов, детского спорта и образования бьет в первую очередь именно по женщинам.
У бедности преимущественно женское лицо не только в России. Аналогичная структура бедности, и в Швеции, и в большинстве других стран. Такая ситуация, казалось бы, создает предпосылки для роста популярности идей феминизма в их первоначальной форме: как идеологии социального равенства мужчин и женщин. Но ничего подобного, к сожалению, пока не происходит. Современный феминизм – в своих мейнстримных формах – фокусируется не на социальных вопросах, а на сугубо культурной повестке. На восприятии женской сексуальности; на критике традиционных форм отношений между полами; на вопросах идентичности.
А сейчас мы, возможно, наблюдаем новый, еще более поразительный поворот. Феминизм, как глобальная идеология терпит одно поражение за другим – и именно тогда, когда миллионы женщин на планете изо дня в день испытывают самую нестерпимую несправедливость.
Показательна история с Иваном Колпаковым, редактором либеральной «Медузы» (организация включена Минюстом в список иноагентов), обвиненным в домогательствам к жене его подчиненного. Руководство издания принесло извинения пострадавшим, но попыталось сохранить Колпакова на его посту. И только огромный скандал вынудил его все-таки уйти в отставку. Вскрывшееся лицемерие в поведении Колпакова и его редакции многими воспринимается как типично российская история.
«По части безнаказанности бытового насилия, похоже, между «двумя Россиями» (оппозиционной и официальной) существует полный консенсус». Но вся беда как раз в том, что это вовсе не национальная специфика. Вот, один из локомотивов либеральной экономики, Google извиняется за то, что его топ-менеджеры домогались до подчиненных. А вот исследование, проведенное шведскими профсоюзами, показывает, что за четверть века число случаев харасмента выросло вдвое. Да и глобальное ралли MeToo вроде не позволяет отвлечься от международного масштаба проблемы. Россия оказалась как раз легитимной частью Западного мира.
«Феминизм – это больше не круто».
Еще совсем недавно феминизм казался частью победившей на Западе «прогрессивной идеологии», чье господство неоспоримо. Но оно оказалось вовсе не таким уж прочным.
За последние несколько лет вся система либеральных ценностей, и феминизм, как ее важная часть, все больше вступают в полосу кризиса.
Победа Дональда Трампа над Хиллари Клинтон казалась парадоксальным сбоем системы. Но таких сбоев становится все больше. Например, победа на президентских выборах в Бразилии Жаира Болсонару. Настолько реакционный политик не приходил к власти ни в одной крупной стране уже много десятилетий. На нем негде ставить клейма: он ругал демократию, хвалил военную диктатуру, оправдывал пытки, грозил посадить в тюрьмы своих оппонентов. Но его коньком остается воинствующий антифеминизм на грани с откровенным женоненавистничеством. Он открыто выступает против равенства в оплате труда мужчин и женщин. А одной женщине-сенатору он заявил, что не стал бы ее насиловать, потому что «она этого не достойна».
И вот этот парень побеждает с большим отрывом. Но за него голосуют вовсе не одни только «белые гетеросексуальные мужчины», дрожащие за свои привилегии. Самое поразительное, что он получил 44% голосов женщин из разных социальных слоев. И списать популярность ультраправого кандидата на неосведомленность избирательниц невозможно: тема гендерного равенства была одной из центральных в президентской кампании.
Наоборот, многие женщины, отдавшие свой голос Болсонару, сами вполне могут выступать в качестве примера успешной эмансипации.
«Настоящая феминистка — это женщина, которая встает рано, много работает, борясь за свою независимость, а вовсе не эти женщины, которые все время жалуются на жизнь, но ни дня не работали», — сказала одна из них в интервью британской The Guardian. Хотя феминистки проводили по всей стране массовую кампанию против Болсонару, собирая огромные демонстрации и проводя массу уличных перфомансов, почти половина женщин проигнорировали их. «Эти женщины, которые раздеваются на улицах и кричат – они меня не представляют», — говорили опрошенные The Guardian сторонницы нового президента.
Или другой пример, на противоположной стороне глобуса. Швеция, которую Джулиан Ассанж назвал «Саудовской Аравией прав человека», является почти общепризнанной столицей либерального феминизма. В этой стране официально феминистским объявлено почти все: от внешней политики до школьного образования. И моральный авторитет ценностей гендерного равенства здесь долгие годы почти никем не подвергался сомнению.
Но вот недавнее исследование показало, что за четыре года доля мужчин, называющих себя феминистами, сократилось с 40% до 28%, а среди мужчин старше 30 лет эта цифра и вовсе упала вдвое. И хотя большинство женщин все еще идентифицирует себя с этой идеологией, видимо, и их энтузиазм ослабевает. Например, партия «Феминистская инициатива», которая в 2014 году прошла в Европарламент с более чем 5% голосов на сентябрьских выборах получила жалкие 0,62%.
Предчувствуя этот начинающийся кризис либерального феминизма, колумнистка самой влиятельной шведской газеты Dagens Nyheter Грета Турфьелл написала колонку, вызвавшую в стране скандал, сопоставимый с тем, который у нас развернулся вокруг «Медузы». Грета никого не харасила, но она тоже нарушила многолетнее негласное табу.
