К началу весны 1920 года армии Вооруженных сил юга России (ВСЮР) под командованием генерала Антона Деникина продолжали свое лихорадочное отступление из центральных регионов к Черному морю после провала похода на Москву. Ослабление белых привело к активизации так называемых зеленоармейцев — повстанцев из числа нелояльного местного населения, уклонявшихся от призыва, и дезертиров из Красной армии и ВСЮР, недовольных принудительной мобилизацией. 25 февраля 1920 года зеленые захватили Туапсе, оставив белых без порта на Черном море.
2 марта красные взяли Ставрополь, а 9-го заняли Ейск. Далее основные силы советских войск нацелились на Екатеринодар и Новороссийск. В эти города по линиям железных дорог откатывались белогвардейцы. В обоих крупных центрах юга России группировались люди, оппозиционно настроенные по отношению к командованию ВСЮР. В Екатеринодаре заседала местная власть — кубанская Краевая Рада. Часть ее членов поддерживала союз с белогвардейцами-добровольцами, в то время как другая фракция придерживалась курса на самостийность. Генерал Петр Врангель отмечал в своих записках, что еще в 1919 году борьба между Ставкой ВСЮР и Екатеринодаром негативно сказывалась на противостоянии советским армиям.
По словам Врангеля, он высказывал Деникину убеждение в том, что если «казачий вопрос не будет в ближайшее время коренным образом разрешен, то борьба между главным командованием и казаками неминуемо отразится на общем положении нашего фронта». Тем не менее главком медлил с принятием окончательного решения.
Другие руководители ВСЮР также винили в провале общего дела сепаратистские устремления местных кубанских властей — так называемых самостийников.
В сложнейший момент Гражданской войны не захотели подчиняться приказам командования и донские казаки.
«Как отголосок екатеринодарского политиканства и развала казачьего фронта, нарастало стихийно чувство отчужденности и розни между добровольцами и казачеством. Бывая часто в эти дни в штабах генералов Сидорина и Кутепова, я чувствовал, как между ними с каждым днем вырастает все выше глухая стена недоверия и подозрительности, — отмечал Деникин. — Под влиянием донских начальников генерал Сидорин предложил план: бросить Кубань, тылы, сообщения и базу и двинуться на север. Это была бы чистейшая авантюра, превращение планомерной борьбы в партизанщину, обреченную на неминуемую и скорую гибель. План этот я категорически отклонил».
В начале марта отступление продолжалось, констатировал Деникин в своих «Очерках русской смуты». Всякие расчеты, планы, комбинации разбивались о стихию. Стратегия давно уже перестала играть роль двигателя операций. Психология массы довлела всецело над людьми и событиями.
После развала фронта в белых частях наблюдались паника и дезорганизация. Как отмечал в своих мемуарах главнокомандующий ВСЮР, общее упадническое настроение охватило даже Добровольческий корпус, где имели место «эпизоды неустойчивости, дезертирства мобилизованных и сдачи их большевикам». Деморализованная армия уже не могла оказывать серьезного сопротивления почувствовавшей силу РККА. Срабатывал принцип домино. Оборонительных узлов, за которые возможно было зацепиться и перевести ход боевых действий в позиционную борьбу, в распоряжении белых попросту не имелось. Деникин писал:
«Кубанская Рада и атаман побуждали войска к разрыву со Ставкой. Большевики ничтожными силами легко форсировали Кубань и, почти не встречая сопротивления, вышли на левый берег ее у Екатеринодара, разрезав фронт Донской армии.
Многие казаки бросали оружие или целыми полками переходили к зеленым. Все перепуталось, смешалось, потеряна была всякая связь штабов с войсками, и поезд командующего Донской армией, бессильного уже управлять войсками, ежедневно подвергаясь опасности захвата в плен, медленно пробивался на запад через море людей, коней и повозок. То недоверие и то враждебное чувство, которое в силу предшествовавших событий легло между добровольцами и казаками, теперь вспыхнуло с особенной силой. Двигающаяся казачья лавина, грозящая затопить весь тыл Добровольческого корпуса и отрезать его от Новороссийска, вызывала в его рядах большое волнение».
12 марта 1920 года штаб Добровольческого корпуса направил главнокомандующему резкую телеграмму. Генерал Александр Кутепов отмечал, что больше рассчитывать на казаков нельзя, поэтому необходимо принять решительные меры для спасения корпуса. Сначала Деникин хотел остановить противника на рубеже реки Бейсуг, уточняется в статье Александра Самсонова «Падение белой Кубани». Необходимо было выиграть время для планомерной переправы войск через Кубань, эвакуации правого берега и Екатеринодара.
Командующий Донской армией генерал Сидорин получил приказ собрать свои корпуса в районе Кореновской и нанести контрудар правым крылом.
