Ирина Почерк (Тюмень — Ашкелон)
6 октября мы веселились, праздновали два дня рождения — мой и моей дочери. А утром 7 октября проснулись от «бумов», которых не было слышно с мая. Сирены выли одна за другой, взрывы были где-то совсем рядом, телефон просто разрывался от уведомлений о воздушной тревоге и сообщений от друзей из разных уголков Израиля. Мы сразу пошли в защищенную комнату, где просидели с 6:30 до 11 утра. Выходили буквально на пару минут, чтобы посмотреть обстановку с балкона. Везде был черный дым. Потом опять начинались сирены, и мы бежали обратно в бомбоубежище. Был страх от неожиданности, ведь ничего не предвещало такого ужаса.
Когда мы прочитали новости и узнали о том, что случилось на фестивале на юге страны, были в шоке. Эти фото и видео со всеми подробностями — жутко, ужасно, страшно.
Первые дни боялись выйти из дома: сирена могла застать где угодно, а уличные бомбоубежища открылись не сразу. Но мыслей уезжать куда-то из страны не было: мы тут живем, это наш дом. И потом, как мы можем оставить своих в такой момент? Мы не беглецы.
Прошел год, но эта трагедия все еще с нами. В нашем окружении нет ни одного человека, которого бы она не коснулось. У всех есть кто-то знакомый с того фестиваля, который был убит или попал в плен. На протяжении всего года люди ждали возвращения заложников из Газы. На всех мероприятиях во всех городах Израиля ставят пустые стулья для людей, которые могли бы быть сегодня с нами. Я не знаю, есть ли шансы, что похищенные живы и вернутся домой. Очень бы этого хотелось, но прошел год… Верим, но сильно не надеемся. Больше всего мы хотим, чтобы такого больше никогда не случилось. Чтобы люди могли вернуться в свои дома. Чтобы наши дети, которые через несколько лет пойдут служить, вернулись живыми. Чтобы эта война наконец закончилась. Чтобы была конкретная безопасность. И мы все готовы на все ради этих целей. А ракетные атаки? Пересидим, ничего страшного.
Настя С. (Москва — Тель-Авив — Иерусалим)
6 октября 2023 года я работала допоздна, домой пришла только в три часа ночи, а рано утром меня разбудила сирена. У меня нет бомбоубежища — ни в квартире, ни в подъезде дома, поэтому я сидела под столом, закрывшись чемоданами. Справиться со страхом мне помогали мои друзья из разных концов мира. Родственники уговаривали меня уехать из Израиля, но я не хотела — думала, что все это закончится за пару дней или пару недель. Однако ошибалась.
Как бы страшно ни звучало, я очень быстро привыкла к обстрелам, хотя психологически, конечно, это на меня сильно влияет.
Моя жизнь менялась за этот год много раз, но не столько из-за войны, сколько из-за эмиграции в целом. К сиренам и бомбежкам человек привыкает, как оказалось. Я переехала в дом, где защищенное помещение в подъезде, и просто хожу туда в случае атаки. Самое неприятное — сирена во время душа. На этот случай у меня есть «тревожное платье», которое быстро надевается.
Мой знакомый — один из заложников ХАМАС, которого спасли в начале лета. Мы виделись, немного пообщались. Он большой молодец и хорошо справляется с тем опытом, который свалился на его плечи. Центром его жизни остается Израиль, но он много путешествует. Ему очень помогает государство, в том числе и финансово.
Я живу в Израиле два года и привыкла ко всему, кроме войны. Думаю, если проживу здесь еще дольше, привыкну и к войне. Но мне бы этого, конечно, не хотелось. Очень хочу, чтобы этот конфликт утих, чтобы заложники вернулись домой живыми, чтобы мы жили спокойно. Хочется мира.
Екатерина Эпштейн (Москва — Хайфа)
7 октября в Хайфе было тихо. Но я открыла новости и увидела, что происходит на Юге. Позвонила отцу, он живет в Ашкелоне, репатриировался за полгода до всего этого. Я в Израиле с 2018 года и хорошо помню обстрелы 2021-го. На всякий случай собрала сумку с документами и вещами первой необходимости и поставила ее около выхода. По профессии я коуч, психолог, поэтому решила сосредоточиться на том, что умею делать хорошо. У меня много друзей среди новых репатриантов, я говорила с ними, объясняла, что не надо паниковать, помогала успокоиться. Моя подруга организовала штаб помощи солдатам — единственный штаб на севере страны, который работает до сих пор. Мы поехали в магазин, закупили необходимые вещи и отвезли к ней. Два месяца я занималась волонтерской деятельностью.
