Мечта о русском флаге над Константинополем
До революции 1917 года и Гражданской войны Александр Колчак успел прославиться в двух ипостасях: как флотоводец и как ученый-географ и гидролог. Родившись 16 ноября 1874 года, в качестве боевого офицера он успел принять участие в Русско-японской, затем — в Первой мировой войне. Именно в ходе Первой мировой Колчак пережил неожиданный взлет. Имея за плечами лишь опыт командования миноносцами на Балтике, он был произведен в вице-адмиралы и направлен руководить всем Черноморским флотом.
Обычно такой взлет бывает обусловлен личными связями, но в случае Колчака никто даже не заподозрил неладное: новый командующий оказался очень энергичным, навел на флоте строгую дисциплину и начал такое интенсивное минирование, что на какое-то время турецко-немецкий флот вообще перестал выходить в море. Одновременно с этим адмирал разрабатывал десантную операцию в Дарданеллах, что позволило бы взять Константинополь и выбить Османскую империю из войны. Эта операция, по сути, стала смыслом жизни адмирала, и мечта о ней сильно повлияла на его дальнейшую жизнь: Колчак очень любил военное искусство и верил, что в случае удачного проведения такого десанта он встанет в один ряд с величайшими полководцами в истории.
Десанта не случилось. Февральская революция привела к разложению армии и флота, Колчак переехал в Петроград, где стал одним из кандидатов в диктаторы вместо нежизнеспособного временного правительства (в значении единоличный правитель, а не «жестокий деспот»). Понимая это, глава правительства Керенский обманом направил Колчака в США якобы планировать американский десант в Дарданеллах. Когда адмирал понял, что никакого десанта никто никогда не планировал, он направился обратно в Россию через Японию.
Адмирал стал наемником?
В Японии Колчака настигли новости о падении Временного правительства и прихода к власти большевиков. Большевиков адмирал ненавидел: «Быть русским — быть соотечественником Керенского, Ленина... ведь целый мир смотрит именно так: ведь Иуда Искариот на целые столетия символизировал евреев, а какую коллекцию подобных индивидуумов дала наша демократия, наш «народ-богоносец».
Находясь в японском городе Иокогама, адмирал оказался перед трудным выбором, результатам которого и явился сфабрикованный красными историками миф, будто Колчак стал наемником Антанты.
Бывшего командующего Черноморским флотом никто не ждал на Родине: даже если бы ему удалось избежать большевистских репрессий (что непросто, учитывая отсутствие контактов в левой среде), поступить на службу красным означало стать приспособленцем, выполнять приказы власти, которую адмирал не признавал. В теории можно было стать эмигрантом, — заняться наконец наукой и писать мемуары. Но Колчак не мог себе позволить и этого.
«Ни большевистского правительства, ни Брестского мира я признать не мог, но как адмирал русского флота я считал для себя сохраняющими всю силу наше союзное обязательство в отношении Германии. Единственная форма, в которой я мог продолжать свое служение Родине, оказавшейся в руках германских агентов и предателей, было участие в войне с Германией на стороне наших союзников», — считал адмирал. «Тогда я пошел к английскому посланнику в Токио сэру Грину и… обратился к нему с просьбой довести до сведения английского правительства, что я прошу принять меня в английскую армию на каких угодно условиях», — продолжал он.
Обращение быстро рассмотрели и назначили опытного адмирала на британский Месопотамский фронт. Для Колчака это не было поводом для праздника, и несмотря на успех, он регулярно сокрушался о своей судьбе: «Мне нет места на родине, которой я служил почти 25 лет, и вот, дойдя до предела, который мне могла дать служба, я нахожусь теперь в положении кондотьера и предлагаю свои военные знания, опыт и способности чужому флоту. <...> Я отдаю отчет в своем положении — всякий военный, отдающий другому государству все, до своей жизни включительно (а в этом и есть сущность военной службы), является кондотьером с весьма сомнительным [отражением] на идейную или материальную сущность этой профессии».
Эти слова о кондотьере (так в раннее новое время называли итальянских наемников) советские историки припоминали Колчаку долгие десятилетия после его кончины: вот он, британский агент, враг революции, признался во всем сам, — как решил стать марионеткой буржуазии и наместником России. Однако если рассматривать эти слова в контексте, то становится ясно, что обвинения себя в наемничестве — это горькая ирония.
Более того, ни в одном из абзацев, где упоминается статус «кондотьера» (а он повторял это слово много раз) нет ни единого упоминания о том, что теперь он будет проводником британского влияния и борьбы с большевизмом. Грезил адмирал лишь о взятии Константинополя: «Моя родина оказалась несостоятельной осуществить эту мечту; ее пробовала реализовать великая морская держава [имеется ввиду британо-французский десант 1915 года], и главные деятели ее [Великобритании] отказались от нее [операции] с величайшим страданием, которое дает сознание невыполненных великих планов».
