Одним из физиков, работавших с Андреем Сахаровым над созданием первой советской водородной бомбы, был член-корреспондент РАН Владимир Ритус, главный научный сотрудник Физического института имени П. Н. Лебедева РАН, на днях отметивший 94-летие. Автор трудов по физике элементарных частиц и квантовой электродинамике, автор теории фоторождения пионов и рассеяния фотонов на нуклонах, он и сегодня продолжает активно заниматься научной деятельностью. В рамках празднования 100-летнего юбилея академика Сахарова Владимир Иванович рассказал об интересных моментах своей работы в советском атомном проекте в ходе выступления на Ученом совете института, которое посетил корреспондент «Газеты.Ru».
Знакомство с А.Д.
— ... В Сарове я работал с 1951 по 1955 год. Меня туда откомандировали из аспирантуры ФИАНа, в которой я пробыл полгода, еще в старом ФИАНе на Миусской площади, где я делал дипломную работу в лаборатории Франка. Начал я заниматься в аспирантуре, сдал экзамен по английскому, и вдруг узнаю, что меня откомандировывают на какой-то объект, какой – не знаю. Я конечно был очень удручен и в этом крайне удрученном состоянии прибыл на объект между 1 и 9 мая 1951 года. В Сарове мне выдали пропуск в тот корпус, где располагались теоретики – корпус старых дореволюционных гостиниц для богатых людей, которые решили посетить Саровский монастырь.
Так странно получилось, что я приехал в Саров, о котором мне еще много лет до этого отец говорил: «Знаешь, вот самый последний святой у нас – Серафим Саровский». Удивительно также то, что в 60 км от этого места находился город Лукоянов, в котором родилась моя мама, и девочкой со своей бабушкой она пешком ходила помолиться, по-видимому, когда было 300-летие дома Романовых.
И я прибыл в этот город, не зная, чем буду заниматься. И там состоялась моя встреча с Сахаровым, которого я тоже не знал, даже его имени. Я если честно думал, что может здесь помещается недавно построенный ускоритель, о котором ходили слухи в Москве. Там я увидел массу знакомых ребят с нашего курса – около 20 человек, в частности в теоретическом отделе. Когда я появился там с пропуском, теоретики окружили меня, поговорили, потом все куда-то исчезли, и ко мне подошел высокий, моего примерно роста, если не выше, человек, с черной шевелюрой волос, постриженных набок, с полным личиком и грассирующим голосом. Это был Сахаров. Я сразу понял, что это кабинетный человек.
Он взял в левую руку мел, на доске начертил окружность и сказал: «Объект устроен следующим образом». Я подумал— при чем тут окружность? Я же ходил по городу, никакой симметрии в нем нет.
Тем временем он нарисовал вторую окружность, концентрическую к первой, и стал произносить какие-то слова, которые я не очень понимал, но через время я понял, что речь шла о совсем другом объекте – о водородной бомбе.
Работать там мне пришлось вплотную с Юрой Романовым, который был в аспирантуре ФИАН, на год старше меня, и, в отличие от меня он уже три года работал с Сахаровым и был с ним на «ты». С ним у меня было написано наибольшее число отчетов, но были и самостоятельные. Я тогда встречался с экспериментаторами на объекте, которые занимались измерением D-D и D-T реакций в очень низкой области энергий, потому что достигаемые температуры в термоядерных и в ядерных бомбах на самом деле оказались очень невелики. И поэтому в своем предложении Сахаров пошел по другому пути — сжатия всех веществ, которые реагируют друг с другом – либо дейтерий с дейтерием, либо дейтерий с тритием. И оказалось, что последняя реакция имеет в сто раз большее сечение чем, с дейтерием.
