На прошлой неделе «Газета.Ru» опубликовала интервью с Андреем Геймом, в котором он впервые довольно подробно изложил свои взгляды на реформирование науки в России. Гейм — один из крупнейших современных ученых, лауреат Нобелевской премии, знающий по своему опыту систему организации науки в разных западноевропейских странах, где работает в последние десятилетия, и в СССР, где получил образование и защитил диссертацию. Все это заставляет отнестись к его словам с величайшим вниманием.
Ряд предложений Гейма кажутся мне вполне разумными и правильными. Они во многом совпадают с проектами, разрабатываемыми сейчас независимо друг от друга несколькими рабочими группами, в одной из которых (Общественный совет и Совет по науке МОН. — «Газета.Ru») я имею честь состоять совместно с Геймом. Эти предложения следующие:
1. Наука должна быть организована на основе самоуправления и демократии, а не управления чиновниками. Это касается и реформирования РАН: ее реформу нельзя доверять министерству, академия должна измениться в результате самореформирования, а не навязанных сверху преобразований. Чтобы это стало возможным, необходимо исполнение некоторых предварительных условий. То, каковы эти условия, можно обсуждать: конкретное предложение Гейма мне не кажется удачным, но об этом ниже.
2. Внутри академии центр тяжести должен быть перенесен с институтов на лаборатории и их заведующих.
Лаборатории должны получить большую самостоятельность, и финансирование исследований должно вестись именно на этом уровне.
3. Необходимо проводить настоящую, а не имитационную оценку научной деятельности институтов, лабораторий и ученых (peer-reviewing, «научный аудит»), причем проводиться она должна с иностранным участием.
4. Необходимо активно заниматься популяризацией науки в обществе.
Правда, предложенный в интервью механизм реализации третьего (и отчасти первого) пункта — оценка членами иностранной академии того, насколько достоин каждый член РАН своего звания, — не представляется мне ни эффективным, ни реализуемым на практике, ни этичным. Гейм прав, что такой «аудит» может быть осуществлен только на добровольной основе. Однако хорошие ученые, которым такой проверки бояться нечего, не согласятся на нее из-за унизительности процедуры, а плохие — из опасений не выдержать «экзамена». Для того чтобы на такую проверку добровольно согласиться, надо обладать поистине монашеским смирением, однако эта добродетель крайне редко встречается у успешных ученых — я думаю, Гейм это знает по себе. С другой стороны, полагаю, что большинство членов иностранных академий откажется участвовать в такой невиданной проверке коллег из РАН из этических соображений — тем более что они знают, лично или по работам, лучших членов РАН, и именно по ним судят обо всей академии (это, кстати, одно из объяснений того, почему престиж РАН за рубежом выше, чем в России).
Наконец, на роль такого проверяющего необходимо найти некую безупречную иностранную академию, лишенную недостатков РАН, ни про одного из членов которой никто не сможет сказать, что они недостойны своего звания — и, соответственно, задать вопрос: «А судьи кто?».
Боюсь, что в реальном мире эта задача невыполнима, тем более что неясно и то, кто будет выбирать эту идеальную академию из множества реальных. Если же такая академия все же найдется, почему надо остановиться на РАН, а не возложить на нее миссию аттестации всех остальных академий мира, в любой из которых найдутся недостойные члены?
К счастью, в такой процедуре, на мой взгляд, нет необходимости.
Кто в академии настоящий академик, а кто нет, всем коллегам известно и без проверок, а формализовать это знание — задача, на мой взгляд, второстепенная и не стоящая связанных с такой формализацией издержек.
Тем более что и сам Гейм ожидает, что недостойных окажется четверть или треть членов РАН. Кстати, эта пропорция вполне соответствует пропорции, существовавшей в советской академии эпохи ее расцвета, если верить известному изречению М. В. Келдыша: по его подсчетам, члены АН СССР делились на три равные группы: тех, кого по научным заслугам надо было обязательно избрать, тех, кого можно было выбрать, а можно и не выбирать, и тех, кого безусловно не следовало выбирать. По его мнению, академия выполняет свои задачи, пока эта пропорция сохраняется, и последняя группа не превышает одной трети. Предполагаю, что схожий состав членов характерен не только для нашей, но и для иностранных академий; во всяком случае представители последней категории мне известны и в их составе.
