Вперед слогами

«Слово выносят вперед слогами», — написал в одном из своих стихотворений русский-советский-израильский поэт Михаил Генделев. Его не стало в 2009 году. Важнее смерти в жизни человека нет ничего. Так уж вышло, что

уходящий год забрал от нас нескольких человек, сохранивших российскую культуру от официальной советской — за рубежами России и отчасти внутри нее.

А заодно дал нам повод убедиться, что и сама советская культура, даже в своих андерграундных проявлениях, разделила судьбу Советского Союза. Она умерла и теперь будет жить как история.

Когда по скверной газетной традиции мы стали составлять мартиролог уходящего года для итогового номера, список потерь оказался не просто убийственно широким, но и «тематическим». Умерли сразу четыре ключевые фигуры «советской американской» культуры — Василий Аксенов, Лев Лосев, Петр Вайль и Вагрич Бахчанян. При том что Вайль последние годы жил и работал в Праге, а не в Штатах. После Набокова — единоличного представителя культуры русской Америки в первой половине ХХ века — во второй его половине появилась настоящая советская культурная Америка, целый континент с диаметрально противоположными эстетически, но одинаково не прижившимися на Родине фигурами. На одном полюсе был Солженицын (он, собственно, и был этим полюсом), на другом оказались такие разные по отношениям с официальной советской действительностью люди, как Бродский, Довлатов, Аксенов, Лосев, Бахчанян, Вайль с Генисом.

Визитной карточкой Солженицына стал «Архипелаг ГУЛАГ» — литературный приговор сталинизму. Визитной карточкой второго американского полюса советских литературных эмигрантов — знаменитая шутка художника Бахчаняна: «Архипелаг Good Luck».

Довлатов умер накануне распада СССР. Бродский «не пришел умирать» на Васильевский остров — он стал первым, пожалуй, великим космополитическим русским поэтом после никогда не выезжавшего за границу Пушкина. И к моменту смерти в 1996 году уже явно не был частью советской культуры, разве только ее честью. Вайль с Генисом, как и Довлатов, вообще создали особый тип советской литературы — она изначально не была ни советской, ни антисоветской, хотя основывалась на советской культурной подкладке. Внутри России нечто похожее по интонации и способу освоения советского культурного контекста в другом формате и уже в постсоветские годы делали Леонид Парфенов и его соавторы по телециклу «Намедни».

Но так уж устроен мир, что смысл нашего пребывания на Земле проясняет только смерть. Вот и вышло, что Солженицын при всех спорах о степени его собственно литературного таланта и бесспорном масштабе личности оказался, прежде всего, обличителем преступной власти. Бродский с Довлатовым — провозвестники нового, транснационального существования русской культуры (при том что Бродский, как и Набоков, вообще много писал по-английски). Аксенов оказался летописцем определенных отрезков советской истории — в этом смысле его последний роман «Таинственная страсть» о шестидесятниках, о себе и своих друзьях, может оказаться главной, «судьбообразующей», аксеновской книгой. Лосев вряд ли сознательно, но наследовал великой русской литературной эмиграции первой волны — Бунину, Ходасевичу, Георгию Иванову, Гиппиус-Мережковским. То есть прожил жизнь литератора, протянувшего связующие нити культуры между досоветской и постсоветской Россией, будто и не было никакого СССР. У Вайля вместе с Генисом (дай Бог ему долгих лет здоровья и творческой активности) получилось отчасти стать исследователями советской культуры, отчасти писателями, заполнявшими тот разлом в культурной истории России, который сознательно создал советский режим.

Прямую связь уловить непросто, тем не менее я думаю, что она есть: эти ушедшие от нас достойные во всех смыслах художники (а литература дает уникальную возможность проговорить то, что не в состоянии так проговорить про себя и окружающий мир обычные люди) знаменуют окончание советской культуры и империи в самой России. Больше нет политической, географической, культурной разницы, где человек сочиняет стихи или прозу по-русски — в Нью-Йорке, Владимире, Праге или Токио.

Мы еще долго можем воспроизводить в стихах, рассказах или картинах советскую символику или советскую историю, но она уже никогда не станет современностью, бытом, воздухом.

Слово выносят вперед слогами, но оно не умирает насовсем. Умирает реальность, с которым это слово было связано. А потом время проверяет масштаб сказанного и написанного одним простым и безошибочным способом: если это сказано или написано про то, что не меняется в самих людях, слово находит отзвук в новых поколениях, воскресает снова и снова.

Василий Аксенов, Лев Лосев, Петр Вайль, Михаил Генделев, ушедшие от нас в 2009 году дети советской империи, сказали свое слово о мире и себе в нем. Еще живы и активно работают многие советские по сути и происхождению писатели и поэты. Советскую историю еще продолжают настойчиво использовать как политическую соковыжималку для получения капель смысла сегодняшней России наши правители. Но империя кончилась. Писать о ней можно только в прошедшем времени, а делать ее временем настоящим значит делать искусственное дыхание даже не трупу, а уже скелету. Потому что государство, как человек, после смерти не живет. Живет, да и то не бесконечно, только память.