История первой советской полярной станции на дрейфующей льдине «Северный полюс» — одна из ярчайших легенд юности наших дедов. С поколениями она начала стираться из памяти, потускнела, обросла несуществующими подробностями. Например, многие считают, что идиотское имя «Оюшминальда» (Отто Юльевич Шмидт НА ЛЬДине) появилось именно после этого дрейфа. Но это была «совсем другая история», Оюшминальда появилась в метриках четырьмя годами раньше, после гибели «Челюскина», затертого льдами и последовавшей затем двухмесячной зимовки челюскинцев во главе с Отто Юльевичем.
Правда, на льдине с «Северным полюсом» (приставку «один» ввели позже, в период организации новых полярных станций) Шмидт тоже был — проездом. Это он на флагманском самолете (всего их было четыре) Водопьянова в качестве начальника экспедиции на Северный полюс доставил туда полярников рано утром 21 мая 1937 года — Папанина, Кренкеля, Федорова и Ширшова.
Точно на Северный полюс они не попали, помешала облачность.
Самолет удалось посадить неподалеку, в двадцати километрах за полюсом, на льдину трехметровой толщины размером 3х5 км. И это был первый рекорд на счету папанинцев, их первое преодоление слова «нельзя» — вопреки вердикту Амундсена, который пролетел над полюсом на дирижабле «Норвегия» и категорически заявил: «Мы не видели ни одного годного для спуска места в течение всего нашего далекого пути от Свальбарда до Аляски. Ни одного единого! И вот наше мнение. Не летите вглубь этих ледяных полей, пока аэропланы не станут настолько совершенными, что можно будет не бояться вынужденного спуска!»
5 июня, переждав непогоду, прилетел последний, четвертый самолет. 6-го самолеты улетели и полярники остались на льдине одни.
Вчетвером, если не считать взятого с острова Рудольфа пса Веселого, жуликоватой полярной лайки, который изрядно попотрошил мясные припасы станции, но доставил команде много радости и стал идолом всех советских детей.
«Наступила тишина, какой я еще не слышал, к которой надо было привыкать - напишет потом Папанин. — Мы — на шапке мира. Нет тут ни запада, ни востока, куда ни глянь, всюду юг».
Девятимесячная эпопея папанинцев много раз описана, описывать ее и бессмысленно, и невозможно. Да и цель здесь другая. Просто 21 мая 2012-го года, ровно через 75 лет после их высадки на льдину, хочется вспомнить этих людей, попытаться их понять, проследить их судьбу… А заодно и вспомнить, что это за год был – Тридцать Седьмой.
Если отказаться от набившего оскомину слова «подвиг», их эпопею на все быстрее дрейфующей и стремительно тающей, трескающейся льдине (к моменту их спасения она стала безумно тонкой и, словно шагреневая кожа, ужалась до площади в пару сотен квадратных метров и в любой момент грозила полностью развалиться), можно описать одним словом — преодоление. А отношение к ним тремя — преклонение, гордость… и горечь.
Иван Дмитриевич Папанин (1994-1986). Начальник станции «Северный полюс-1». Четыре класса образования, до Льдины участник Гражданской войны, комиссар, крымский чекист, секретарь Реввоенсовета Черноморского флота, еще много всяких управляющих должностей, а с 32-го года по 35-й начальник полярных станций, сначала «Бухта Тихая» (Земля Франца-Иосифа), потом «Мыс Челюскин». Словом, взлетевший на гребне Революции простой, необразованный человек, рубака-парень, человек, истово верующий в коммунизм и, разумеется, непримиримый к вдруг расплодившимся врагам народа… Такой Чапаев полярного разлива, путешественник не по зову души, а по призыву партии.
Раньше такая биография вызывала высочайшее уважение и почтение, а теперь - скорей, отторжение.
Говорят, что матершинник был просто ужасный. Впрочем, про него много что говорят. Вспоминают, например, как один из очень известных журналистов после встречи с Папаниным утверждал, что более глупого человека он в жизни не видел. Рассказывают о нем также забавные анекдоты, которые мы здесь приводить не будем, потому что они, скорее всего, выдуманы, хотя, похоже, точно передают характер начальника СП-1. Тем более, что если и можно посмеиваться над ним, то насмехаться никак нельзя. Тем более, что этот человек, главный и единственный ответственный за судьбу полярной станции на льдине, сумел и подготовить ее должным образом и должным образом провести, несмотря на все сюрпризы, преподносимые Арктикой.
А во время Войны он получил звание контр-адмирала вовсе не за полярные заслуги, а за реальные воинские дела.
