Петр Кропоткин был представителем одного из старейших и аристократических родов Российской империи, среди его предков значились Рюриковичи. Из-за этого над князем «голубых кровей» часто посмеивались в революционных кругах: шутили, что у Кропоткина больше прав на российский престол, чем у Романовых. Имея перспективы стать одним из виднейших царедворцев, он добровольно отказался от своего блестящего положения и порвал с аристократической средой, избрав для себя путь революционера, арестанта и изгнанника. На Западе его называли «великим апостолом догматического анархизма». Благодаря длинной бороде и представительной фигуре в очках — сравнивали с церковными иерархами.
Научная деятельность в Сибири и на Дальнем Востоке
Кропоткин с отличием окончил престижный Пажеский корпус и получил офицерский чин, наотрез отказался продолжить службу в одной из элитных частей и к всеобщему изумлению в 1862 году уехал в Забайкалье, где был зачислен есаулом в Амурское конное казачье войско. В штабе начальника штаба губернатора Забайкальской области Болеслава Кукеля Кропоткин работал над проектами реформ тюремной системы и местного самоуправления.
«Амурский край тогда только что был присоединен к России, — отмечал он в своих «Записках революционера». — Я читал об этом Миссисипи Дальнего Востока, о горах, прерываемых рекой, о субтропической растительности по Уссури; я восхищался рисунками, приложенными к уссурийскому путешествию Маака, и мысленно переносился дальше, к тропическому поясу, так чудно описанному Гумбольдтом. Кроме того, я думал, что Сибирь — бесконечное поле для применения тех реформ, которые выработаны или задуманы».
В то время как его однокашники блистали на светских раутах в Петербурге и стремительно продвигались по карьерной лестнице, он бродил по непролазной сибирской тайге, занимался геологическими исследованиями, составлял карты местности, нелегально побывал в Маньчжурии. Во время этой поездки Кропоткин пересек хребет Большой Ханган и открыл потухшие вулканы в горах Ильхури-Алинь, провел экспедицию в Западный Саян через Тункинскую котловину с возвращением по долине реки Оки, где обнаружил вулканические кратеры в долине Хигол.
В своих мемуарах Кропоткин положительно оценил деятельность генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева-Амурского, присоединившего Амурский край. Князь признавал, что граф «был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и делал работу на пользу края. Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, где можно грабить безнаказанно, и он окружил себя молодыми, честными офицерами».
Вместе с тем Кропоткин составил крайне негативное мнение об Александре II.
Революционер полагал, что в 1862-1866 годах «политика Александра II приняла решительно реакционный уклон. Царь окружил себя крайними ретроградами и сделал их своими ближайшими советниками. Реформы, составлявшие славу первых лет его царствования, были изуродованы и урезаны рядом временных правил и министерских циркуляров».
На взгляд Кропоткина, сложившаяся ситуация привела неравнодушных молодых людей к убеждению, что в случае продолжения царствования Александра II Россия потеряет зачатки преобразований и вернется «ко всем ужасам николаевщины», то есть к политике Николая I.
В мае 1866 года Кропоткин изучал геологическое строение ленских берегов, а в июле возглавил Олекминско-Витимскую экспедицию, которая принесла ему славу ученого. В районе Ленских золотых приисков были открыты ледниковые наносы, послужившие основанием для доказательства наличия в прошлом ледникового покрова Сибири. Экспедиция открыла хребет Кропоткина и северо-восточные отроги хребта Черского.
В Сибири Кропоткин встречался и помногу общался с декабристами и ссыльными революционерами. Эти беседы повлияли на его мировоззрение.
Еще большее впечатление на Кропоткина произвело восстание польских каторжан в 1866-м, сосланных в Прибайкалье за участие в восстании 1863-1864 годов. Разочаровавшись в государственной системе из-за репрессий против поляков, он оставил военную службу. В 1871 году Кропоткин исследовал следы древнего оледенения в Финляндии и Швеции. Со временем Кропоткин стал своим в либеральной среде и вместе с тем начал открыто презирать устои государства.
Побег из тюрьмы и эмиграция
21 марта 1874 года 31-летний Кропоткин сделал сенсационный доклад в Географическом обществе о существовании в недалеком прошлом ледниковой эпохи. А на следующий день его арестовали за принадлежность к тайному революционному кружку и заключили в тюрьму Трубецкого бастиона в Петропавловской крепости.
«Моя комната была казематом, предназначавшимся для большой пушки, а окно — его амбразура. Солнечные лучи никогда не проникали туда. Даже летом они терялись в толще стены. Меблировку составляли: железная кровать, дубовый столик и такой же табурет», — описывал Кропоткин обстановку в камере, где ему пришлось провести два года.
