— Александр Михайлович, расскажите о вашем прошлом, научной и административной работе.
— Я в этом плане очень прост — у меня в жизни одно место работы. В 1977 году, закончив радиофизический факультет Нижегородского университета, я пришел на работу в Институт прикладной физики РАН, который был создан за несколько месяцев до моего появления здесь. Сейчас институт празднует свое сорокалетие, и все эти 40 лет я фактически проработал в одном месте, начиная с должности стажера-исследователя, младшего научного сотрудника, старшего научного сотрудника и т.д.
С 2001 по 2015 год работал заместителем директора по научной работе, с 2015 года – директором.
С одной стороны, такое постоянство вроде не особо интересно, с другой — очень важно, что я знаю про организацию науки и про то, кто чем занимается на всех ступенях научной лестницы, от аспирантских до директорских.
— Ваши интересы — лазеры, оптическая физика?
— Я по своему научному происхождению — физик-теоретик. Занимался теорией нелинейных волновых процессов в различных средах. Вообще, нелинейные колебания и волны — это визитная карточка нижегородской физической науки, и я являюсь представителем этой школы. Сначала занимался нелинейными процессами в плазме. Это вопросы, связанные с распространением мощного излучения в плазме в различных условиях — в лабораторной плазме, в ионосферной плазме, в плазме, которая используется в экспериментах по термоядерному синтезу, и так далее. Моя основная работа в последние годы связана также и с экспериментальной лазерной физикой, лазерной оптикой, получением и исследованием сверхсильных электромагнитных полей.
— Сегодня популярны исследования на стыке различных областей. И у вас есть успехи в этом?
— В традициях нашей нижегородской школы радиофизики давно были связи с медициной. У нас была создана культура общения физиков и медиков, и множество различных разработок, которые физики делали для себя, транслировались потом в медицину. Занятия лазерной физикой, оптикой принесли в последние годы в это направление довольно много, в частности, то, что сегодня называется биофотоникой.
— Для вас было неожиданностью выдвижение кандидатом в президенты РАН?
— Я никогда ранее не обдумывал рационально такую возможность, признаться, мне даже и во сне такое не снилось. Это абсолютно новое для меня состояние. Я рассмотрел предложение и дал согласие — прежде всего, моему родному отделению, потому что я считаю,
что выдвижение от Отделения физических наук — это сильный козырь.
На это отделение смотрят все, и выдвижение от него дорогого стоит. И, поскольку это было предложено уважаемыми коллегами, конечно, я отнесся к этому очень внимательно.
— Как вы объясняете то, что произошло на общем собрании РАН 20 марта?
— Я согласен с мнением общего собрания Отделения физических наук — это был сознательный срыв выборов. Формально выборы не состоялись потому, что все три кандидата сняли свои кандидатуры. Я слышал версии событий от разных людей. Когда я принимал решение относительно выдвижения, консультировался со многими своими коллегами и с руководителями РАН и задавал вопрос — что произошло и что, по их мнению, хочет власть.
У меня до сих пор нет конкретного мнения, потому что если есть желание, чтобы РАН эффективно работала, нам всем, в том числе власти, необходимо поднимать и укреплять ее имидж. Однако действия, которые проведены, свидетельствуют о противоположном.
Ясно, что в результате имидж РАН в обществе стал более негативным.
Поэтому, хотя официальные лица говорят, что Академия наук нужна, и выборы должны быть проведены, действия идут вразрез с этими заявлениями. После 20 марта мы находимся в совершенно другой реальности. Возможно, мы сейчас в полушаге от принятия совсем кардинальных решений в отношении РАН. Половина шага пройдена в марте, половина может быть пройдена в сентябре. И она наверняка будет пройдена,
если в сентябре Академия наук демократическим путем не выберет себе президента.
Потому что оснований тогда будет вполне достаточно: организация два раза не смогла выбрать по своему уставу себе президента — разве это серьезная организация? Сейчас это вызывает очень большие опасения. Устав устроен таким образом, что для победы необходимо набрать две трети голосов. Это очень сильное требование. В отношении выборов в члены и члены-корреспонденты РАН эта норма оправдана, исторически проверена, и ничего страшного не происходит, если на какую-то вакансию никого не выбирают. Но не на выборах президента!
— То есть вы за изменение устава?
— В конечном счете, да. Если все будет нормально, если академия все-таки начнет работу под руководством нового избранного президента, будет укреплять свой имидж, тогда совершенно естественно поставить вопрос об изменении этого положения устава. Сделать это до выборов не получится — устав меняется на общем собрании, а времени для проведения еще одного общего собрания нет. Но эта норма, которая появилась в уставе в 2014 году, очень сильно накаляет сегодня предвыборную атмосферу.
Конечно, Академия наук неоднородна. И за эти три года, прошедшие с момента объединения РАН, РАМН, Академии сельскохозяйственных наук, наверное, мы просто еще не переплавились в монолитное сообщество, разделяющее одни и те же общие цели, нормы, принципы.
Надеюсь, в будущем это произойдет, и считаю, новый президент Академии наук как раз и должен работать в этом направлении, чтобы объединить менталитеты различных академий. У физиков есть свое понимание ценностей Академии наук. Для нас это организация, которая функционирует на демократических принципах выборности. Но есть члены академии, которые считают нормальным,
если руководителя РАН будут не выбирать, а назначать «сверху», как, например, в Белоруссии.