Есть одна деталь, которая приводит автора этого текста в некоторое недоумение — папанинские дневники и его последующие книги. Как мог написать их человек с четырьмя классами за душой? Человек иронический тут же ответит — конечно, и книги за него писали, и дневники литературно обрабатывали другие люди. Это было обычно тогда, точно так же, как и сегодня. И, разумеется, с такой возможностью невозможно не согласиться. Но ведь дневники-то он пусть даже коряво, но вел сам, ежедневно, записывая каждую происходящую мелочь, проявляя при этом отличную наблюдательность и, если угодно, высокий профессионализм, и для многих будущих полярников, причем не только советских, и хотя не было на Льдине у полярного Чапая своего Фурманова, они стали настольной книгой.
Эта деталь не встраивается в сложившийся сегодня образ Папанина.
Евгений Константинович Федоров (1910-1981), самый молодой из четверки. До Льдины имел куда более простую биографию — в 32-м закончил Ленинградский университет по специальности «геофизика» и сразу после этого стал полярником. Вместе с Папаниным зимовал на Земле Франца-Иосифа и на мысе Челюскин, а с 35-го года начал готовиться к участию в СП-1. О себе пишет: «Мне никогда не нравилась теоретическая работа, связанная с кабинетными занятиями. Земной магнитизм я избрал своей специальностью главным образом потому, что это связано с длительными экспедициями. И поездка в Арктику была просто логическим развитием моих дум».
На Льдине Федоров показал себя настоящим трудоголиком.
Папанин пишет в своих дневниках, как не раз выгонял «Женю» из метеорубки, забывшего и про время и про марсианский мороз, доходящий порой, несмотря на лето, до минус 47 градусов: «Он работает, пока не посинеет от холода».
Забегая вперед, скажем, что в биографии Евгения Константиновича есть малоприятное пятно — он был подписантом открытого письма, одобрявшего высылку в Горький Андрея Сахарова. Правда, в остальном, похоже, он был по-советски порядочным человеком — ради собственного удовольствия гадостей не творил.
Эрнест Теодорович Кренкель (1903-1971), признанный коротковолновик Номер Один, его позывной RAEM был известен радиолюбителям всего мира. С 1924 года до Льдины работал радистом на разных полярных станциях, участвовал в походах на «Серебрякове» и «Красине». Автор этого текста гордится тем обстоятельством, что в конце шестидесятых, в пору краткого увлечения радиолюбительством, ему удалось услышать его RAEM. Но в одном из воспоминаний он наткнулся на другой его позывной, которым подписался Кренкель, когда Льдина отплывала от Полюса – УПОЛ. Возможно, впрочем, это был временный позывной, как-то связанный с Северным полюсом.
Вспоминают, что от рации он просто не отходил — многочисленные письма, отчеты, переговоры, доклады товарища Сталина отнимали все время.
Сбоев в связи не допускал, и запасная радиостанция так и осталась нераспакованной.
Петр Петрович Ширшов, (1905-1953), «Петрович». Такой же неуемный трудоголик, что и Федоров, но характера более неуемного. В юности институты и города менял как перчатки, везде обучаясь биологии, закончил образование в 24 года в Одесском институте народного образования и одновременно защитил кандидатскую диссертацию. В 1930-м году был исключен из комсомола «за пьянство и за связь с идеологически чуждыми студентами Ленинградского университета» и с тех пор в качестве сотрудника Всесоюзного Арктического института работал в Арктике — экспедиции на Новую Землю и Землю Франца-Иосифа, участие в походах на «Серебрякове», «Челюскине» и «Красине». В своих дневниках Папанин отзывается о «Петровиче» с большой нежностью.
Помимо полярного опыта, всех этих очень разных людей объединяло одно непременное свойство — полное идеологическое соответствие строю, иначе просто и быть не могло. Но главное, что их объединяло — это то, что объединяет всех пионеров-первопроходцев, то, что за неимением подходящего термина можно назвать мужеством и непреодолимым стремлением дойти до конца. Бороться и искать, найти и не сдаваться.
Потом было чудесное спасение, когда они уже сами не верили, что спасутся, всемирная слава, почести, награды, высокие посты… И, как водилось в то время для всех высунувшихся, репрессии. Репрессии коснулись четверки мягко, не до Гулага, а только снятием с высоких постов по разным обвинениям и в разные времена. Были сняты Папанин, Федоров, Ширшов, один Кренкель, кажется, не попал под раздачу, да и то, наверное, только потому, что после войны он руководящих постов до 1959-го года не занимал. Трагичней всех пострадал Ширшов. Его жена приглянулась любвеобильному Берии, она дала ему пощечину, попала в лагеря, где покончила с собой.
Ширшов запил, был смещен с должности министра морского флота и за несколько месяцев до смерти Сталина скончался от рака.
А пса Веселого Папанин подарил Сталину, и тот счастливо дожил свою жизнь на его даче.
А когда они были еще на Льдине, 31 декабря 1938 года, Иван Дмитриевич Папанин, записал в своем дневнике свое новогоднее пожелание: «Пусть 1938-й год станет для нашей страны таким же счастливым, как этот».