Цивилизация
Пропагандист на сцене, он лют, небрит, на нем скрипящая тужурка и фуражка с треснутым козырьком. Он стоит за трибуной, наспех сбитой из антикварной мебели, в полуразрушенном особняке с ощутимым запахом гари. Перед ним на полу, на расстеленных газетах, на ящиках и прочих горизонтальных поверхностях расселись революционные матросы и солдаты и внимательно слушают. Одни открыли рот в сосредоточенности и изумлении, другие незаметно курят и тихонько режутся в карты. Пропагандист видит всех, но не прерывается: политинформация — процесс непрерывный.
— Контрреволюционная фашистская гидра по-прежнему пытается откусить от нашего народного государства! — надсадно кричит он, опираясь одной рукой на трибуну, а другой, в которой зажата пачка самых свежих декретов, указывая за спины слушателей, в зимнюю темноту, где наверняка притаилась бандеровская гидра с галлюциногенным чаем в одном щупальце и «коктейлями Молотова» во всех остальных. — Братский народ страждет под гнетом нацистской сволочи!
— Ишь разошелся, — хмыкает карточный игрок с «камчатки».
Один из матросов, неодобрительно покосившись на него, с трудом отдирает прилипшую пахитоску от губы и с энтузиазмом поддерживает оратора:
— Даешь братскую помощь братскому народу!
Пропагандист — это больше, чем человек. Это учителем может стать любой прохожий, как говорил литературный китайский стратег. А пропагандист — это не учитель. Это единственный, окончательный и бесповоротный пастырь. Причем окормляемая паства, выбирая между учителем и пропагандистом, обязательно выберет последнего — потому что учитель учит мыслить, а пропагандист отучает думать.
Перефразируя одного из героев Дмитрия Быкова, можно получить отличную характеристику актуального профессионала. «Я считаю, что если поставить рядом, скажем, мать и пропагандиста, то лучшей матерью окажется пропагандист. Или если, допустим, верблюда и пропагандиста, то лучшим верблюдом окажется пропагандист. Пропагандист умеет все, он так обучен».
Далее — везде. Лучшим литературным критиком опять-таки оказывается пропагандист — и мы с удивлением узнаем о том, что лучше недоавторизованной прозы чиновника могут быть разве что его авторизованные стихи. Пропагандист вытряхивает классиков из пыльных гробов и выстраивает в почетном карауле, дабы они стоя приветствовали сановного потомка, легко обошедшего их на повороте истории.
Пропагандист не знает полумер и полутонов, его мир раскрашен всего в два цвета. Причем его идеальный мир писан белым на белом, и он — трибун этой игольчато-ледяной хрустящей реальности — единственный и последний оплот перед лицом наступающей антрацитной тьмы, клубящейся серными дымами и прорезаемой багровыми молниями.
В бинарной реальности очень легко ориентироваться. И перегруженный мозг обывателя охотно ведется на приманку: там фашисты, здесь антифашисты. Либо там совки, здесь европейцы. Под лозунгом «Маски сброшены» пропаганда избавляется от полутонов.
Пропагандиста не пугают ответные санкции: он учит смеяться над ними, и это оказывается очень легко — учить смеяться над санкциями, потому что эти санкции никого не коснутся напрямую. Косвенно — да, причем не сразу, и на этот случай у пропагандиста уже припасена теллуровая пуля: источник санкций будет объявлен очередным внешним врагом, эмиссаром тьмы. И именно он станет очередным виновником всех экономических провалов, социальных просчетов и стихийных бедствий.
Но есть у пропагандиста один минус и одна особенность. В отличие от учителя пропагандист не любит свою паству. Относится к ней свысока и с легким презрением. Он ориентируется на самый низкий уровень слушателя и постоянно сознательно его понижает.
Было бы странно, если бы он относился с любовью или теплотой к деградирующему «пиплу», который «хавает» все более примитивный комбикорм.
Комиссар в тесной тужурке продолжает, надсаживаясь, выкрикивать лозунги, связанные в универсальное выступление. Он не будет прерываться, чтобы поставить на место игроков в карты или чтобы вернуть тех, кто ушел сразу после начала его выступления. Он знает, что неприметный чекист, сидящий здесь же, возьмет на карандаш всех, кого положено, и проведет воспитательную работу.
Он стоит за наспех сколоченной трибуной в разрушенном особняке, из которого еще не выветрился запах гари. Через дыру в крыше падают крупные хлопья снега.
— Даешь решительное единение всех братских народов! — кричит он. — Проклятая гидра империализма и жидобандеровского антисемитизма еще нюхнет нашего пролетарского кулака! А если ее поползновения не прекратятся, мы обрушим на нее карающий молот народного гнева! И тогда не снег принесет нам западный ветер, а клочья радиоактивного пепла, на котором построит свое будущее новое человечество! Даешь выжигание национал-предательской хунты отщепенцев и заговорщиков!
— Даешь, даешь, — не отвлекаясь от карт, кивает один из игроков.
