Андрей Трофимов, председатель Союза журналистов Республики Крым, главред газеты «Сельский труженик Крыма» (Симферополь):
— События весны 2014 года застали меня в статусе члена правления Национального союза журналистов Украины (НСЖУ), я тогда представлял интересы журналистов Крыма на всеукраинском уровне. События «майдана» проходили на моих глазах: практически раз в две недели я приезжал в Киев на заседания правления НСЖУ, в ходе которых мне удавалось блокировать принятие решений о политической поддержке «майдана» со стороны Союза журналистов.
Я и мои коллеги — крымские журналисты выступали против того, чтобы журналисты отказывались от позиции нейтралитета, объективного освещения событий и принимали одну из сторон конфликта.
Мы призывали соблюдать журналистскую этику и не подменять журналистский труд политическими лозунгами. Но, несмотря на все наши усилия, решение о поддержке «майдана» все же было принято в конце января. Более того, однажды прямо в здании НСЖУ на Крещатике я увидел Яроша (Дмитрий Ярош, лидер запрещенной в России организации «Правый сектор» (организация запрещена в России). — «Газета.Ru»), который устроил здесь свой штаб и открыто вербовал журналистов в свои сторонники. Именно тогда я стал осознавать, что мы точку невозврата прошли и Союз журналистов Украины окончательно и бесповоротно превратился в одного из игроков этого шабаша под названием «вооруженный переворот власти». В начале февраля я еще раз был в Киеве, ходил по Майдану, с горечью смотрел на то, во что превратили центр города. И меня предупредили, что не стоит здесь говорить по-русски или упоминать, что я из Крыма, ибо мне не могут гарантировать безопасность.
Каждый раз, возвращаясь из Киева, я собирал в Крыму журналистов, делился своими впечатлениями. И единодушно мы поддерживали решение о том, что крымская журналистика не хочет иметь ничего общего с теми, кто открыто подержал «майдан» и неонацизм.
После крымской весны украинские журналисты писали мне гневные письма, называли меня и всех крымчан «ватниками», «сепаратистами», «колорадами», «пособниками оккупантов».
Сейчас я возглавляю крымскую организацию Союза журналистов России. И, хотя все мы уже почти три года как не члены НСЖУ, украинская сторона, не желая признавать выбор крымской весны, все равно считает нас «украинскими журналистами», а вот мои выступления вообще принимает крайне неоднозначно.
После моего выступления осенью 2016 года в Варшаве, на ежегодном совещании ОБСЕ по вопросам человеческих изменений (по свободе слова и свободе выражения), украинская делегация инициировала обращение в Интерпол о том, что я якобы незаконно пересек границу Евросоюза по поддельным документам. Визу, утверждали они, через Киев я не получал. Смешно, но они до сих пор не признают меня гражданином России. Знаю, что в Верховную раду Украины направляли ходатайство о лишении меня наград, звания заслуженного журналиста Украины. Что могу сказать — мы работаем не за звания и награды, и не они нам их вручали, чтобы забирать!
В период до нашего референдума, насыщенный событиями, крымские журналисты активно занимались интернет-сопротивлением, поддерживали движение «Стоп-Майдан». Мы пытались донести до украинских коллег информацию о том, как мы реально живем и как, а главное — почему голосуем! И почему большинство не хочет иметь дела с националистами и бандеровцами, почему идеи фашизма нам чужды и неприемлемы, почему крымские журналисты считают себя частью русского культурного пространства.
А все просто: мы — наследники Победителей, мы думаем, общаемся, пишем на русском, мы не променяем русский мир на кружевные трусики и печенюшки.
31 мая 2014 года был проведен учредительный съезд, на котором структура НСЖУ в Крыму была упразднена и была создана новая организация — Союз журналистов Республики Крым, меня единогласно избрали председателем. Работаем в информационном пространстве Крыма, сегодня на полуострове свыше 500 наших коллег вошли в Союз журналистов России.
