Цивилизация
Гуляра Гулиева
Сын появился на свет 29 декабре 1994 года. Назвали его Намиг Гулиев Натиг оглы. Сокращено – Намиг. Поступил в Бакинский филиал МГУ на факультет прикладной математики. Закончил на отлично. Потом устроился в фирму Uber, затем – в IT Simbrella. Работал айтишником, сам накопил на квартиру, купил. А через 15 дней началась война.
Моего ребенка призвали за пять дней до войны. Косить он не стал, был честный мальчик, правильный. Сразу с работы пошел в военкомат, оттуда и уехал в часть. Даже домой не заехал. Мы не успели попрощаться. Никто из местных не думал, что начнется война. Все были уверены – учения.
В ночь с 26 на 27 сентября Намиг позвонил и сообщил, что его переводят в другую часть в пригороде. Мы с отцом ждали его звонка. Сын позвонил только утром. Сказал одно слово: «война». Потом Намиг звонил через день или два. Звонил с телефона товарищей, свой он не взял – ему же запретили в военкомате. Я жила от звонка до звонка.
в отдельном репортаже
Сын был гранатометчиком. Мне было сложно это представить, он же домашний ребенок. Уже после войны его сослуживцы рассказывали, что на нем висели боеприпасы, снаряды и каждый из них весил полтора-два килограмма. А мой мальчик говорил: «выстрелю, и мне станет легче идти».
В последние дни мой сын заговорил о боге. Он не был верующим человеком, для него никогда не существовало и национальностей. Он был человеком мира, все для него были равны. Разговор о боге меня ошарашил. Видимо, он там насмотрелся. А с другой стороны, как не думать о нем, если каждый день видишь трупы?
Он погиб в ночь с четвертого на пятое ноября по дороге к Шуше, под Ходжавендом. О смерти я узнала не сразу. Мне позвонили сослуживцы сына, они сами все были ранены. Сказали, что вытащили его с поля боя, что он тоже ранен.
Госпитали находились на территории военных действий. Мы не могли туда приехать, поэтому искали через знакомых, по связям. Через несколько дней мы нашли мертвого мальчика. Он был полной тезкой моего сына. Вскоре выяснили – год рождения не совпадает. Обрадовались.
16 ноября нам снова позвонили. Сказали просто: «приезжайте в Физули за сыном, он в госпитале». Мы с мужем сразу поехали. Поехали как к живому. По дороге в госпиталь попали в пробку. Чтобы не терять время, я начала звонить, хотела узнать, какое ранение он получил, чтобы подыскивать врача в Баку. Сказали: «умер».
Нас повели на опознание. Лица не было. Мы опознавали сына по тату на правом голенище. На ноге был изображен квадрат, а в нем профиль актрисы Умы Турман. Сын любил Тарантино. Помню, как он набивал тату за несколько лет до войны. Сделал тайком от меня, а я все равно увидела и начала ругаться. Намиг тогда сказал: «мам, зато в морге будет легко опознать».
Смерть сына была мгновенная. Минометный обстрел на поле боя.
Девушка, которую любил мой сын, вышла замуж. Через 20 дней после войны умерла моя мама. Наш Намиг был ее любимым внуком. Она называла его «идеальный внук». У мамы не выдержало сердце. Смысла больше не существует.
Марина Арутюнян
С моим будущим мужем Эдгаром Арутюняном мы познакомились случайно. Я шла в банк в нашем родном Степанакерте, Эдгар проходил мимо. Мы оба поняли – это судьба. Больше не расставались. У нас была большая семья. Я родила ему троих детей. С мужем занимались бизнесом. У нас был небольшой магазин, мы продавали посуду.
Когда старший сын Арман вырос, то поступил в колледж художественных искусств в Ереване. Учился на скульптора, профессионально занимался музыкой. Они с отцом были поклонниками джаза. У них вообще была какая-то особенная связь.
Мой сын попал в армию по призыву. Наверное, была возможность сделать так, чтобы Арман не пошел служить. Но эта тема даже не поднималась. У нас в стране место службы солдат всегда выбирает сам. Вернее, он тянет жребий. Арман вытянул поселок Гадрут. Обрадовались, этот район считался одним из самых лучших для прохождения службы.
в отдельном репортаже
Мой сын прослужил несколько месяцев. Мы с мужем приезжали к нему один раз до войны. Больше не разрешали – ссылались на карантин. Утром 27 сентября мы проснулись от взрыва бомбы у себя дома. Наш сосед сверху моментально скончался от инфаркта. Он застал еще первую карабахскую войну. Видимо, так сильно испугался.
Каждый родитель в нашей стране внимательно следил за происходящим на фронте. Но мы не знали, что фронт состоял из наших детей. Нам говорили: «солдат-срочников не отправляют на передовую». Соврали.
3 ноября мужу все-таки удалось приехать к сыну. Он видел его в последний раз. Именно тогда Эдгар узнал, что дети принимают участие в боевых действиях. Какие-то военные ему пообещали, что наших детей больше не тронут. Мой муж уехал, а через несколько дней почти весь батальон сына погиб в битве за Шушу.
Когда мы общались по телефону с Арманом, он всегда говорил: «не бойся, мама, все будет хорошо». Шушу сдали азербайджанцам, а из 250 солдат батальона в живых осталось около 50. Да и те – калеки. О смерти Армана стало известно не сразу. Сын нашелся по номерному знаку на поясе.
27 ноября мы похоронили Армана на военном кладбище Ераблур.
В последнее время все чаще езжу в Ереван на Ероблуд к сыну. Там поле из могил. Матери сидят у них до полуночи. Сидят часами, днями, месяцами.
Мы приходим на могилы, как домой. Многие матери даже празднуют там дни рождения своих детей. Приходят с тортами и шариками, как к живым. Страшно. И всем 18-20 лет.
Прямо после похорон у моего мужа выявили рак. У него и раньше были проблемы со здоровьем, но все обходилось. На фоне невроза все обострилось. Мы ездили в больницу, делали химию. У Эдгара была лимфома. Сначала лечение помогало, первые четыре курса. Потом перестало. Через полгода врачи сказали, что больше не могут ничем помочь. И мы поехали домой умирать.
21 сентября 2021 года муж тоже скончался. Этот год перевернул мою жизнь. Семья разделилась на мертвых и живых. Сейчас я работаю, все так же продаю посуду. Но уже одна. Мне надо продолжать жить. Я обязана – у меня осталось двое детей. После войны понимаешь, насколько мало человеку нужно для счастья.