Цивилизация
— Евгений Григорьевич, рост нашей экономики в последнее время затормозился. Почему это произошло? Это наша собственная болезнь или это какая-то зарубежная инфекция?
— Я не считаю, что у нас глубокий экономический кризис, но есть определенная тень от кризисной ситуации, которая имеется во всем мире. Известно, что кризис 2008–2009 года начался не у нас. Но в России он был воспринят.
Кризисные явления на Западе, с моей точки зрения, были связаны с тем, что закончилась индустриальная эра. Это произошло давно, главный сигнал был в 1973 году, когда цены на нефть подскочили в три раза. Это означало, что один из главнейших источников индустриализации — минеральные ресурсы — становится ограниченными. Возможности обеспечения экономического роста за счет вовлечения их в оборот уменьшаются. Больший акцент приходится на задачи экономии и эффективности. Такие вещи не воспринимаются сразу, поэтому определенное время ушло. Советский Союз упустил момент завершения эры индустриализации. Наоборот, для нас она обернулась довольно большими доходами от продажи нефти и газа.
В 90-х годах мировая экономика развивалась очень успешно. Мы казались мрачным пятном на ее теле.
Алан Гринспен, председатель Федеральной резервной системы (в 1987–2006 годах. — «Газета.ru») снизил в конце 90-х — нулевых годах процентные ставки, и в американской экономике наступило оживление. Но еще бoльшее оживление наблюдалось в китайской и индийской экономиках. У нас тоже оно ощущалось, потому что одновременно были более дешевые кредиты, которые влияли на нефтяной рынок. И поворот на рынках у нас произошел с подорожанием нефти уже как раз под влиянием операции Алана Гринспена.
В России 1998–1999 год — завершение трансформационного кризиса. То есть мы можем сказать, что основной комплекс реформ реализован где-то к 1994–1995-м годам. Затем нужно было двигаться дальше.
В это время завязался конфликт между бизнесом и бюрократией. Когда готовились выборы Ельцина в 1996 году, эти силы вступили в союз и рассчитывали, что «силы вчерашнего дня» — условно говоря, коммунистическая партия, левые и другие — против них идет либерально-консервативный фронт, который и должен победить. Он и победил, но на следующий день все силы, включенные в этот альянс, передрались. И, я считаю, это очень важный момент. Потому что в конце 90-х в этой драке, в этом конфликте, скорее, одержали победу бизнесмены. Я имею в виду не Ходорковского. Я имею в виду Березовского, Гусинского и других, которых называли «семибанкирщина».
Когда наступил кризис 1998 года, одни герои «семибанкирщины» потеряли силу, другие удержались, но в посткризисный период вопрос «власть — бизнес» должен был решаться уже другими действующими лицами.
Новые лица какое-то время соблюдали старые договоренности. Но в 2003 году это все кончилось.
Главной поворотной точкой я считаю дело ЮКОСа, арест Лебедева и Ходорковского. Ну а дальше победила бюрократия.
И бизнес, который рассчитывал на договоренности, достигнутые ранее с новым руководством, должен был через три года исходить из того, что ситуация поменялась, бизнес оказался под давлением.
Если бы не было дорогой нефти, то мы бы видели снижение темпов экономического развития.
Но в мире начался подъем, он стал приносить нам дивиденды в виде более высоких цен на нефть, которые с 2003 года стали быстро расти. До 2008 года они росли на 12–15% ежегодно. Плюс к этому довольно дешевые кредиты на Западе. У людей создалось ощущение, что мы все это получили от нашей политики и правительство проводит правильный курс. Но на самом деле я считаю, что это не так. Пользовались мы этим моментом? Да. Но в 2008-м году это все закончилось.
И после того, как закончились меры, которые принимались непосредственно во время кризиса, возник вопрос: а что дальше-то делать?
Если мы сегодня будем продолжать делать то, что делали в нулевые годы, то тех же самых результатов мы не получим. Наоборот, мы будем иметь снижающиеся темпы роста и в общем не сможем воспользоваться результатом рыночных реформ. Потому что на сегодняшний день, по моим оценкам, российский бизнес работает примерно вполовину своих возможностей. Постольку-поскольку он испытывает недоверие к властям, он ожидает от них всяких маневров, которые позволили бы чиновникам дальше продолжать использование ресурсов бизнеса, их перераспределение в свою пользу.
— Евгений Григорьевич, вы считаете, что ключевые причины замедления развития экономики находятся скорее в политической плоскости?
— Да.
Я думаю, что основные экономические проблемы были решены в начале 90-х годов. Просто позитивные результаты решения этих проблем мы не могли тогда немедленно получить, для этого нужен был какой-то процесс, и это никогда ни у кого быстро не получалось. Я напомню, что результаты отмены крепостного права по-настоящему начали сказываться только с начала 80-х годов XIX века. Это примерно явление того же самого масштаба. Крупные исторические события очень редко прослеживаются от начала до конца в пределах жизни одного поколения.