Здесь он окончил свою работу «Исследования о ледниковом периоде», обосновывающую ледниковую теорию.
В неволе здоровье ученого начало ухудшаться, проявились признаки цинги. Другие заключенные умирали или сходили с ума, но Кропоткину при помощи доброжелателей с воли удалось бежать из арестантского отделения Николаевского военного госпиталя, куда его перевели по болезни. Дерзкий побег состоялся 30 июня 1876-го. Во время прогулки Кропоткин дождался, пока часовой отвлечется и потеряет бдительность, сбросил неудобный арестантский халат и бросился бежать. За забором на пролетке его уже ждали товарищи.
«Не очень-то доверяя моим силам, я побежал сначала медленно, чтобы сберечь их, — вспоминал позднее Кропоткин. – Но едва я сделал несколько шагов, как крестьяне, складывавшие дрова на другом конце двора, заголосили: «Бежит, держи его! Лови его!» — и кинулись мне наперерез к воротам. Тогда я помчался что было сил».
В погоню бросились трое солдат и зазевавшийся часовой. Он несколько раз пробовал ударить беглеца сзади штыком, выбрасывая вперед руку с ружьем, но не достиг цели. Тем не менее, стрелять в потомка Рюриковичей часовой не стал. Кропоткин прыгнул в ожидавший экипаж, где сидел его старый приятель, доктор Орест Веймар. Лошадь помчалась рысью. Кропоткину удалось уйти от погони. Товарищи надежно укрыли его в окрестностях Петербурга, и вскоре переправили за границу, хотя император Александр II был взбешен побегом среди бела дня и отдал приказ: «Разыскать во что бы то ни стало».
Князь планировал покинуть Россию на несколько месяцев, пока не улягутся страсти, но его изгнание растянулось на долгие десятилетия.
Его жизнь в эмиграции была трудной, но насыщенной. Кропоткин перебивался гонорарами за материалы для европейских газет и научных журналов, писал как о политике, о России, так и о своей любимой географии и биологии. Параллельно революционер занимался пропагандой, агитировал среди швейцарских часовщиков и лионских ткачей, три года провел в тюрьме во Франции.
Возвращение в Россию и встречи с Лениным
Февральская революция 1917 года дала возможность Кропоткину вернуться в Россию. В Петрограде «дедушку русской революции» встречали с особыми почестями. Большие надежды связывал с пожилым анархистом Александр Керенский. Мнение князя по тому или иному вопросу спешили узнать различные комитеты и общества. На него смотрели как на мессию. Кропоткин отклонил настойчивое предложение Керенского войти во Временное правительство и просьбу анархистов — возглавить их революцию. Если в XIX веке Кропоткин считался радикалом, то для начала XX, напротив, был слишком демократичным и умеренным.
В России Кропоткин встретился с новыми анархистами и испытал сильнейшее разочарование, считая их «грубыми развязными молодыми людьми, принявшими за основу принцип вседозволенности».
Тем не менее, сторонники анархизма всех мастей во главе с Махно поклонялись Кропоткину как главному и непререкаемому авторитету.
«Он считался выдающимся оратором. Кропоткин обладал всеми качествами, необходимыми для влияния на массы: привлекательной внешностью, страстностью, пламенностью, хорошим голосом и дикцией. По всесторонности развития он, несомненно, стоял значительно выше всех тогдашних последователей Бакунина. Решительно все, как русские, так и иностранцы, относились к нему с большим уважением и симпатией», — писал о князе его современник, известный марксист и впоследствии меньшевик Лев Дейч.
Однако Кропоткин слишком долго пробыл в эмиграции. На родине его успели порядком подзабыть, там родилось и возмужало новое поколение анархистов – они были совсем не похожи на своих предшественников, хотели «всего и сразу», не утруждали себя теорией, да и вообще, как говорится, погружением в предмет. Среди них хватало выходцев из низов общества, в силу необразованности не ведавших о том, кто такой Кропоткин.
Кропоткин неоднократно встречался с Владимиром Лениным, который почитал старого князя не меньше, чем Нестор Махно, и прямо говорил советскому лидеру о недопустимости красного террора, практики заложничества и диктатуры. В письмах к Ленину анархист протестовал против чрезвычайных мер советской власти, сообщал о проявлениях бюрократизма, нарушениях законности, непорядках в Дмитрове. К конкретным замечаниям и предложениям глава правительства РСФСР внимательно прислушивался и при необходимости давал указания соответствующим органам об устранении недостатков.
