Июль 1914 года стал последним мирным месяцем Российской империи. Огромная страна, простиравшаяся от берегов Вислы до Тихого океана, продолжала наслаждаться мирной жизнью.
Российская экономика в последние предвоенные годы была на подъеме: биржевые котировки росли, а урожайный год позволял не голодать крестьянам внутри страны и вывозить много хлеба на экспорт. Крупные города были опоясаны промышленными окраинами. Пятая (по переписи населения 1897 года) в стране Лодзь была большим рабочим поселком. При этом положение пролетариата по-прежнему оставалось нестабильным: рабочий день был ограничен 11,5 часа, социальное страхование почти отсутствовало. Поэтому в фабрично-заводской среде идеи об изменении мира путем социальной революции продолжали быть популярными.
Деревенская жизнь текла без больших изменений: столыпинские реформы привели к появлению отрубников и усилению оттока крестьян в города, но большинство продолжало жить общинно.
Более 11 млн крестьянских дворов были безлошадными, миллионы людей становились батраками (то есть их земельные наделы не могли прокормить их). В Черноземье остро стоял вопрос о земле — и многие крестьяне за лучшей жизнью по программе переселения отправлялись за Урал.
По данным издания «Азиатская Россия», выпущенного Переселенческим управлением в 1914 году, с 1894 года в Сибири и Туркестане «прочно осели» 3,5 млн человек. Говорилось о 30 млн десятин (десятина по площади примерно равна 1 га) земли, введенных в оборот за пять лет — с 1906 по 1910 год. Однако русская колонизация этих территорий не была безболезненной: возникали конфликты между местными народами и переселенцами, между новичками и старожилами-сибиряками. Многим крестьянам пришлось возвращаться домой, «на пепелище», или оседать в городах — чаще всего в Челябинске и Новониколаевске (ныне — Новосибирск).
Но крупнейшие центры империи — столица Санкт-Петербург, Москва, богатая портовая Одесса, нефтяная столица Баку, промышленные Рига и Варшава, центр всероссийской ярмарки Нижний Новгород — были похожи на европейских собратьев.
По ним ходили электрические трамваи, центральные улицы освещали электрические фонари, от них расходились лучи железных дорог и телеграфных линий. Богатые горожане уже щеголяли автомобилями (в 1909 году в Риге на вагонном заводе стали выпускать первые отечественные авто «Руссо-Балт»).
Предпринимательское сословие было довольно слабым. В отличие от Западной Европы купцы и заводчики не стремились к власти политической: они придерживались правых взглядов, будучи часто очень религиозными людьми. В противовес им интеллигенция заметно «левела»: люди умственного труда поддерживали либеральные и социалистические партии, часто выступая против государства. Так, в 1911 году профессура Московского университета в знак протеста против ограничений автономии объявила о бойкоте — в отставку ушло более 130 профессоров.
Избранная в 1912 году Дума в июле 1914 года не заседала. Победу на выборах одержали правые партии: 98 депутатов представляли Союз 17 Октября, более 80 — националистические Союз русского народа и Союз Михаила Архангела. 65 депутатов сохранила за собой либеральная Партия народной свободы (кадетская партия).
Однако на заседаниях Дума часто рассматривала малозначительные законопроекты («вермишель», по выражению современников), потому жители империи не страдали от отсутствия статей и репортажей из Таврического дворца в Петербурге.
Литературный критик и публицист Иван Василевский писал в одном из очерков об «общей скуке жизни». Вероятно, подобное мироощущение провоцировало у заметной части людей умственного труда искания. С 1907 года в Петербурге существовало Религиозно-философское общество, где столичные поэты, философы (такие, как Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский) размышляли о церковных таинствах и о «новой церкви».
На другом полюсе были спиритические сеансы, оргии «санинцев» (персонажей, подобных главному герою романа Михаила Арцыбашева). Ежевечерне в клубе «Бродячая собака» происходили чтения стихов, концерты или театральные представления. Французский историк Николя Верт писал, что Санкт-Петербург был тогда «одной из самых свободных европейских столиц».
Но не только духом жили петербуржцы.
«Лето четырнадцатого года было бездождное и жаркое, поэтому все, кто имели малейшую возможность, уехали из города. Петербург обезлюдел», — писал о последних мирных днях поэт Бенедикт Лившиц.
Зажиточные горожане (не только столичные жители) массово покидали города, удаляясь на дачи.
«Была жара. Леса горели. Нудно
Тянулось время. На соседней даче
Кричал петух. Я вышел за калитку» — так начал стихотворение «Обезьяна» Владислав Ходасевич.
Еще более обеспеченные россияне планировали и совершали иностранные путешествия: например, в газетах рекламировались «новые городские купальные учреждения и ингалятории» в немецком Висбадене, хотя уже в июле русские путешественники в Германии столкнулись с ухудшением отношения к себе.
Несмотря на летние разъезды, продолжали публиковаться на печатных страницах и отчеты о прибылях и убытках компаний, биржевые сводки. В каждом номере «Ведомостей» печатались анонсы «Зрелищ» (4 июля в театре «Аквариум» в Москве можно было посмотреть фарсы «Ночная бабочка» и «Пикантная интрижка»), отчеты судебной хроники и новости спорта: 2 июля 1914 года в Риге стартовала Всероссийская Олимпиада.
Международные события не были в тот момент в центре внимания: передовая номера от 12 (25 — по новому стилю) июля 1914 года в «Московских ведомостях» была посвящена скачкам и новостям земских учреждений. Появилась там и заметка памяти консервативного публициста — князя Мещерского. Тревожные новости из Вены и Белграда — лишь на второй странице.
Долгое и подробное описание жаркого дня и встречи с обезьяной у Ходасевича закончилось одной строкой: «В тот день была объявлена война».
Война, разрушившая старый мир, пришла именно так: неожиданно для огромного большинства людей, даже самых образованных и дальновидных.