Цивилизация
Человек в окружающем его пейзаже, который он описывает, – лучший способ понять пейзаж. Интервью одного из участников списка Forbes Владимира Евтушенкова корреспонденту Spiegel Матиасу Шеппу, 15 июля опубликованное онлайн-версией немецкого журнала, не представляет никакой ценности, за исключением географической, исторической и антропологической: будучи выполнено в жанре полароидной фотографии на фоне «Москвы-Сити», оно в такой степени банально, каким может быть только интервью миллиардера, и настолько же бессодержательно, как фотография Спасской башни со стороны Мавзолея Ленина. Тем оно и хорошо: ничего лишнего, нерядовой российский богатый человек из окна своего офиса описывает то, что он видит вокруг. «На что похожа Москва?» – спрашивает его глава московского бюро Spiegel Шепп, судя по его текстам, крайне неплохо понимающий, на что именно она похожа изнутри. «На пятизвездочный отель», – отвечает Евтушенков.
Через несколько минут он уточнит, что, вообще-то, интерьеры помимо пятизвездочных ему в последнее десятилетие редко удавалось посещать, не та работа, чтобы передвигаться на метро.
Будь Евтушенков чуть позаносчивей, интервью вызвало бы кривые ухмылки: «Ну да, приезжай к нам в Бибирево, тут пять звездочек в каждом ларьке», --
но лето, солнце, Москва-река пока почище Рейна, сверкают на солнце рыбьи скелеты недостроенных корпусов «Москвы-Сити», итальянские повара готовят в своих ресторанах из мороженого палтуса сибас с щавелем, РСПП обсуждает создание в Москве международного финансового центра по торговле нефтью и зерном. Какие ухмылки?
Москва в мире, где крупные города, как и шестьсот лет назад, – средоточие жизни, действительно единственный город России, существующий в этом мире. И это, без дураков, богатый город, даже для Бибирево. Владимир Евтушенков, кстати, совершенно честен и думает именно так, как говорит. Он без смущения констатирует, что Москву 2008 года ему просто пришлось полюбить такой, какая она есть: «Маркс был прав, когда сказал, что бытие определяет сознание. Когда долго живешь в каком-то городе, становишься его патриотом… Потому что трудно жить в городе, который тебе противен. На человека, поступающего так, будут смотреть как на дурака. Почему же он не меняет свою жизнь, если она ему не нравится?»
Стерпится – слюбится, да и разве это плохой город?
Описание Москвы человеком, который и по своему происхождению, и по роду занятий, и по социальному положению, и по истории своего состояния – образец того, во что превратился по итогам 20 лет эволюции класс «новых русских» в России. Конечно, эволюция не завершена: в альпийских деревнях в Швейцарии до сих пор с некоторой опаской спрашивают: «Вы из России? Вы не знаете, кто такой мсье ПотанИн?» — поясняя, что много лет назад он тут очень уж шумел на привале, чем и запомнился (вторым вспоминают Суворова, через Альпы переходившего, далее по списку: Достоевский, Ельцин и Путин).
Да и через 50 лет слово «русский» будет характеризовать в глазах иностранца не столько происхождение, сколько национальный тип, психологию.
Не спутаешь с австрийцем или словенцем, которых и сейчас сам черт не разберет, кто где. Тем не менее дело сделано: отличить иностранца в Москве, пока он не раскрыл рта, можно лишь по фотокамере (у русских она, как правило, дороже), а отличиям летнего московского ландшафта от парижского при цене нефти в $100 за баррель и выше жить от силы лет 20. Зима – иное дело: московское зимнее небо, о которое цепляешься головой, можно спутать только с московской грязью под ногами. Но и зимой живут люди в Москве, и недурно живут.
Именно поэтому интересно – так ли неправ типичный Владимир Евтушенков, гораздо более типичное явление, чем действительно талантливый московский художник, говорящий о своем городе (причем, скорее, о Москве ближнего будущего, нежели в настоящем времени) как о городе, не являющем собой глухую провинцию мирового масштаба? Удивительно, но во многом прав, правда, происходящее – скорее побочный эффект, нежели тот, которого сознательно добивались.
Москва – город, которому суждено стать первым городом России, более или менее вписавшимся в современный мир.
Именно поэтому Владимир Евтушенков с некоторой рассеяностью отвечает на вопрос, что намерены делать русские, когда кончатся нефть и газ. Есть такая проблема, говорит он. Мы собираемся заняться технологической революцией и еще чем-то там, полупроводники вот делаю… Может, и не получится, кто знает. Неважно. Какая разница, звучит в подтексте, нефть или печка Емели принесла богатство Москве. Берлину вот не принесла. Мы предпочитаем радоваться сейчас, жить сегодня. Хотите бокал хорошего французского вина?