Пока мы получали обильный поток доходов от нефти, от продажи нефти, газа, пока мы могли заимствовать сравнительно дешевые финансовые ресурсы, до тех пор мы могли наблюдать, как успешно развивается наша страна. А дальше встал вопрос о том, что мы должны включить какие-то новые механизмы, которые раньше не работали, но которые позволили бы нам использовать преимущества перехода от плановой экономики к рыночной. Пока они не используются. А они предполагают существенное улучшение условий для бизнеса, для инвестиций и определенных институциональных изменений, которые касались бы не только непосредственно бизнеса. Это политические реформы, это правовые реформы, это обязательно реализация верховенства права. Это те вещи, которые создают обстановку в стране, такое настроение, когда люди чувствуют, что они «на коне», и что завтра будет лучше, и сегодняшние усилия будут приносить плоды. Мы такие возможности имели, но мы их упустили. По крайней мере, мы их как бы отправили в запас. Теперь надо доставать, потому что других ресурсов у нас нет.
— А то, что сейчас происходит, эти новые «дорожные карты», усилия по улучшению инвестиционного климата, по облегчению работы бизнеса — всё это будет иметь какие-то серьезные последствия?
— Какие-то последствия будут. Но серьезных последствий я не ожидаю. По очень простой причине: те изменения, которые у нас должны произойти, не лежат в чисто экономической области, они лежат в политико-правовой плоскости.
Эти же вопросы, напомню, поднимались и в 1998-м году, в 1999-м, когда шла работа над программой Грефа, и там были подготовлены соответствующие разделы. Но тогда авторам сказали, что это дело администрации президента, что они работают на правительство. Сейчас снова вернулись к тому же исходному пункту. В «Стратегии-2020» политически-правовых проблем больше не было. Но, тем не менее, эти вопросы надо ставить и решать.
Мы видим, что, в конце концов президент как бы отбивается от этих проблем и старается проводить консервативную политику, скажем, по выкручиванию рук оппозиции в связи с событиями 6 мая прошлого года, законами об иностранных агентах, «законом Димы Яковлева», преследованием Навального и так далее. Но, тем не менее, понимание какое-то проглядывает, что с этим далеко не уедешь. Нужно что-то менять.
Вот президент проводит совещания о необходимости снизить процентные ставки, чтобы в стране было оживление, собирается проводить какие-то еще меры, которые всюду воспринимаются как либеральные. Но я твердо убежден, что такого рода попытками ничего сделать нельзя.
В экономике есть что делать. Но если вы будете делать только то, что можно сделать в экономике, и ничего не будете делать другого, то вы не создадите обстановку доверия, то равновесие сотрудничества, которое необходимо для продвижения вперед. Вы будете иметь тренд на уровне примерно 1,5–2% в год ВВП. Если ничего не менять в отношениях власти и общества, власти и бизнеса — вы будете иметь 2% роста до 2050 года.
Это такой же темп роста, как и у большинства развитых стран. С той разницей, что уже сейчас они находятся около технологической границы, и понятно, чего они могут добиваться, а чего они не могут добиваться. Наша задача — как-то приблизиться к ним, нам нужно наращивать производительность, эффективность гораздо быстрее. Если вы будете иметь такие же темпы роста, как имеют развитые страны, считайте, что модернизация у нас не состоялась.
— Евгений Григорьевич, правительство делает сейчас явный упор на крупные государственные мегапроекты. Завершился саммит АТЭС, только что закончили строительство новых очень длинных трубопроводов. Сейчас прошли основные стройки Олимпиады. Впереди у нас программа развития Дальнего Востока, высокоскоростная магистраль до Казани, чемпионат мира по футболу. Могут ли все эти мегастройки как-то вытянуть экономику?
— Не могут. Задача стран, которые с серьезным основанием используют такие проекты, заключается в том, чтобы оживить свой бизнес, у которого недостаточно стимулов для работы. Подключить свои компании, привлечь инвесторов. У нас ситуация другая. У нас обстановка для развития и укрепления рыночных сил неблагоприятная. Нет обстановки доверия, о которой я говорил, и нет ощущения, что закон будет использоваться в соответствии с замыслом законодателя и вообще с тем, как он должен работать в рыночной экономике, а не в трактовке власти, как ей нужно, чтобы укрепить свои позиции. Люди не будут предпринимать усилий и не будут тратить своих накоплений.
Поэтому здесь как раз нужны несколько иные меры, и они должны носить институциональный характер.
Прежде всего правоохранительные органы не должны больше гоняться за бизнесом, они должны его охранять. Охранять в том числе и от настоящих мошенников. Силовые органы должны поменять свою роль. То, что делается сейчас, просто самоубийственно.
Второе. Это вопрос политический — общественность. Есть смена власти или нет смены власти. Если у вас не работают элементарные демократические институты — доверия не будет. Уже сложилась обстановка недоверия.
Третье — это развитие местного самоуправления, надо возвращать власть народу именно на таком уровне, чтобы он является прямым участником власти.
Я не сторонник каких-то таких революционных шагов — ломка, последующая реакция на нее и так далее. Я думаю, что это должно быть постепенное развитие, постепенный процесс. Надо шаг за шагом наращивать доверие общества к бизнесу и государству, доверие бизнеса к государству. Это такие вещи, которые революцией не решаются. Но если вы хотите добиваться успеха, так будьте добры, думайте об этом.