«Конечно, как убежденный анархист Петр Алексеевич не признавал формы нашего Советского государства, — писал близкий соратник Ленина, управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич. — Он вообще был против партий и против государства. Но когда с ним приходилось говорить не о теориях, а о практике, то он понимал, что без государственной власти нельзя было бы закрепить достижения революции. Он рассматривал Октябрьскую революцию как попытку довести до своего логического завершения предыдущую Февральскую революцию с переходом к коммунизму и федерализму».
Позиция Кропоткина по отношению к большевикам, однако, не повлияла на личное отношение к нему Ленина: тот продолжал делать все, чтобы анархист ни в чем не нуждался, спокойно доживал свой век в Дмитрове, куда он по предложению знакомого перебрался в 1918-м из голодной Москвы.
Как известно, Кропоткин разочаровался в Октябрьской революции и в ноябре 1920 года написал письмо-манифест, в котором изложил свои мысли по поводу происходящих в стране событий. Чтобы не навредить семье, текст некоторое время оставался неопубликованным и стал достоянием общественности лишь после смерти автора.
«Пережитая нами революция есть итог не усилий отдельных личностей, а явление стихийное — не зависящее от человеческой воли, а такое же природное явление, как тайфун, набегающий на берега Восточной Азии. Все мы — и я в том числе — подготовили этот стихийный переворот. Но его же подготовили и все предшествовавшие революции: 1793, 1848, 1871 гг., все писания якобинцев, социалистов, политиканов… все успехи науки, промышленности, искусства и т. д. — словом, миллионы стихийных причин, как миллионы движений частиц воздуха или воды производят настоящую бурю, которая топит сотни кораблей или разрушает 1000 домов, — как сотрясение почвы в землетрясении, вызванном тысячами мелких сотрясений и подготовительных движений частиц», — писал Кропоткин.
Обладая обширными знаниями в географии, князь сравнивал исторические события, свидетелем и даже участником которых он стал, с явлениями природы. Кропоткин не привел в своем письме названий и имен, но и без того все было более чем прозрачно.
«Одни мечтали направить воду по тесному каналу на свою мельницу, другие мечтали проложить при помощи прорыва воды новые пути в запруженной реке. Теперь она несется ни на мельницу — она снесла уже мельницу, ни по предназначенному руслу, — почему произошел прорыв, не в силу наших усилий, а в силу множества гораздо более крупных причин, сделавших возможным прорыв плотины», — заключал Кропоткин и признавал, что русская революция «творит ужасы, разоряет всю страну, в своем бешеном остервенении истребляет людей».
«Мы переживаем революцию, которая пошла вовсе не по тому пути, который мы ей готовили, но не успели достаточно подготовить. Что же делать теперь? Мешать революции — нелепо! Поздно. Революция будет идти своим путем, в сторону наименьшего сопротивления, не обращая ни малейшего внимания на наши усилия. А приход реакции абсолютно неизбежен, точно так же, как неизбежно углубление поверхности воды позади каждой волны, как неизбежен в человеке упадок сил после лихорадочного возбуждения», — констатировал анархист.
В заключение Кропоткин выражал свое видение действий после того, как революция изживет свои силы — «собирать людей, способных заняться построительной работой, среди каждой из своих партий».
В начале 1921 года Кропоткин серьезно заболел воспалением легких — сказались и холод в плохо отапливаемом доме, и общее состояние его здоровья. Узнав об этом утром 19 января, Ленин попросил Бонч-Бруевича повлиять на ситуацию. Управделами Совнаркома было приказано ехать в Дмитров экстренным поездом вне железнодорожного расписания. В консилиум вошли лучшие врачи того времени во главе с наркомом здравоохранения Николаем Семашко. По возвращении в Москву Бонч-Бруевич написал Ленину о самочувствии Кропоткина и приложил список продуктов. Ленин распорядился немедленно отправить в Дмитров все необходимое с надежным человеком. Однако спасти больного не удалось даже усилиями лучших медиков. 8 февраля 1921 года Кропоткин умер в возрасте 78 лет. Диагноз врачей — ослабление сердечной деятельности.
Специальный траурный поезд доставил гроб с телом революционера в Москву. Тысячи анархистов в течение двух дней прощались с ним в Колонном зале Дома Союзов. Под честное слово временно выпустили находившихся в тюрьмах. От имени Ленина на похоронах присутствовал Бонч-Бруевич. Глава правительства даже разрешил анархистам издать «свою однодневную газету со всеми теми высказываниями, которые они хотели сделать в честь и память своего гениального учителя». От большевистской партии на могилу возложили венок с надписью: «Одному из наиболее преследуемых царизмом и международной контрреволюцией». На лентах венка от правительства РСФСР сообщалось: «Ветерану борьбы против царизма и буржуазии».