Уезжать из Израиля из-за войны я не планирую. У меня такая позиция: если ты планируешь свою жизнь в Израиле, нужно учиться с этим жить, потому что вряд ли что-то изменится. Конечно, мы надеемся, что все операции, которые происходят в стране в последний год, приведут к длительному затишью. Но при этом мы прекрасно понимаем, что может произойти все что угодно. К сожалению, Израиль такая страна, тут такое бывает.
Люди в Ашкелоне знают, что у них есть 30 секунд, чтобы зайти в укрытие, у меня в Хайфе — есть минута. Если слышу сирену, то встаю и иду в укрытие. Такие условия игры. Это реальность, противно, что она такая, но, увы.
Есть знаменитая цитата Голды Меир (бывшая премьер-министр Израиля. — «Газета.Ru»): «Если арабы сложат оружие, больше не будет войны. Если Израиль сложит оружие, больше не будет Израиля». Хотела бы я, чтобы это было не так? Конечно! Может ли этот конфликт закончиться? Да, если им надоест воевать. Он закончится, как только в нас перестанут лететь ракеты. Но если Иран запускает по Израилю пять сотен баллистических ракет, мы ответим. Так это работает. Израиль не нападает первый. Радикалы кричат: «Как Израиль смеет убивать людей в Газе?» Не надо, пожалуйста, нападать на нас и мы не будем отвечать. Не надо обстреливать наши города и разрушать наши деревни, и мы не будем заходить к вам с войсками. Я искренне считаю, что Израиль имеет право на самооборону.
Чего я боюсь? Того, что рожу ребенка, он пойдет в армию и там умрет. Того, что в любой момент времени в этой стране кто-то может проснуться и решить пойти расстреливать людей на автобусной остановке. Я переживаю, что вокруг меня есть такие радикалы. Но, как уже говорила, это условие игры: я могу выбрать — жить в этой стране или в другой. Для себя я точно понимаю, что пока к евреям то отношение, которое мы видим за последний год в мире, более безопасного места, чем Израиль, для меня нет, даже при всех вводных.
Татьяна Галин Догелайская (Ростов-на-Дону — Кирьят-Хаим)
Я не очень помню себя 7 октября — такая особенность психики. Это было больше чем шок, сложно подобрать слова, чтобы описать эти чувства. Пока я приходила в себя, муж сказал: «Давай что-то сделаем». У моего мужа есть очень большая группа в соцсетях — в ней 55 тыс. человек, имеющих непосредственное отношение к Израилю. Он позвонил знакомым с военных баз, узнал, что им нужно, и попросил эти вещи у участников группы. Принесли столько, что в нашу машину все не влезло, пришлось звать на помощь друзей.
8 октября мы на двух машинах ехали передавать первую часть собранных вещей солдатам. К 10 октября у нас была отдельная группа с администраторами, которые занимались сбором посылок и передачей их в военные части. Через две недели наш склад переехал в одно из помещений «Театра Севера»: театр был закрыт, так как все мероприятия по стране были запрещены. Когда ограничения сняли, ребята-волонтеры предложили организовать в театре благотворительный концерт, а на вырученные средства купить что-то для солдат. Нас поддержало невероятное количество людей, инструментальные коллективы и несколько участников Хайфского симфонического оркестра. На собранные деньги мы закупили теплые армейские вещи и передали в части около Хермона, там как раз выпал снег. По дороге попали под три обстрела, полежали на асфальте… Когда театр начал полноценно работать, одна из волонтеров предложила перевезти штаб в свое помещение. С тех пор мы работаем там.
Из-за последних событий мы с семьей застряли в Европе, но штаб работает и без нас — все налажено. Мы были в отпуске, должны были вернуться еще 28 сентября, но уже на подлете к Тель-Авиву наш самолет развернули обратно в Вену. Было два таких «веселых» самолета — один летел из Вены, второй летел из Лондона. Нам «повезло» оказаться в первом. Сутки мы провели в гостинице, после чего решили двигаться в сторону дома. Долетели до Афин, купили недорогие билеты через Салоники до Тель-Авива — и должны были вылететь 3 октября. Но рейс отменили. Нам постоянно приходят какие-то апдейты по переносу вылета, мы подстраиваемся. Очень хочется домой.
