Цивилизация
Ларс фон Триер сожалеет, что его фильм «Догвилль» оказался в числе любимых кинолент Андерса Брейвика. Что ж, это все равно, что сожалеть постфактум о конце света, если он все-таки состоится, в соответствии со сценарием триеровского фильма-катастрофы «Меланхолия». Если будет кому сожалеть. С брейвиковского острова Утойя, где реализовалась его личная кровавая «Утопия», как и с триеровской планеты Земля, невозможно было спастись. Так что перекличка продолжается.
Сняв «Меланхолию», фон Триер называл в качестве источников вдохновения немецкий романтизм и Висконти. С великим итальянцем фильм и в самом деле связывают едва просвечивающие мотивы и декоративные цитаты из «Смерти в Венеции», «Гибели богов», «Людвига» или «Семейного портрета в интерьере». В конце концов, они все о неотвратимой гибели, а в «Людвиге», как и в «Меланхолии», звучит Вагнер.
Но, кажется, о главном Ларс фон Триер умолчал: его последняя ошеломляющая картина – завуалированный ремейк «Жертвоприношения» Андрея Тарковского, одного из любимых режиссеров датчанина.
(Он входил в профессию ровно тогда, когда Тарковский снял свой предсмертный фильм.)
Только в «Меланхолии» семья, существующая в уютной капсуле счастливой семейной жизни, как и вся планета, не спасается от катастрофы, у Тарковского же можно спасти семью и мир, а главное, сына, принеся жертву.
Снимая «Жертвоприношение», Тарковский был измучен поселившейся в нем смертельной болезнью, тоской по сыну, с которым советское правительство до последнего не давало ему воссоединиться, и над этой проблемой бились чуть ли не все лидеры мира – от Миттерана до Брандта, — разбивая лоб о стойкое, как «Рабочий и колхозница», киношное начальство страны Советов. Он был недоволен и раздражен всем, включая Свена Нюквиста, любимого оператора Ингмара Бергмана, вместо которого сам ставил камеру. Все это есть в его дневниках, «Мартирологе». Тем не менее он гораздо оптимистичнее фон Триера, чему порукой вера в культуру и жертву. В жертву, лежащую в основе иудео-христианской культуры.
Правда, Тарковский, глубоко верующий человек, объяснял жертву очень просто и светски: «Жертвоприношение – это то, что каждое поколение должно совершить по отношению к своим детям: принести себя в жертву». Это то, на чем еще держится человечество, на основе чего накапливаются культурные слои. В первоначальном замысле «Жертвоприношения» была жертва ради личного исцеления от смертельной болезни, а затем Тарковский заменил спасение одной жизни спасением всего мира.
Жюстин, главная героиня Ларса фон Триера, – это Александр, главный герой Андрея Тарковского; мгновенно испепеляющиеся, как сено, тела двух сестер и мальчика у Триера – это пожар-жертвоприношение в доме Александра у Тарковского. Только у Триера этим вселенским пожаром все и заканчивается. Тарковский спасает своего мальчика, возвращает ему речь – то самое слово, которое было в начале; Триер – убивает. Линия жизни прерывается смертью ребенка. И если уж вспоминать об оборвавшемся роде, развалившемся уютном доме, апеллировать к любимым фон Триером немцам, то как не вспомнить маленького Ганно Будденброка из «Будденброков» Томаса Манна, испортившего книгу с генеалогическим древом семьи: «Я думал, что дальше уже ничего не будет…» Некому больше принести себя в жертву следующим поколениям, некому поливать сухое дерево, чтобы оно в один прекрасный день, в соответствии с притчей, рассказанной в «Жертвоприношении» Александром сыну, волшебным образом зацвело.
Мы живем сегодня в России так, как будто нынешнее поколение – последнее. Как будто следующим поколениям не понадобится среда обитания – тот же самый лес, ставший символом политического поражения Медведева.
Как будто не нужна будет культура – культурные слои смывает телевидение, чтобы обладатели власти и собственности могли жить одним днем – carpe diem, ловить момент, а погруженные в телевизор соотечественники не мешали им пилить эти самые власть и собственность. Как раньше цензура смывала пленки антисоветских фильмов, так и сегодня всякие там «селигеры» растворяют без остатка культурные слои и ампутируют историческую память у целого поколения – только для того, чтобы новое поколение не мешало нынешним хозяевам жизни пилить лес, власть, собственность. Даже эвакуируя своих детей из распиленной России, те, кто пилят лес, власть, собственность, не думают о будущем – они воспитывают таких же пильщиков, которые не способны будут передать подлинные ценности уже своим детям.
Мы живем, занимая у следующих поколений, отбирая у них ценности и ресурсы, не передавая им в наследство культуру. Как Сталин с Брежневым занимали у нас, так нынешние начальники занимают у последующих генераций. Рационально эту самоубийственную «Большую жратву» (еще одно кино о гибели, только от обжорства и плотских удовольствий, снял в 1973-м Марко Феррери) объяснить невозможно: зачем им еще нефть, зачем им еще газ, еще больше петродолларов, еще больше кремлевской молодежи, еще больше одурманенных телевизором соотечественников? Куда еще больше вилл, яхт, часов, которыми они так любят щеголять, женщин?
Последнее, обожравшееся, по сути своей бездетное, даже если физически у них есть дети, поколение. Полная «Меланхолия» без «Жертвоприношения». Им нечего ответить на вопрос, который задает мальчик Александру в финале «Жертвоприношения»: «В начале было слово. Почему, папа?» Они не знают ответа, потому что все слова в последние годы за них сочиняли политтехнологи.
Слова у них тоже кончились. Они – в западне. Жаль, что и мы вместе с ними.
Будем сидеть и покорно ждать конца света, как триеровские сестры и мальчик?