Если говорить о роли украинской журналистики в событиях на Майдане, то, по моей оценке, они стали участниками конфликта, зачастую провокаторами и разжигателями розни, что совершенно недопустимо. Информация, которую давали украинские журналисты, ни в тот момент, ни сейчас не соответствует критериям журналистики. Потому что она необъективна и недостоверна, спекулятивна, грубо искажает действительность. Если ее проанализировать, то сразу становится понятно: современная украинская журналистика — это чистой воды манипуляция общественным сознанием, это систематическое и планомерное искажение и передергивание фактов.
Украинские журналисты дали втянуть себя в вооруженный переворот, а вскоре стали участниками информационной войны, развязанной против Крыма и против России. Она щедро финансируется Америкой и Западом.
Говорить о том, что журналистика на Украине есть и работает по международным критериям, вообще не приходится.
Это не журналистика, а постоянное подстрекательство, разжигание международной розни, межнациональной вражды, с использованием всех классических приемов, которые разрабатывали еще со времен Первой мировой войны, а затем — в годы фашистской Германии. Потому многие крымские журналисты своих вчерашних коллег называют «наследниками Геббельса». И это четко рисует роль украинской журналистики в современной жизни и тех событиях.
Более того, публикации, которые идут в украинских СМИ, красноречивы заголовками по типу «Диалог с врагом невозможен». О чем можно говорить, о каком партнерстве, взаимоуважении, если в самом журналистском сообществе такое допускается?
Маргарита Николаева, бывший сотрудник Приватбанка (Ялта), сейчас в декрете:
— В банковской сфере я оказалась совершенно случайно, по настоянию родителей: им казалось, что работа операциониста в солидном банке именно то, что нужно молодой женщине для построения карьеры. Окончила банковскую академию в Харькове, вернулась домой, в Ялту, и почти сразу устроилась на работу в Приватбанк — они всегда массово набирали сотрудников. К 2014 году я проработала в своем отделении уже два года, в целом все нравилось: понятная работа, приятный коллектив, нормальная зарплата. О политике, как вы понимаете, никто из нас не задумывался.
Конечно, за событиями в Киеве 2014 года все внимательно следили и по телевизору, и по социальным сетям — у многих были друзья на материке. Было очень страшно почти все время. Особенно когда началась стрельба на Майдане, когда погибли первые люди. Мы не могли понять главного — зачем это все начали? Что такого ужасного в Януковиче, чтобы ради этого стоять зимой на баррикадах и нападать на милиционеров? Но до меня серьезность происходящего не доходила в полной мере до митинга под Госсоветом Крыма, когда мне стало понятно, что происходящее не где-то далеко на материке, а тут, у нас, в нескольких сотнях километров.
Вдруг уютный и домашний Крым перестал быть для меня безопасным и спокойным. Мне снились кошмары, я боялась за отца, за любимого человека, за друзей, особенно мужчин.
Разговоры везде: на работе, в магазинах, на улицах, в соцсетях — касались только этих событий. Знаете, среди моих знакомых не было никого, кто был стал на сторону «майдана», хотя я очень этого боялась — не знала, как потом с этим человеком вообще общаться!
Наверное, из-за моей работы для меня самым ярким моментом был не сам референдум — мы ни минуты не сомневались, что мы победим, что большинство проголосует именно за Россию. Самым запоминающимся моментом был тот день, когда одномоментно прекратились любые банковские операции с материковой Украиной. Никаких больше переводов, карты не работают, вместо гривны — рубли, но при этом совершенно не понятно, откуда эти рубли возьмутся, как мы будет строить банковскую систему с российскими банками.
Я приходила домой и не знала, плакать или радоваться. Радоваться — нашей победе, миру, весне, а плакать — от страха перед моим будущим.