Советское командование также сосредоточило на этом направлении крупные силы. Донские казаки, даже под командованием лично Сидорина, в бой не пошли. Всякий раз при попытке атаки они поворачивали назад. А когда красные перешли в наступление, отступили. Добровольцам у Тимашевской также пришлось бросить позиции и прорываться с боем. Арьергарду приходилось выходить уже из окружения.
В итоге к 16 марта Добровольческий корпус, Донская армия и часть Кубанской армии были в двух переходах от Екатеринодара. Ставка и правительство Деникина перебрались в Новороссийск. Верховный казачий круг собрался на последнее заседание. Председатель кубанцев сообщил, что казаки больше не подчиняются Деникину, тем более что Ставки больше нет, как и связи с ней. Казаки напоследок снова переругались. Казачий круг распался. Кубанская делегация направилась к своей армии, донская — к своей. В Екатеринодаре было множество беженцев, больных и раненых, которых не успели вывезти. Правительство Деникина пошло на соглашение с находившимися в тюрьмах большевиками во главе с Акимом Лиманским. Коммунистов выпустили, а они дали обещание спасти раненых и больных.
Организовать оборону Екатеринодара белогвардейцам не удалось. Вокруг города были подготовленные позиции, войск хватало, но боевого духа у них уже не ощущалось.
Утром 17 марта 1920 года к Екатеринодару с боями подошел 1-й конный корпус красного командира Дмитрия Жлобы. Советские войска почти целый день стояли у города, ведя артиллерийский огонь по окраинам и не веря, что противник просто ушел. Улицы и мосты через Кубань были забиты бегущими войсками и беженцами. В тот же день Деникин отдал директиву об отводе армии за Кубань и Лабу и об уничтожении всех переправ. Но когда издавался приказ, Кубанская и Донская армии уже были на левом берегу, а переправы, о которых никто и не подумал, оказались в руках красных.
Советские войска легко форсировали Кубань и разрезали фронт противника пополам. Добровольческому корпусу пришлось прорываться с боями с сильной красной конницей, которую стали массово пополнять восставшие и переходившие на сторону РККА кубанцы. 18 марта, вырвавшись из окружения, добровольцы переправились за Кубань.
Как только красные пошли на штурм Екатеринодара, кубанские казаки побежали. За ними ушли и донцы. Особенно неустойчивым стал 4-й Донской корпус, ранее лучший в Донской армии, основа ударной конной группы. После тяжелых поражений и потерь он был деморализован. К тому же донцы флангом соприкасались с кубанцами и заразились от них паническими настроениями. Когда появился слух о восстании в тылу, в рабочем пригороде Дубинке, войска охватила настоящая паника. Как констатировал генерал Андрей Шкуро, бежали целые дивизии, по пути грабившие винные магазины и подвалы.
«Я лично видел позорное оставление Екатеринодара. Целые дивизии, перепившись разграбленным спиртом и водкой, бегут без боя от конной разведки противника. Части, прикрывающие Екатеринодар, также позорно бегут. Стыд и позор казачеству, несказанно больно и тяжело», — сообщал Шкуро генералу Деникину.
С этого момента в Екатеринодаре окончательно установилась советская власть. Имущество бывших именитых горожан — дворян, купцов и офицеров — подверглось национализации. В начале августа 1920 года, когда из Крыма на Кубань по инициативе нового главкома белых сил Врангеля высадился десант под командованием генерала Сергея Улагая, чекисты взяли так называемых представителей буржуазии в заложники. В ночь на 6 августа того же года большинство из них расстреляли без суда и следствия.
Репрессивные методы были применены и к многим казакам, которых Деникин и его генералы считали виновниками поражения на Кубани. Известный исследователь кубанского казачества Павел Стрелянов (Калабухов) в своей работе «Красный террор на Кубани 1918-1920 гг.» указывал следующее:
«В марте 1920 года большая часть Кубанской области находилась уже в руках большевиков. Администрация на Кубани сменилась, в станицах атаманы были заменены председателями ревкомов. В апреле, когда красные части стали уходить на польский фронт, предревкомов заменили прибывшие коммунисты из центральной России.
Новые предревкомы приступили к организации милиции, набирая в нее самый низменный элемент: пьяниц, конокрадов, местных коммунистов, бездомных босяков.
Офицеров, зарегистрировав, отправляли в центральную Россию и на север, многих расстреливали при отделах и на станциях. Та же участь затем постигла урядников. У жителей все взяли на учет: хлеб в зерне, кормовое зерно и сено, лошадей, рогатый скот, свиней, овец, домашнюю птицу, пчел и др. и, определив норму расходов для каждого двора, на расходование остального наложили строжайший запрет. В станицах процветал сыск, у казаков отбирали строевых лошадей, седла и обмундирование (оружие сдано раньше). В конце апреля приступили к насильственным реквизициям хлеба и рогатого скота. Милиция грабила, убивала, расстреливала, многих казаков выдавали местные бездомные».