— Как у вас, как директора института, складывались отношения с ФАНО?
— В академических институтах слышно много голосов, недовольных деятельностью учредителя. Действительно, при новой организации их работы, когда произошло разделение центров научной компетенции и управления, состояние науки в академических институтах в целом ухудшилось. Есть несколько факторов, но главный — в том, что существенно уменьшилось бюджетное финансирование большинства академических институтов.
Кроме того, бюрократия возросла в разы — огромное количество бумаг,
требование срочно отвечать на некоторые вопросы, зачастую с уже истекшим сроком исполнения. Возможно, это связано с тем, что у нас в стране существует множество регламентов, регулирующих действия бюджетных учреждений, и это требует заполнения большего числа документов. При проведении реформы академии одним из аргументов в ее пользу называлось то, что деньги на науку в стране есть, а Академия наук просто не может их искать, не умеет должным образом подходить к министерствам, ведомствам, не знает, как это правильно делать. И появление ФАНО поможет академическим институтам увеличить финансирование.
Было также обещано, что ФАНО освободит ученых от выполнения несвойственных им бюрократических функций, что ученые будут только работать, а агентство обеспечит их финансированием и всем необходимым. В итоге вышло ровно наоборот, так что причины для недовольства понятны.
Еще одним поводом для недовольства является реструктуризация академических институтов путем объединения нескольких в один научный центр. Должен сказать, что я не являюсь огульным критиком реструктуризации. Среди академических институтов есть достаточно большое число мелких институтов, каждый из которых в современных условиях не имеет потенциала развивать серьезную академическую науку. И когда говорят, мол, давайте ранжируем всех на институты хорошие, средние и слабые, и последние уберем из академической системы, то для них это будет хуже, чем если бы они присоединились к сильному академическому институту родственного профиля.
Кроме того, я считаю, что на примере образования нашего ФИЦ ИПФ РАН путем присоединения к головному институту двух сильных филиалов с родственной наукой и близким менталитетом ученых — Института физики микроструктур РАН и Института проблем машиностроения РАН, мы получили увеличение потенциала наших организаций.
Поэтому есть примеры конструктивного сотрудничества академических институтов и ФАНО.
— Какие проблемы, на ваш взгляд, стоят перед РАН как перед организацией? Идет ли сейчас речь о ее сохранении как таковой?
— Конечно, речь об этом идет, мы с этого и начали — мы боимся второго полушага. Другой серьезной проблемой является различное понимание того, что такое работа в РАН. Вспомним полемику, которая развернулась на президентском совете. Президент страны, выражая, что власти надо от Академии наук, обращается к президенту РАН, образно говоря, с такими словами: «Вы в академию выбрали некоторое число людей, которые работают на госслужбе. Они и так круглосуточно вкалывают, а вы их еще и в Академию наук на работу выдвигаете, хотя я этого не рекомендовал делать». Президент РАН отвечает: «Мы выбираем по заслугам».
Так академия — это «на работу» или «по заслугам»?
Раньше это было естественно — человека выбирали за заслуги, и, поскольку академия руководила работой институтов, это автоматически давало выбранному человеку больше возможностей эффективнее работать, так что «по заслугам» и «на работу» совпадало. А когда произошло разделение академии и институтов, прежнее значение «на работу» пропало, а новое еще не появилось.
— На общем собрании прозвучала мысль, что Академия наук в роли отстающей, не чует веяний времени. Вы разделяете это мнение?
— Разделяю. Работа, которая по существующему законодательству закреплена за Академией наук, очень важная, но по разным причинам она не выполняется в том объеме, в котором должна. Академия наук по отношению к фундаментальной науке должна быть основной силой в целеполагании.
Академия наук должна быть главной экспертной научной организацией в стране. Это декларировано и законами, и уставом, но инструментов для реализации этих функций не хватает. На мой взгляд, задачей будущего президента Академии наук станет то, чтобы с учетом потенциальных возможностей и существующего правового поля выстроить соответствующий инструментарий, который позволил бы Академии наук действительно эффективно работать в этом правовом поле.
— Что можно сказать о вашей будущей программе?
— В ней будут тактические и стратегические задачи. Тактика — это те вопросы, о которых сейчас мы с вами говорим. Есть и другие. Например, в Академии наук, на мой взгляд, недостаточно активно ведется работа советов. Потому что когда мы говорим о разработке новых программ, то отслеживанием того, куда движется наука, как должен быть устроен наш вклад, какое место мы занимаем, должен заниматься не Президиум РАН, а академические советы.
Они не должны эпизодически собираться раз в год и смотреть на результаты. В Академии наук существует большое число советов, но лишь немногие из них работают активно. Необходимо обновить систему советов. На уровень президиума должны выноситься разработанные советами программные предложения.
Главной потерей нашей страны в послесоветское время стала утечка мозгов. Суммарный интеллект нации сильно упал.
Кто-то уехал, кто-то ушел в менее требовательные к знаниям области, нет прежней должной подпитки интеллекта из образовательной системы. И если мы не начнем снова наращивать этот интеллект, то так и останемся придатком в мировом распределении средств производства и благ. Академия наук должна стать главной консолидирующей силой в стране для разворота вектора в сторону возрастания суммарного интеллекта нации. Это основная стратегическая задача.