— Евгений Григорьевич, а если вернуться к денежной политике? Министр экономического развития Белоусов называл денежную политику одним из главных препятствий экономического роста. Говорил, что слишком высокие проценты, слишком высокий курс рубля. И что если сейчас это изменить, то можно стимулировать экономический рост. Можно ли денежными методами, хотя бы в среднесрочной перспективе, поддержать экономический рост?
— Когда вы осуществляете оживление экономики, опираясь в основном на денежное смягчение, рано или поздно вы столкнетесь с крупными неприятностями.
Есть такое упрощенное представление о взаимосвязи макроэкономических перемен: если вы увеличиваете количество денег, то будет экономический рост. Может быть, он будет связан с инфляцией. Но если вы рисковать не будете, то и роста вы иметь не будете. В той мере, в которой кризис разворачивает деловую активность, вы будете получать экономический рост.
Как сейчас разворачиваются события? Я вижу, что экономический рост в этих условиях не будет удовлетворительным. Ни в одном, ни в другом случае.
В 1995 году монетизация российской экономики — это отношение денежной массы к ВВП — составляла 6,8%. В 1998 году это было где-то 14%. Сейчас это 33%. Вы спросите: а это как, много или мало? В Соединенных Штатах — 100%. В странах Европы — 70–80%. Понятно, что денег не хватает. Но если вы просто напечатаете эту разницу, у вас эффекта не будет. У вас будет сумасшедшая инфляция. И всё.
Если вы хотите, чтобы денежный спрос стал толкать развитие экономики, то вы должны создать условия, которые создают этот спрос. Это деловая активность, это благоприятный инвестиционный, инновационный климат, склонность к нововведениям и так далее. Если этого нет, то вы только будете делать инфляцию.
Кроме того, у вас возникает проблема: вы должны как-то решать проблему с пенсиями. В Пенсионном фонде колоссальный дефицит, причем нарастающий. Вы попытались перекинуть деньги, забрали накопительную часть, отдали четыре процента из нее на распределительную часть и, стало быть, на выплату текущих пенсий. Вы решили проблему? Нет, совершенно. Какой есть другой вариант? Ведь есть же нефтяные деньги, они сейчас должны откладываться. Вы должны с этим резервом что-то делать. Надо менять конфигурацию всей денежной системы так, чтобы она создавала институты, которые позволяли бы использовать эти деньги. Мое предложение заключается в том, что нужно эти деньги, которые мы формируем за счет нефтяных доходов, отправлять в Пенсионный фонд или создать специальный фонд, эндаумент Пенсионного фонда, как целевой капитал, который можно инвестировать. Но инвестировать таким образом, чтобы деньги возвращались в Пенсионный фонд и через 20 лет шли пенсионерам. Правительство теряет контроль над тем, куда будут идти эти инвестиции, и должна быть специальная власть.
— В мире есть такие фонды, например норвежский, который собирает нефтяные деньги и откладывает их именно в пенсионный фонд. Но они при этом вкладывают практически все деньги в европейские и американские акции и облигации. Они почти не вкладывают их внутри Норвегии.
— Я бы допустил у нас формирование неких необходимых накоплений, которые вкладываются в основном исходя из критерия «надежность». А потом я бы вкладывал в более рискованные проекты. Вероятность возврата при использовании первой доли должна быть близка к ста процентам, следующая может быть 90 и так далее. И вкладывать эти деньги и за рубежом, и в России. Это открытый рынок.
При инвестировании денег пенсионеров ваша задача думать исключительно об интересах будущих пенсионеров, а не о стимулировании экономического роста вообще.
— Евгений Григорьевич, вы являетесь председателем экспертного совета Внешэкономбанка по Премии Развития. Впервые она будет вручаться на Санкт-Петербургском экономическом форуме. Расскажите, пожалуйста, об этой премии, каковы были критерии отбора победителей?
— В прошлом году на Петербургском форуме Внешэкономбанк объявил об учреждении Премии развития для эффективно реализуемых инвестиционных проектов, которые имеют важное социально-экономическое или экологическое значение. Все они должны быть уже в стадии реализации, четко, без просроченных долгов, финансироваться и иметь инновационную составляющую. В конкурсе могли участвовать проекты всей страны, кроме двух столиц — Москвы и Санкт-Петербурга. Было выбрано 4 номинации — «лучший инфраструктурный проект», «промышленный проект», «проект по комплексному развитию территорий» и «проект малого и среднего бизнеса».
Из более 200 заявок на участие в премии было отобрано 16 — по 4 в каждой номинации. И месяц назад наблюдательный совет ВЭБа под председательством Д. Медведева утвердил лауреатов в каждой номинации. Они будут объявлены на предстоящем питерском экономическом форуме. Награды победителям вручит президент В. Путин. И что, наверное, более важно для этих проектов: в дальнейшем они получат приоритет на финансирование во Внешэкономбанке. Может быть, это и небольшой шаг в глобальной задаче восстановления доверия между бизнесом и властью в России, но точно в правильном направлении.
