— Каковы итоги первых пяти лет работы проекта Международного экспериментального термоядерного реактора ITER?
— Строительство ITER, действительно, началось ровно пять лет назад – тогда было принято принципиальное решение и подписано межправительственное соглашение. Сейчас можно сказать, что проект планомерно идет к своей цели — созданию экспериментальной установки, то, что теперь модно называть технологической базой для термоядерного синтеза. По условиям соглашения все разработки будут открытыми для всех стран-участниц ITER. Жак Ширак, который участвовал в подписании соглашения с французской стороны тогда заявил, что для Франции участие в ITER жизненно необходимо, чтобы сохранить конкурентоспособность страны в будущем. То, что удалось подписать это межправительственное соглашение, которое затем было ратифицировано парламентами –
это заслуга того, что этого пути твердо придерживались Владимир Путин и Жак Ширак.
Была идея построить тот же ITER в Японии, этой точки зрения придерживались японцы и американцы. Сейчас видно, что решение по Европе более устойчивое.
Совсем недавно в Москву приезжал генеральный директор ITER, который, фактически, отчитывался за эти пять лет. И основная мысль его доклада состояла в том, что наконец
сейчас, после 5 лет работы ITER окончательно стал на рельсы. Видна не только отправная, но и конечная точка, распределены средства, установлены сроки.
— Какие сложности – организационные, финансовые – пришлось преодолеть проекту?
— Для нас вопрос был в том, сможет ли Россия в срок обеспечить качественное выполнение такого проекта, той части, за которую мы берем на себя ответственность. Сейчас уже можно сказать, что несмотря на сложности законодательного и организационного характера Россия – российское агентство ITER, Росатом, НИЦ «Курчатовский институт» — полностью справляется с поставками, отчасти даже лучше, чем другие партнеры по ITER. У нас был тяжелый момент в ITER из-за японского землетрясения в Фукусиме – тогда японцы отказались от своих обязательств, но нам удалось перераспределить эту нагрузку между другими участниками. Сложная ситуация в США, которые вообще в какой-то момент вышли из ITER и думали, что проект на этом закончится. Но ITER продолжил существование, и США вернулись. Все страны, несмотря на кризис, решили свои внутренние вопросы и выполняют обязательства.
— Сроки работ, в частности, планы по получению первой плазмы, не изменились?
— Сейчас мы планируем получить первую плазму в 2020 году, план работа расписан, и нет никаких оснований полагать, что он не будет выдержан.
— Как вы относитесь к тому, что в Курчатовском институте, кроме традиционных ядерных тематик, развиваются нанотехнологии, биология?
— Самым положительным образом отношусь. Это новая жизнь, новое дыхание Курчатовского института. Объединение четырех дисциплин — нано-био-информационные и когнитивные технологии (НБИК) – это замечательный раздел.
— Вы считаете, что будущее Курчатовского института за ними, или все-таки и физика, ядерные тематики важны?
— Вы понимаете, вам нужна голова или ноги? И то, и другое очень важно. Есть вещи, которые Курчатовский институт выполняет традиционно, и он будет их выполнять, они важны. Но, конечно, если говорить о будущем, то
для России, для мира нет ничего более важного, чем когнитивная наука, понятие о сознании человека
– то, как работает голова. И привлечение к этому современной технологической базы, физики, химии и так далее очень ценно.
— Вы слышали о проблемах, с которыми была сопряжена передача ряда институтов Росатома – ИТЭФ, ПИЯФ – в структуру НИЦ «Курчатовский институт»? Чем они, по-вашему, вызваны?
— Любое структурное изменение связано с интересами отдельных людей. Чтобы оно было небесполезно, нужно уметь управлять этими интересами, удовлетворить их и так далее. Этим занималась дирекция Курчатовского института, и сейчас все нормально.
— Как вам работается с Михаилом Ковальчуком?
— Я его пригласил на работу очень давно, а работаю с ним с конца 70-х годов. Я очень доволен им, я считаю, что он делает великое дело.
Он привнес не только организационные изменения, самое главное, — он привнес новую идеологию.
— НИЦ «Курчатовский институт» с влитыми в него институтами называют альтернативой РАН, параллельной системой. Вы конкурируете с академией?
— Каждая из организаций в нашей стране особенная. Академия наук не похожа ни на американскую академию, ни на какие другие. Это есть особая корпорация, у нее свои проблемы. Я, кстати говоря, академик-секретарь, я основал там отделение информатики и нанотехнологий, и оно работает очень активно, в том числе, вместе с Курчатовским институтом, корпорацией нанотехнологий. Сейчас мы создали еще одну организацию, необходимую для нормального функционирования научного сообщества. Это абсолютно гражданская, неправительственная организация поддержки науки – Российская ассоциация содействия науке. Эта организация, которая не распределяет никаких денег, а занимается деятельностью чисто духовной. Поэтому мне кажется, что у нас возникает вся необходимая инфраструктура, чтобы наука развивалась нормально. Это сложный процесс.