Выстрел из будущего

Сравнение грузинской операции российских войск с вторжением советских танков в Чехословакию в ночь на 21 августа 1968 года (то есть ровно 40 лет назад), безусловно, является очевидной натяжкой – все-таки чешская армия была не знакома с установками «Град» и принципами их варварского использования. Но принципиальное, более глубокое сходство все-таки есть: и в том, и в другом случае Советы и их нынешние правопреемники и подражатели рассматривали территории сопредельных государств как зоны своего «естественного» геополитического и просто политического влияния, как территории, по которым российский человек «проходит как хозяин».

Из чего можно заключить, что имперский синдром не только не изжит Россией, но и, напротив, помещается в центр ее реальной, а не записанной на мидовских бумажках внешней политики.

Какое, казалось бы, брежневско-косыгинскому руководству 40 лет назад было дело до Чехословакии, особенно после попытки собственной оттепели и собственной экономической реформы? Перемены, начатые Пражской весной, не выходили за рамки социалистического выбора, а руководство, именно коммунистическое руководство ЧССР, обладало такой популярностью, что впору было только радоваться. Но в том-то и дело, что собственная политическая перестройка и экономическая реформа в Советском Союзе не удалась – тогда с какой стати вожди могли допустить, чтобы она получилась в маленькой стране советского блока? Чтобы потом собственные граждане могли спросить: почему там живут лучше, чем здесь?

Собственные реформы не удались в России. А в Грузии, при всей слабости и экстравагантности власти, они все-таки начались. Причем отнюдь не под эгидой и покровительством российского начальства, а под крышей американцев.

Это поражение России можно было бы назвать геополитическим: она – из-за отсутствия реформ на своей территории и по причине потери инструментов «мягкой силы», то есть реального авторитета и влияния на постсоветском пространстве, – не могла хотя бы сколько-нибудь отчетливо управлять собственной кавказской политикой.

Максимум, что у нелиберальной России было – это либеральный рубильник главного энергетика Чубайса, который имел возможность «отключать» целые страны. Но «мягкой силой», которая строится на привлекательности образа действия и институтов ее носителя, эти инструменты трудно было признать.

В отсутствие «мягкой силы» Россия могла применять только силу «твердую», которая являлась очевидным признаком слабости.

Так и в истории сорокалетней давности с Чехословакией, оккупация страны была признаком слабости СССР, утраты привлекательности «мягкой силы» советской власти. Вторжение-68 было и остается одним из фундаментальных в нашей истории уроков, который не усвоен совсем. Оккупация оказалась поражением Советского Союза, началом его конца, даже несмотря на то, что за этим воспоследовал один из самых благостных и вегетарианских периодов Советской власти – застой, высшая и последняя стадия коммунизма.

Как это водится в последнее время с интерпретацией отечественной истории, эта позорная ее страница забыта. Треть участников недавнего опроса фонда «Общественное мнение» (34%) впервые услышали о самом факте вторжения (не говоря уже о способности респондентов к интерпретации его причин). В категории респондентов до 35 лет о событии ничего не знали 58%.

Социологи не задавали вопросов о демонстрации на Красной площади 25 августа 1968-го, и, наверное, это почти бессмысленно: кто теперь помнит тех, кто спас репутацию новой исторической общности – советских людей — показав чехам, что не все граждане СССР поддерживают вторжение.

С точки зрения нормального российского патриотизма, выход на площадь Константина Бабицкого, Татьяны Баевой, Ларисы Богораз, Натальи Горбаневской, Вадима Делоне, Владимира Дремлюги, Павла Литвинова, Виктора Файнберга был одним из главных фактов отечественной истории в целом. Их героический и совсем не политический, очень личностный гражданский протестный акт оказался симптомом сохранения нацией нравственного здоровья, тем, что публицист Анатолий Якобсон назвал «самоосвобождением… от страха, от причастности к злу».

Интересно, что и в строго правовом смысле обвинение вышедших на площадь по статьям о распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, и участии в групповых действиях, нарушающих общественный порядок, было неосновательным. Даже несмотря на то, что двумя годами раньше соответствующие поправки в Уголовный кодекс были внесены после демонстрации 5 декабря 1965 года (с требованием гласности суда над Синявским и Даниэлем), а значит, были ориентированы на борьбу с инакомыслием. Никто строй не порочил, да и нарушение общественного порядка, что явилось неожиданностью даже для многих из участников демонстрации, не было «групповым».

Но вот то же самое социологическое исследование ФОМа обнаруживает способность сегодняшних респондентов к обвинениям, схожим с теми, которые высказывали 40 лет назад на Красной площади зеваки. Вроде таких: «Мы их освободили от фашизма, а они себя так повели».

Выясняется, что массовое сознание россиян очень мало изменилось за эти четыре десятилетия, и действия власти — что тогда, что сейчас — отвечают настроениям большинства.

История же страны редко делается большинством (исключение – Великая Отечественная). Как правило, это функция меньшинства. Или – как в сюжете сорокалетней давности — удел единиц. Имена которых ничего не говорят большинству.

Но это тот самый случай, который описан Расулом Гамзатовым: если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки. И вот здесь сравнения нынешних ужасов с событиями сорокалетней давности корректны: забвение скорбного опыта августа 1968-го приводит к жестоким акциям 2008-го. Историческая отдача от выстрелов танковых орудий в Праге аукается в сегодняшних Москве и Тбилиси.