Кого-то, возможно, поразит отсутствие упоминаний в интервью Евтушенкова дежурных ссылок на социальные проблемы города, на непобедимую бедность и на тактические успехи московской мэрии и кремлевской братии в битве с ней. Это вряд ли цинизм: в России принято преувеличивать собственную разруху и бедность. Но
Москва – исключение: можно сколько угодно говорить о поступательном росте экономики Китая начиная с 1979 года, однако такого взлета, как столица России, ни один город мира в последние 50 лет не переживал.
И, учитывая, что двигатель процветания Москвы работает не менее десятилетия, а сверхконцентрация доходов России в Москве за последние годы даже немного уменьшилась, можно констатировать: даже если случится падение цен на нефть, Москвы это коснется в меньшей степени, нежели любого другого российского города. Именно поэтому господин Евтушенков достаточно спокоен за будущее: уж он это знает. Его более (но не слишком) беспокоит проблема наследства: разрушат ли душу нового поколения московского капитализма деньги, появившиеся ниоткуда? Достаточно ли у них будет идей для того, чтобы найти, куда их направить? У нас-то никаких идей, считайте, нет (но я этого не говорил!), а у этих обалдуев…
Именно в этом очень летнем интервью типичный, насколько это возможно в принципе, представитель списка Forbes и излагает главную проблему Москвы, в которой, скорее всего, и заложена будущая деградация многомиллионного мегаполиса: Москва как социальный, культурный, цивилизационный феномен – абсолютно вторичное явление.
Город отнюдь не поражен всеобщей апатией и весьма жив, но единственное, что отличает его от всех других крупных городов мира, — это отсутствие какого-либо желания создавать что-то свое.
Это действительно пятизвездочный отель: смысл создания гостиничных сетей заключается именно в типовом luxury-сервисе, который бизнесмен найдет одинаковым и в Зимбабве, и в России, и в Нью-Йорке, и на Соломоновых островах, национальный колорит – это лишь картинки над кроватью. У нас – «хохлома» и арт-деко, на островах – копья аборигенов и тропические цветы.
Владимир Евтушенков с точностью описывает идеал города без свойств: кухня? У нас лучшая в мире итальянская кухня, сотни chefs высшего класса из Италии. Автомобильные пробки? Лучшие в мире пробки, в Каире и Дели – хуже. Промышленные холдинги? Я сделаю из АФК «Система» национальный Siemens. Такой же, как у вас в Германии, только лучше. Но такой же: ничего придумывать не надо, надо лишь сделать все как у людей.
В этом городе идеи суверенной демократии, уверяю, обречены. Становится жалко Владислава Суркова, с пеной у рта доказывающего, что Россия должна идти своим путем. Полноте! А кто описывал в недавних колонках бессмертное творчество испанца Хуана Миро? А на Шилова, ну пусть не Шилова – Борисова-Мусатова – вдохновения не хватило? Чего ж мы тогда хотим от Сочи-2014, как не улучшенного и модернизированного варианта Ниццы в три раза дороже оригинала?
Будет, братцы, и демократия – более или менее как в Европе, по лучшим образцам в пределах дозволенного. И гей-парады, и оппозиция – будут, дайте срок. Как и во всем мире. Все уже придумано, осталось только заплатить за точную копию хорошую цену.
О том, какова природа этой вторичности, можно спорить. Я лишь сообщу, что думаю на этот счет сам: богатство, конечно, вещь приятная и полезная, но его мало для того, чтобы построить настоящий город – без творчества он действительно лишь пятизвездочный сетевой отель Ritz. Удобно, не более того, восхитит лишь того, кто в первый раз в Ritz, на третий день приедается. Да, скорее всего, богатство Москве действительно гарантировано на годы вперед, но, пока в Москве нет собственных архитекторов, Норман Фостер ее не изменит даже за миллиарды. Ночные клубы Москвы будут донельзя хороши, но ценность они будут иметь только в том случае, если в них будут играть музыку, которой нет в Лондоне. Музеи Москвы могут похваляться послевоенными и дореволюционными коллекциями – очереди будут собирать выставки из Гуггенхайма и Тейт. Богатство, увы, не гарантирует творчества.
Именно отсутствием творчества можно с той же достоверностью описать Москву Владимира Евтушенкова в 2008 году.
Москва – самый пустой мегаполис мира с точки зрения нового: новыми здесь пока являются лишь деньги, и даже автомобили в пробках – продукт самореализации совсем других людей, говорящих на других языках.
Недаром самым модным в политологическом сленге этого сезона является термин «креативный класс». Это то, чего в Москве нет, и нет гарантии, что он когда-либо появится.
Пока же заготовки этого «креативного класса» сидят под белыми зонтиками в самых дорогих в мире кафе, обсуждают самые скучные в мире бестселлеры самых бездарных в мире современных писателей, поражаются отсутствию миллиона в кармане, непомерной стоимостью квадратного метра и всеобщей бездуховностью при всеобщей энергичности. Многие при этом с опаской ждут, что наступит зима, хотя и понимают, что зима нескоро.
Если бы зима что-нибудь изменила, я бы тоже ее ждал.