В советской же историографии эти слова Колчака вырывали из контекста и подавали как его жизненное кредо: будто он наемник, который служит кому угодно за деньги.
Однако доехать до места несения кондотьерской службы адмирал не успел: в Сингапуре его догнал приказ направляться в Китай. Там он ушел с британской службы, связался с русским антибольшевистским движением и в ноябре 1918 года, свергнув умеренное социалистическое правительство Уфимской директории, провозгласил себя Верховным правителем России (точнее, той ее части, которая контролировалась белыми армиями).
Верховный правитель и интервенты
Именно на посту Верховного правителя, по версии красных историков, и развернулась деятельность «агента Колчака», — якобы даже переворот и приход его к диктаторской власти произошел под контролем британских кураторов. Это опровергается современными историками и ясно хотя бы потому, что за четыре дня до выступления Колчака Великобритания де-юре признало то самое правительство Уфимской Директории, которое он сверг. Находясь у власти, Колчак во многом опирался на внешнеполитическую поддержку британцев, но они никогда не присылали ему распоряжения, — лишь идеи и предложения, вокруг которых периодически разгорались конфликты.
«Особенно возмутила Колчака инициатива британского премьера Ллойд Джорджа и американского президента Вильсона в январе — феврале 1919 по организации мирной конференции на Принцевых островах между всеми воюющими правительствами России, включая большевиков, что де-факто привело бы к раздроблению России. Кстати, Ленин согласился начать переговоры о мире, так как боялся тогда крупномасштабной интервенции Антанты.
Разногласия были и по нацполитике: Антанта признала независимость Финляндии и республик Прибалтики, против чего резко протестовали и Колчак, и Деникин. Черчилль предложил Ллойд Джорджу признать суверенитет России над Прибалтикой, чтоб не ссориться с Колчаком, но его идею отвергли», — рассказал «Газете.Ru» доктор исторических наук и специалист по истории белого движения Владимир Хандорин. Единственным требованием англичан к Колчаку было дать обещание о будущем демократическом устройстве страны. Адмирал на словах согласился, но в приватных разговорах с соратниками говорил, что в будущее Учредительное собрание пропустит «только государственно здоровые элементы», пояснил историк.
В поисках ответа на вопрос о работе Колчака на Великобританию можно прислушаться к его врагу, генералу Грейвсу. Грейвс командовал Американским корпусом, оккупировавшим российский Дальний Восток во время Гражданской войны.
За время сосуществования в Сибири он возненавидел адмирала и составил о нем настолько критическое мнение, что мемуары Грейвса при Сталине издали в СССР на русском почти без купюр.
Американской армии было приказано придерживаться в русской междусобице строгого нейтралитета, лишь защищая территорию от захвата Японией. Верховного правителя это не устраивало: он требовал от американцев репрессий в отношении красных или хотя бы не мешать их проводить. Получив многократные отказы, Колчак возненавидел американцев.
«Его неприязнь не распространялась на поведение или манеры американских солдат, но относилась исключительно к тому, что они не стали помогать его сторонникам в поддержании террора в отношении крестьян и рабочих, которые не совершали никаких преступлений, которые жили мирной жизнью и не видели причин, почему они должны брать в руки оружие и пытаться привести к власти бывших царских чиновников», — вспоминал Грейвс. Когда стало ясно, что помощи не будет, Колчак начал распространять слухи, что американские войска — сами большевики и сплошь евреи. Последнее вызывало у Грейвса брезгливое презрение, — сам он, по собственным словам, никогда не спрашивал своих подчиненных о еврейском происхождении и смеялся над идеей, будто бы США смогли специально набрать из евреев целый корпус и послать его в Сибирь мешать Колчаку.
Грейвс также рассказывал о попытках британцев сместить его с должности, — их не устраивал американский нейтралитет, и они хотели оказывать белым союзникам больше помощи.
Однако о чем Грейвс никогда не писал и не намекал, так это о том, что Колчак был британской марионеткой, агентом, наемником или слугой.
Он был лишь фанатиком-монархистом и врагом демократии. Вряд ли командующий американскими силами в Сибири смог проглядеть такой факт, а заметив — умолчать о нем в мемуарах, полных ненависти к Колчаку и неприязни к британской политике в отношении русской Гражданской войны.
Миф о «британском наемнике Колчаке» в наши дни существует лишь в симпатизирующей большевикам публицистике и не встречается в серьезных исторических трудах.