Гораздо важнее, чем выяснение того, кто настоящий академик, а кто — нет, «научный аудит», причем не одноразовый, а регулярный, институтов и лабораторий.
Такая практика широко распространена во всем мире: для проверки каждого института, проводимой, например, раз в пять лет, формируется комиссия из авторитетных ученых, прошедших отбор по принципу не только научного уровня, но и отсутствия конфликта интересов, причем для большей объективности состоящая наполовину из иностранных ученых.
Такая комиссия сможет проводить настоящую проверку, а не то издевательство над здравым смыслом, в которое выродилась работа известной комиссии академика Алдошина по внутренней проверке институтов РАН. При этом странно было бы требовать такого «научного аудита» только от институтов РАН, получающей менее 20% финансирования на науку: все получатели бюджетного финансирования, работающие в научной сфере, должны подвергаться peer-reviewing на равных условиях. Тогда и выяснится, какая из структур — РАН, Сколково, Курчатовский институт, вузы — эффективнее использует получаемые средства.
Столь же строгой и тоже международной должна быть и оценка научного уровня ученых, претендующих на руководящие научные посты (начиная от зав. отдела или лаборатории), и вообще на постоянную работу в системе науки, — и тем строже, чем выше пост. Касаться она должна и академиков, и не академиков. И если в ходе этой оценки будет признано, что тот или иной член академии не соответствует уровню того поста, на который претендует, он не должен его получать. Это гораздо важнее, чем вопрос о соответствии уже избранных академиков их званию.
В интервью есть и высказывания, с которыми трудно согласиться и которые свидетельствуют о неполном понимании ситуации в России или о слабой информированности.
Неверно то, что перестройка конца 80-х и начала 90-х годов никак не отразилась на академии и что изменилось в ней лишь название. В действительности довольно важное продвижение к самоуправлению и демократизации произошло именно в тот период. Прежде всего, изменилась процедура назначения директоров институтов РАН. В советской академии они избирались отделениями без учета мнения сотрудников институтов. После 1992 года в РАН директора избираются в результате двухступенчатых выборов: сначала проводится гласное обсуждение всех кандидатов на общем собрании научных сотрудников института, за которым следует тайное голосование. Затем эти кандидатуры рассматриваются отделением РАН, которое после выступлений кандидатов, их обсуждения и с учетом мнения коллектива выбирает директора тайным голосованием. Отделение не обязано следовать мнению научного коллектива института, но результаты его голосования всегда служат очень весомым аргументом за или против кандидата. При этом в голосовании участвуют не только члены РАН, но и избранные представители всех институтов отделения, которые часто составляют половину членов собрания. Процедура, таким образом, достаточно демократичная.
Другим важным изменением по сравнению с советской системой было участие в общем собрании РАН, ее высшем органе, представителей институтов, выбранных по квоте, соответствующей количеству сотрудников. Они обладают таким же правом голоса, как и члены РАН, по всем вопросам, кроме избрания членов РАН. Это обеспечивает доступ сотрудников институтов РАН к управлению академией, невиданный в советский период.
Еще одно существенное изменение постсоветской эпохи — передача РАН управления собственностью, закрепленной за ней.
В советскую эпоху собственностью распоряжалось управление делами, начальник которого назначался напрямую правительством и президиуму АН СССР не подчинялся.
Наконец, в уставе РАН 1992 года была зафиксирована норма о том, что члены академии избираются пожизненно, что сделало их более независимыми и устойчивыми к внешнему давлению. Многие не знают о том, что во всех уставах АН СССР начиная с 1927 года, в том числе в последнем уставе 1963 года, действовавшем до падения СССР (статья 35), была предусмотрена возможность исключения за деятельность, направленную во вред СССР. В 1979 году эта статья была дополнена нормой о том, что члены академии выбывают из нее, утратив гражданство. В 30-е годы академиков исключали часто, в позднесоветское время — редко, но такие случаи известны: например, в 1978 году из АН СССР были исключены члены-корреспонденты С. М. Поликанов и В. Г. Левич.