Изделие
Поскольку в этой реакции возникает очень жестко связанное ядро гелия-4, то выделение энергии очень большое, 17,6 МэВ. И на нейтрон, который выделяется с гелием, приходится 14 МэВ. И эти 14-мегавольтные нейтроны очень активно использовались в водородной бомбе. Они делили сам уран-238, который делится на осколки, осколки испускают нейтроны, более мягкие нейтроны вызывают реакции грубее, в частности – литий-6, которые предложил использовать Гинзбург, и так далее.
Контактировал я и с экспериментаторами других лабораторий, в частности, нас наконец послали в Дубну, ту самую, где действительно был построен ускоритель. Там нас встречал Михаил Мещеряков, в 1953 году стал членкором, один из очень немногих людей, которые были на испытаниях американской бомбы. Вторым человеком, по-моему, был Скобельцин. Мещеряков нас, мальчишек, очень радушно встретил, провел по гигантскому тоннелю к ускорителю, и мы с Романовым впервые увидели и услышали людей, работавших на нем. Меня больше всего восхищал громаднейший магнит с надписью – «Завод имени Кирова». На обратном пути мы встретились с группой из 4 человек, которые тоже занимались D-D и D-T реакциями. Мы должны были посмотреть их данные и по возможности заставить их измерить поточнее ту область (энергий), которая играла существенную роль.
Нужно сказать, что в то время разведка наша принесла американские данные о D-T реакциях. Смешно то, что буквально через несколько месяцев эти данные появились в Израиле.
Секретность
— В конце марта 1952 года Андрей Дмитриевич сказал, что нам нужно написать основное задание группам Ландау и Тихонова. Он взял мою рабочую тетрадь и в ней написал план этого задания. Я никогда не имел дела с уравнениями в частных производных, а тут была гидродинамика, описывающая потоки плазмы, которая образуется при высоких температурах. Я взял этот план и в течение недели снабдил его большими подробностями. Андрей Дмитриевич прочел, сделал замечания и говорит:
«А разделите-ка все длины на 60». Я говорю — «Зачем?». «Для конспирации», — ответил Сахаров.
Мне выдали большой лист бумаги в клеточку формата А3 и я на обеих сторонах написал огромное задание, которое было отправлено Ландау в Институт физических проблеем им. П. Л. Капицы.
5 апреля это задание поступило в группу Ландау, а 11 апреля Игорь Тамм на объекте получает совсекретную записку от Ландау: «Дорогой Игорь Евгеньевич, в присланной вами очень поучительной записке отсутствует значение скоростей частиц всех групп. Просьба срочно прислать их нам. 11 апреля». Я эти скорости обозначал V1, V2, V3, мы их немедленно узнали и отослали их Ландау.
Походит месяца 2-3, и Андрей Дмитриевич посылает меня в группы Ландау и Тихонова. Ему не терпелось узнать, как выгорает литий-6, как работает идея Гинзбурга. Я тогда не знал в лицо Ландау, хотя наш курс проходил там практикум по низким температурам… Я прибыл в институт, и вижу по лестнице спускается высокий человек с шевелюрой – мы знакомимся с Ландау и по длинному коридору он ведет меня быстрым шагом и то и дело оборачивается посмотреть, поспеваю ли я, говорит: «Сейчас я познакомлю с нашими ребятами».
Разведка не спит
Я вхожу в пустую комнату, вдруг в дверь влетают двое – один лысый, другой с пушком на голове, думаю, ребята постарше меня. Очень добродушно со мной разговаривают, не называют имен, они меня расспрашивают о своих знакомых на объекте и прежде всего о женщинах.
Поговорив о том о сем, они спрашивают, зачем я приехал. Говорю, что мне нужно вписать кое-какие цифры, и тут они приносят рабочие тетради. И когда они их раскрыли, эти тетради едва на обычном столе уместились. Они были явно иностранного происхождения. Я оторопел – куда я попал?
А там столбцами каллиграфическим почерком выписаны данные: время - слои веществ. Обстановка секретности сковывала, я выписал данные и когда все было кончено, записка была отправлена секретной почтой. Когда они стали спорить, кому подписывать мой пропуск, выяснилось, что один из них Евгений Михайлович Лившиц, а второй – Исаак Маркович Халатников. Так мы познакомились с Лифшицем и позднее он стал оппонентом на моей докторской диссертации.