«Феминизм – это больше не круто», — провозгласила она.
«Я ощущаю себя консерватором. Но в консерватизме сегодня есть нечто запретное, на него наложено проклятие, которое делает его, для политкорректного поколения, чем-то новым и захватывающим. Есть какое-то облегчение в том, чтобы позволить себе быть плохой феминисткой. Это ощущается ... немного круто».
Молот ведьм наоборот
Когда кампания MeToo покатилась по планете, сметая карьеры и репутации звезд экрана и больших политиков, испуганные консерваторы часто сравнивали ее с охотой на ведьм в 15-18 веках. Мол, тогда инквизиция и церковь казнили десятки тысяч женщин, а теперь травят мужчин.
Средневековая книга «Молот ведьм», которая стала инструкцией для большинства инквизиционных процессов, описывает типичную ситуацию, в которой женщина становится колдуньей. Дворянин бросает свою любовницу, чтобы выгодно жениться на девице из своего сословия. Оскорбленная девушка хочет отомстить обидчику и закапывает под его порогом мертвую змею или лягушку, чтобы сглазить его и лишить мужской силы. Ее хватают и волокут на костер.
Во времена, когда неравенство было освящено церковью и традицией как незыблемая святыня, протестовать против него считалась святотатством и каралось смертью.
Сегодня, казалось бы, равенство провозглашено высшей ценностью. Но в реальности его все меньше и меньше. Главной пружиной большинства кейсов MeToo было именно неравенство и зависимость. Будь это Харви Вайнштейн, который требовал секса от молодых актрис, искавших роли в его фильмах, или Иван Колпаков, который приставал к девушке, потому что ему «за это ничего не будет». Получается, что MeToo — это как раз то наивное колдовство, к которому прибегали женщины, а вовсе не те репрессии, которые на них потом свалились.
Начавшись как наступательная феминистская кампания, MeToo заканчивается поражением, даже если все ее фигуранты будут наказаны. Либеральный феминизм стремительно теряет свои позиции.
Если в годы «холодной войны», феминизм прочно ассоциировался с коммунистами и социалистами, будучи частью их «опасной» и «подрывной» идеологии, то в последние десятилетия он стал идеологическим знаменем либеральных реформ. Чем больше правительства либералов и лево-центристов по всему миру проводили приватизацию, ослабляли контроль за рынком труда, снижали налоги на капитал и уменьшали социальные гарантии, тем больше они говорили про гендерное равенство и другие прогрессивные ценности. В результате этих реформ неравенство в оплате труда, доступе к образованию, медицине или культуре радикально выросло. И больше всех от этого пострадали именно женщины.
Рост числа случаев харассмента в вдвое за четверть века тотального господства феминизма в Швеции объясняется не столько тем, что женщинам стало легче признаваться в таких проблемах, сколько тем, что из-за роста нестабильной занятости, сильно выросла их зависимость от шефа на работе. А это работает сильнее, чем любые ценности.
Либералы и лево-центристы, сменявшие друг друга у власти продолжали разрушать социальное государство, пафосно рассуждая о гендерном равенстве. Тем временем статистика показывает, что
шведские мужчины из среднего класса стали жить в среднем на 6 лет дольше с 1980-го года, а вот беднейшая четверть женщин в стране довольствуется продолжительностью жизни, достигнутой в «консервативную» с моральной точки зрения эпоху социал-демократии.
Колдовство не особенно работает – ни в эпоху «Молота ведьм», ни сегодня. Заколдовать реальность с помощью слов, пафосных заклинаний у либеральных прогрессистов не получилось. Миллионы простых женщин на собственном опыте ощущают, что их жизнь становится хуже, а настоящего, не декларативного неравенства в ней все больше.
Превратившись в идеологический фасад неолиберального общества, современный либеральный феминизм стал символом всех его социальных противоречий, лицемерия, коррупции и неравенства. И именно поэтому он теряет популярность даже в своей твердыне, Швеции.
Обывателем, далеким от теоретических дебатов, феминизм воспринимается как карикатурное движение против женской сексуальности, агрессивная борьба с романтическими отношениями; как набор никому не понятных этических требований и череда никому не нужных переименований. Феминистки – это те, кто не бреет подмышек, ненавидят мужчин и требуют вместо слова «автор» требуют применять к ним странное «авторка». И либеральный феминизм внес свой вклад в создание этой карикатурной картины, которая заставляет миллионы женщин отворачиваться от самой идеи равенства.
Пока же, чувствуя куда дует ветер, медийная обслуга элиты спешит обновить обносившийся идеологический гардероб, провозглашая новую моду вместо поизносившегося «феминизма» – моду на консерватизм. Скоро они сделают консерватизм снова великим. И вот тогда и начнется настоящая охота на ведьм.
И чтобы остановить эту реакцию, нужен новый феминизм. Не тоталитарная утопия, которая стремится стереть различия между мужчинами и женщинами, а борьба за социальное равенство биологически разных людей. За равенство, которое одинаково нужно нам всем.