Татьяна Самойлова (Москва — Ашкелон — Хайфа — Москва)
Мы репатриировались в Израиль в феврале 2023 года, 7 октября началась война. До этого уже пережили один конфликт в мае — не такой серьезный, конечно. Но были натренированы и знали, что надо делать. В первый день, 7 октября, практически не вылезали из защищенной комнаты. На парковку нашего дома упала ракета, загорелись машины, все было в черном дыму. Мы побежали по лестнице — наверх к соседям, у них квартира выходит на другую сторону, и не было дыма. На лестнице люди, они орали, было страшно. Через неделю постоянных обстрелов поняли, что так жить невозможно, и уехали из Ашкелона в Хайфу — там было тихо. Я безумно благодарна волонтерам, которые вывезли мою семью. Меня поразило до глубины души, как израильтяне потрясающе организовались: люди создали чаты, привозили продукты, вывозили семьи с Юга в безопасные города, предоставляли жилье. И все это абсолютно бесплатно.
В Хайфе было тихо, но у детей осталась травма. Это такая вещь, которая бесследно не проходит. Когда они слышали звук сирены скорой помощи или полиции, вздрагивали. Дети боялись оставаться одни, все время требовали, чтобы я была рядом.
В начале сентября 2024 года мы вернулись в Россию. Я приняла такое решение, потому что понимала, что сейчас начнется заварушка на севере страны — все закроется, дети опять останутся без школы, а мы без работы. Сирены и обстрелы — не самое хорошее испытание для детской психики. Совершенно не нужное. Но несмотря ни на что, полюбила Израиль и его жителей всей душой. Я бы вернулась. Но только в случае, если закончится война и у меня будет уверенность, что она не повторится. Хотя в это я, если честно, не верю.
Игорь Фрейдзон (Витебск — Ашкелон)
7 октября дочь разбудила меня со словами: «Папа, посмотри, какой ужас». Я включил телевизор и увидел этот ужас. Шквал новостей, одна страшнее другой. Потом пошли слухи, что вооруженные террористы в нашем городе, в Ашкелоне. Мы закрыли все двери и стали звонить своим знакомым, которые не знают иврит, чтобы предупредить их об опасности. Был хаос. Честно говоря, от нашей страны, от Израиля, я никогда не ожидал такого «балагана».
День был страшный, и ночь была страшна. Но самое страшное не только для меня, но и, думаю, для многих израильтян было то, что в этот день мы потеряли веру в свою армию.
Уже после начала операции в Газе, после того, как Ашкелон перестали постоянно обстреливать, после первых успехов нашей армии, эта вера снова вернулась. И не только к армии, но и самое главное — в наш «Моссад». Сегодня мы им снова доверяем.
Я считаю, что если бы сегодня нам отдали всех похищенных 7 октября заложников, война закончилась. Она закончилась бы прямо сегодня. Горячая фаза войны обязательно пройдет. А угрозы и конфликты будут продолжаться. Потому что краеугольный камень этих войн — палестинское государство. Пока оно не будет создано, а, по моим прогнозам, в ближайшие лет 30 оно создано не будет, это не закончится. Пока в Израиле правит сегодняшнее «очень правое» правительство, об этом и речи идти не может.
Но я тоже считаю, что нельзя его создавать. Одно дело, если палестинское государство будет создано в тех границах, в которых оно существует сегодня, или которые прописаны в уставе ООН, или по договору 1967 года. Но вспомните последние пропалестинские демонстрации и лозунги, с которыми люди на них выходили. Что на них было написано? Палестинское государство должно быть «от реки до моря». Имеется в виду — от реки Иордан до Средиземного моря. То есть нас, государства Израиля, тут быть не должно. Поэтому напряженная обстановка на Ближнем Востоке будет всегда.
Конечно, меня все это беспокоит. Каждое утро я просыпаюсь и бегу к компьютеру читать новости. А по вечерам мы с женой гуляем по городу. В центре Ашкелона висит большой плакат с фотографиями шестерых убитых в Газе заложников. Один из них — это Алекс Лобанов, парень из нашего города. Мы проходим мимо и все время говорим о том, каково его родителям, его друзьям, его близким. Хотя мы его лично не знали. Я скажу так, мы уже пожили. Смерть — это не страшно. Страшно — ожидание чего-то ужасного. И вот эта тревога, она не проходит. Потому что мы не знаем, чем все это закончится.