А потом я поехал в группу Тихонова, куда наше задание тоже было направлено. Этот лист А3, исписанный с обеих сторон плотным почерком, включая данные сечений, они должны были переписать от руки в свои папочки и работать только с ними. Бюро Тихонова должно было сделать то же самое, и в архив сдать оригинал. Андрея Тихонова я знал, он нам читал лекции на Физфаке по математической физике, Самарский, его заместитель, принимал у меня экзамен. Единственный кого я не знал там — Гольдин Владимир Яковлевич. Но он встретил меня с такой улыбкой, будто мы давно знакомы. И говорит мне: «Вы так подробно написали нам задание! Пишите нам всегда!». И тут я понял, в чем дело.
Непонятный Сахаров
Сахарова бывало очень трудно понять. У него своеобразная логика, ему казалось, что излагает простые вещи… Еще будучи аспирантом, он подрабатывал, преподавая. И сам об этом писал, что студенты бунтовали. И его сменили.
Когда он аспирантом сдавал экзамен по физике, экзаменаторы задавали вопросы, и в ответе на какой-то вопрос они ничего не могли понять. Поставили ему «хорошо». А потом Лидия Викторовна Парийская вспоминала, что Игорь Евгеньевич Тамм, принимавший экзамен, спросил коллегу: «Вы что-нибудь поняли?». А Андрей Дмитриевич обиделся тогда и потом доказывал ему, что ответ его был правильным.
И нам, теоретикам его группы, зачастую трудно было с ним разговаривать. Помню писали мы с Романовым отчет по так называемому неполному взрыву. В водородной бомбе все начинается со взрыва атомной бомбы, она поджигает водородное изделие. Когда атомную бомбу сжимают, то ударная волна доходит до центра и сжимает там полониево-бериллиевый источник. А известный нам хорошо по другим событиям полоний испускает альфа-частицы, которые, перемешавшись с бериллием, дают медленные нейтроны, и делят уран, находящийся в надкритическом состоянии. Но может случиться так, что когда волна еще не дошла до центра, какой-нибудь шальной нейтрон сделает то же самое, и это может вызвать преждевременный неполный взрыв бомбы. Нам нужно было рассчитать вероятность такого взрыва.
Андрей Дмитриевич читает расчеты – «а здесь что такое? А там?», и находит у нас кучу ошибок. Вот так работал с нами Андрей Дмитриевич.
Недооценили бомбу
И та и другая группы работали месяцев 8. В районе октября они закончили свои расчеты, одна группа получила значение энерговыделения 220 килотонн, другая – 240. А «слойка» (РДС-6), которая была взорвана на испытаниях 12 августа 1953 года, дала 400 килотонн. Это потому, что в расчетах тритий был положен только в один из трех слоев. И ясно, что этот избыток был термоядерного происхождения.
Первая жертва
Проходит примерно год после испытания, и Борису Рождественскому из группы Ландау зачем-то понадобился оригинал того задания, которое было нами написано. И он отправляется в секретный отдел своего бюро. И в секретном отделе не находят этого задания.
Оказывается они его сожгли по ошибке и возникло страшное ЧП. Сохранились 4 листа, которые, я не исключаю, они списали с оригинала.
О ЧП немедленно было сообщено нам на объект. Поскольку задание не обнаружили, то к начальнику первого отдела Института физических проблем по фамилии Набоков прибыл, как писал Сахаров, какой-то начальник из КГБ и долго разговаривал с ним. Дело было в субботу, воскресенье начальник 1-го отдела разговаривал с детьми и был очень грустным. В понедельник он пришел на работу и покончил с собой.
Почему мне не сообщили тогда? Боялись чего-то? Вот так… получилось, что это была первая жертва термоядерной бомбы…