— Как появилась дисциплина «философия спорта»? Какое у нее может быть применение?
В.Н.: На Западе как академическая дисциплина философия спорта оформилась в 1960-е годы, в частности, из-за появления исследований о проблеме тела и телесности в европейской, континентальной философии, а в США — благодаря постпрагматическому повороту, когда молодые ученые стали обращать внимание на темы, которые традиционно предавались забвению. Но каким бы сильным ни было влияние Мишеля Фуко или Пьера Бурдье на гуманитарные науки, проблематика тела и телесности все-таки оставалась на периферии. Спорт — одна из немногих сфер, где тело представлено наиболее ярко.
Поэтому философия спорта позволяет исследователю, если он сам имеет опыт активного или пассивного спортивного участия, иметь дело напрямую с телом, а не с его дискурсивными репрезентациями, то есть с текстами о теле.
И.С.: Еще одна функция философии спорта — методологическая. Существует институт спортивной науки, под которой обычно понимают медицинские, фармакологические, биомеханические и психологические исследования. Но они достаточно слабо систематизированы, у спортивной науки нет единого языка: в нем встречаются терминология из спортивного комментария, из естественных наук, из вольных переводов зарубежных коллег. Одна из задач философа — указывать на такие проблемы.
И речь идет не только о сугубо научных дискуссиях — начиная с конца 1970-х годов, например, в США, специалистов по философии спорта привлекают для консультации чиновники и спортивные менеджеры.
— По каким вопросам консультации? О чем может спросить чиновник у философа спорта?
И.С.: Например, о вопросах биоэтики. В направлении генных исследований наука движется семимильными шагами. И мы сталкиваемся с вопросом, что такое человек, что такое модифицированный человек, биомашина, можно как угодно назвать.
Например, чиновник может спросить у философа: «Почему мы не можем спортсменам ноги отрезать и снабдить их техническими устройствами, чтобы они быстрее бегали?»
Можно обратиться к врачу, но медицинская оптика очень специфическая, и в решении таких вопросов всегда нужен междисциплинарный подход. Для философа, скажем, XVIII века этой проблемы бы просто не было: он бы сказал, конечно, нужно отрезать, если бы был картезианцем, понимающим человека как познающий субъект, для которого механическое тело является внешним придатком. А философия ХХ века гуманизирует телесность. Для нее жесткое разделение тела и сознания неадекватно.
— То есть современная философия спорта гуманистична?
И.С.: Отчасти, современный спорт идет по пути дегуманизации, демонстрируя, что тело человека — это инструмент для установления какого-то рекорда, но философия спорта пытается это осмыслить и предложить варианты выхода из кризиса.
В.Н.: Любопытно, что появление альтернативных олимпизму спортивных движений, таких как ЛГБТ-игры, можно рассматривать как порождение конкретных социальных теорий.
— Какого-то конкретного направления?
В.Н.: Разные философские концепции могут предложить разные альтернативы. Например, гендерные исследования проблематизируют понятие пола. А жесткое различение мужского и женского и соответствующие представления о равенстве и неравенстве — это основа основ современного спорта. Когда гендерная оптика применяется к спорту, тогда и появляются ЛГБТ-игры. Хотя сами «нетрадиционные» спортсмены это отрицают, они бросают вызов олимпизму. Такой альтернативный спорт стремится поглотить олимпизм, потому что он приглашает к участию больше людей — любого гендера.
И.С.: Альтернатив современному спорту, который довольно хрупкая конструкция, совсем недавнее изобретение, много. Например, российский культуролог Алексей Кыласов предложил ультраконсервативную концепцию этноспорта как альтернативу олимпизму.
Он считает, что надо возрождать традиционные игры и забавы, которые лишены некоторых характеристик современного спорта, например бюрократизации или тяги к рекордам.
Более того, Алексею Кыласову удалось воплотить в жизнь свои идеи, его теории, можно сказать, институализировались — в Федерацию этноспорта, которая проводит мероприятия в России и за ее пределами, возрождает ряд практически умерших традиций, например Атмановские кулачки в Тамбовской области.
— Но в начале ХХ века уже существовали альтернативы Олимпиаде, в частности рабочие Олимпиады. Но эти идеи оказались нежизнеспособны. Значит ли это, что с философской точки зрения оппозиция Олимпиадам невозможна?
В.Н.: Красный спорт, рабочий спорт тоже связан с философией, с троцкистской теорией, с отказом от индивидуализма и конкуренции — для него характерна борьба с «рекордизмом». После поражения троцкизма популярным становится понимание спорта, при котором соревнование спортсменов — это соревнование держав или даже капитализма с социализмом. И спорт в Восточной Европе фактически стал развиваться по «капиталистической англосаксонской модели». Это осознание, что человек представляет целую страну, окончательно оформилось на Олимпиаде 1936 года в Берлине. Успехи спортсменов создают ореол успешности стране, хотя в Олимпийской хартии записано четко, что соревнуются не страны, а спортсмены. Медальный зачет — это неофициальная вещь, но мы ориентируемся на него.
Именно этот факт побудил Советский Союз участвовать в Олимпиадах с 1952 года, чтобы показать мощь советского режима.
И.С.: Олимпиада 1936 года — это очень важный момент для истории олимпийского движения. Она взяла многое у альтернативных пролетарских Игр, в частности церемониал. Поэтому довольно гладким был переход от социалистического спорта к капиталистическому. Оказалось, что олимпизм готов не только подавлять, как глобализирующее явление, но и включать в себя очень многое. Этим и объясняется его живучесть.
До открытия сочинских Игр в среде российской интеллигенции настроения были крайне негативными.
Казалось, что Олимпиада покажет, что все движение выдохлось, но когда начались сами соревнования, когда выяснилось, что российские спортсмены неплохо выступают, и все посмотрели церемонию открытия, то скепсис заметно уменьшился. Конечно, это поверхностное наблюдение, но оно показывает, что срок-то у олимпизма еще долгий. Но это не значит, что не нужно его критиковать или корректировать, — слишком уж много в нем явных проблем.
— Церемония открытия, ставшая неотъемлемой частью Олимпиады, — это очень важное, исходящее от государства высказывание. Какое высказывание было главным в Сочи?
В.Н.: Эстетика открытия читается легко. Авангард, конструктивизм, Толстой, строительство Петербурга — все лучшие достижения русского духа были представлены. Есть еще очень хорошая интерпретация Ревзина — что было представлено эхо либеральной медведевской четырехлетки. Очень интересно, как будет обыграно закрытие Игр, будет ли преемственность с первой церемонией.
И.С.: В деловой прессе прозвучал расчет численности аудитории, было подсчитано, что если церемония закрытия соберет около 3 млрд телезрителей, из которых россиян всего 20 млн (а так это и было на церемонии открытия), то это будет грандиозное брендирование пространства «Россия», очень красивая картинка развития страны, причем без клюквы, очень зрелищная и современная. При сохранении аудитории мы, по сути дела, можем говорить о рекламной кампании России со стоимостью контакта с аудиторией 1 рубль 50 копеек, что очень дешево. В этом ключе открытие Олимпиады — это послание иностранным партнерам о статусе России, но не имперском, а статусе союзника, партнера. То есть произошло разрушение образа России как врага, чего-то злого, огромного, холодного и недоступного.
За ходом последних дней Олимпиады в Сочи можно следить на специальном проекте «Газеты.Ru».