Сейчас ужасно стыдно вспоминать, но я действительно все время думала: что будет с нами со всеми, если банк закроют? Ведь я планировала работать там очень долго, больше ничего, по сути, не умела, потом выйти замуж, уйти в декрет, из декрета вернуться обратно в такой уже привычный офис. А теперь куда идти работать? Смогу ли я освоиться в новом законодательстве, с новыми стандартами? С другой стороны, было ужасно читать в интернете о Коломойском, который финансирует радикалов, платит людям за то, что они идут убивать в Донбасс. Было стыдно, что мы работали в банке, который принадлежал такому страшному человеку. Почему-то все время хотелось оправдываться, что мы ведь не знали, даже не догадывались, что все так страшно повернется!
Я сейчас в декрете, и о ситуации в банковской сфере Крыма могу судить только по рассказам подруг и родных.
Очень обидно, что мы не можем полноценно интегрироваться в российскую банковскую сферу. А значит, крымчане не имеют доступа ко всем наработкам и возможностям наравне с жителями материка.
Да это просто неудобно, хотя многие меня убеждают, что нам вполне достаточно и тех банков, которые сейчас работают в Крыму. Как многие женщины, я осторожный оптимист, поэтому не скажу, когда мы сможем в этом смысле стать полноценно Россией.
Наталья Григорова, учитель музыки, пенсионер (Керчь):
— Люди, которые никогда не жили в Крыму, а только отдыхают у нас, не поймут, какой сложной и неоднозначной была при Украине политика в сфере культуры. Российский менталитет, присутствие татарских мотивов и внешняя украинизация — найти в этом баланс всегда было непросто, особенно в атмосфере давления. События «майдана» пронеслись мимо нас как шквал, хотя следили за ними только по телевизору и в социальных сетях. К счастью, и о том, кто должен был приехать на поезде дружбы, и о событиях возле Госсовета Крыма я и моя семья тоже знаем только из выпусков новостей.
Мыслей уехать из Крыма, если бы вдруг у нас развернулись события, аналогичные киевским, конечно, не было: куда мы поедем? Где нас ждут?
Мы с мужем — оба работники сферы образования, две дочери — подростки, маленькая квартира, как с таким обозом можно было бы срываться и куда-то ехать? Поэтому достаточно обреченно ждали разрешения ситуации.
Конечно, после объявления даты референдума выдохнули с облегчением — пришла ясность, что с нами будет, что будет с Крымом, что есть люди, которым не все равно, которые сильнее нас и лучше знают, что делать и куда идти. Но как ни странно, далеко не все мои знакомые так однозначно восприняли известие о том, что мы входим в состав России. С теми, кто живет на материковой Украине, все понятно: мы практически перестали общаться. У мужа бабушка старенькая в Николаеве, вся его родня оттуда, он с 2014 года ни разу с ними не виделся и почти не общается, очень переживает, конечно. Много раз пытался объяснить нам выбор, приводил и гуманитарные, и эмоциональные, и практические доводы, но, увы, его никто не услышал. Много обид накопилось, много плохих слов сказано. Честно говоря, я не очень верю, что это можно изменить теперь: слово, как известно, не воробей.
Но вот почему некоторые крымчане так болезненно были против — пока не пойму.
Понятно, что перемен всегда люди боятся — вдруг будет хуже? Пусть первые два года было тяжело — документы, телефонная связь, банки, отдыхающих стало мало. Но теперь вроде как все наладилось: и мост строят, и люди к нам едут отдыхать, а Керчь теперь вообще поднялась — все, кто едет с переправы, у нас обычно делают остановку. Тяжело ведь одним рывком от Анапы до, например, Севастополя доехать, вот и останавливаются в Керчи.
Я мечтаю, чтобы мои дочери смогли поступить учиться в вузы на российском материке. Для молодежи на материке намного больше перспектив, пусть едут, пытаются построить свою жизнь. А мы с мужем будем здесь жить, как говорится, где родились — там и пригодились.