Изменения эпохи перестройки могут показаться недостаточными, но в любом случае неверно, что никаких изменений не было вообще, и очевидно, что это было развитие в правильном направлении. Нетрудно заметить, что ливановская реформа все эти изменения отменяет: и возможность сотрудников институтов влиять на решения общего собрания РАН и отделений, и выборность директоров, и пожизненный статус избранных членов академии; даже управление имуществом РАН переходит по советской модели агентству, подчиненному напрямую правительству. Таким образом, речь идет о контрреформе, о новой советизации академии, а вовсе не о запоздалой перестройке.
Довольно наивно выглядят рассуждения Гейма о том, что Ливанов и власть в целом в России являются проводниками общественного мнения.
Что касается справедливости этого утверждения в широком смысле, то это вопрос оценки характера нынешней власти, справедливости и честности проводившихся в стране выборов и т. д., то есть вопрос политический. Вряд ли даже самые убежденные сторонники этой власти будут настаивать на том, что ответ на него столь однозначен, как даваемый Геймом. Но это в конце концов вопрос политических пристрастий, и спорить о нем здесь не место. В том же, что касается ситуации в академии, беспрецедентное единение всего научного сообщества против ливановской реформы, и исключительная редкость голосов в ее поддержку как внутри, так и за пределами этого сообщества достаточно ясно свидетельствует о том, что предложение правительства общественного мнения не отражает.
Невозможно согласиться и с оценкой законопроекта как пробного камня, который якобы рассчитан на то, что с него начнутся консультации с РАН и «всеми учеными».
Пробные камни не пытаются продавить через Думу сразу в трех чтениях с тем, чтобы не дать реформируемым возможности опомниться и хоть как-то отреагировать.
Авторы проекта пытались провести его молниеносно, поставить научную общественность перед фактом и сделать любое обсуждение невозможным. Добиться отсрочки третьего чтения (в котором все равно можно править только стилистику и запятые) стоило большого труда, и это решение, как и внесение в законопроект небольших изменений во втором чтении, вызвало у Дмитрия Ливанова явное разочарование: во всяком случае, он публично заявил, что после внесения поправок закон ухудшился. Впрочем, в своем более раннем интервью «Я ожидал, что Ливанов и Медведев окажутся умнее» Андрей Гейм дал гораздо более трезвую оценку законопроекту.
Наконец, и оценка «оставшихся в России и успешно продолжающих работать» ученых как исключения мне представляется несправедливой — по моему впечатлению, российская наука заслуживает более высокой оценки. К тому же Гейм здесь противоречит сам себе: если из членов РАН «золотого клейма» качества достойны две трети или даже три четверти — это уже трудно назвать исключением.
А то, что совсем не все «успешно работающие» в России ученые имеют звание академиков или членкоров, я думаю, очевидно любому.
Андрей Гейм говорит, что «в детали законопроекта не вникал и не хотел вникать». Это объясняет тот парадоксальный факт, что он положительно оценивает законопроект, который прямо противоречит сформулированным им же самим правильным предложениям, в частности, подчиняя ученых чуждым науке чиновникам, уничтожая имевшиеся в РАН элементы самоуправления и демократии и вообще советизируя ее. При этом законопроект игнорирует другие задачи — повышение роли лабораторий, международный научный аудит и т. д. Рассуждать о любой теме, не дав себе труда разобраться в ее деталях, довольно странно для ученого, а если речь идет о преобразованиях, которые могут иметь катастрофические последствия для науки, — это еще и верх безответственности. Можно представить себе реакцию Гейма, если бы на его статью пришел отрицательный отзыв, начинающийся словами «в детали аргументации автора я не вникал и не хотел вникать». Мне кажется, нобелевский лауреат должен понимать, какой вес в обществе имеют его слова, и не относиться к ним так легкомысленно.