Вопреки транслируемой телевидением благостной картине российских «наукоградов», населенных довольными молодыми учеными, работающими на дорогом современном оборудовании, цифры говорят о том, что ситуация в российской науке продолжает ухудшаться все более стремительными темпами.
Как и в других сферах деятельности, в науке есть показатели, по которым можно судить о том, насколько хорошо идут дела. Важнейшими из таких наукометрических показателей являются число публикаций в научных журналах и их цитируемость. Наблюдение за их динамикой для разных стран позволяет судить об изменениях, которые происходят в научной сфере этих стран: наблюдается ли развитие или деградация научного потенциала страны.
Число статей является показателем валового объема получаемых исследователями научных результатов, а цитируемость статей отражает значимость полученных результатов, интерес к ним со стороны научного сообщества. Поскольку для опубликованной статьи цитируемость накапливается годами, то увеличение или уменьшение объема финансирования науки, действия или бездействие властей сказываются на цитируемости статей со значительным запозданием.
Изменение числа статей быстрее отражает происходящие перемены, поэтому для анализа происходящего в последние годы правильнее отслеживать изменение именно этого показателя.
Для анализа я использовал наиболее авторитетную международную базу данных по научным публикациям Web of Science корпорации Thomson Reuters. Она включает информацию о публикациях в более чем 10 тысячах наиболее авторитетных научных журналов мира (в том числе российских) по естественным, техническим, гуманитарным и общественным наукам.
Приведенные в данной таблице данные показывают, что, независимо от политического строя, культурных особенностей, места на карте и размера территории, действует единая закономерность:
страны, в которых происходит быстрое экономическое и научно-техническое развитие, демонстрируют ускоренный (по отношению к наиболее развитым странам мира) рост числа научных статей.
Даже в странах, не претендующих на технологическое лидерство и не имеющих сильных позиций в фундаментальной науке, с неизбежностью развивается «публикабельная» наука: она необходима им, чтобы обеспечить подготовку квалифицированных кадров, способных если не развивать, то хотя бы уметь воспринимать современные технологии. Развитие науки до определенного уровня необходимо хотя бы для того, чтобы быть в состоянии поддерживать инфраструктуру современного общества.
Как видно, Россия идет собственным путем: в последние десятилетия шла деградация научного потенциала страны, а не его рост.
Только во второй половине первого десятилетия XXI века (см. таблицу) начался некоторый рост числа публикаций российских ученых. Однако хорошего, как говорится, понемногу: в 2010 году начался спад числа статей российских ученых, и похоже, в этом году он только ускорится. По оценкам, за два последние года падение числа российских публикаций составит примерно 10%. Это беспрецедентно, такого нет нигде. Ни в США с их колоссальным дефицитом бюджета, ни в Японии с ее многолетней экономической стагнацией и Фукусимой, ни даже в погрязшей в долгах Греции, непрерывно сотрясаемой забастовками. Не говоря уже о многих развивающихся странах, демонстрирующих устойчивый рост числа публикаций.
Происходящее можно оценивать как полный провал политики, проводимой руководством Минобрнауки, особенно с учетом того факта, что с 2006-го по 2011 годы бюджетное финансирование гражданских исследований и разработок выросло более чем в три раза (без учета инфляции).
В подготовленных самим Минобрнауки (как до, так и после начала кризиса) документах одним из ключевых показателей успешности государственной политики в области науки является удельный вес России в общем числе публикаций в ведущих научных журналах мира (по данным Web of Science), который должен расти.
Таким образом, министерство само свидетельствует: об успешности государственной научной политики должен говорить не просто рост общего числа публикаций российских ученых, а рост с опережающими среднемировые темпами.
Ситуация в российской науке ухудшается в первую очередь из-за колоссального бюрократического давления на науку, ярчайшим олицетворением которого является закон 94-ФЗ, а также из-за фактического свертывания массовой грантовой поддержки науки, осуществляемой ведущими научными фондами России. В скобках можно заметить, что нужно иметь колоссальный интеллект, чтобы, с одной стороны, записывать в стратегические документы увеличение числа публикаций, а с другой — срезать финансирование ведущего научного фонда России, Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), проекты которого дают более трети всех российских статей в ведущих научных журналах.
Минобрнауки предпочитает раздавать деньги многомиллионными и миллиардными кусками, однако такие деньги у нас легче конвертируются в особняки и «лексусы» разного рода начальства, чем в значимые научные результаты.
К примеру, этим летом Андрей Фурсенко говорил, что следует выделить средства на несколько мегаустановок, в том числе новый синхротрон для Курчатовского института стоимостью 45 миллиардов рублей — это в 2,5 раза больше того, что планируется выделить на финансирование РФФИ в ближайшие три года. В Курчатовском институте есть синхротрон, который директор института Михаил Ковальчук характеризует как уникальную мегаустановку мирового класса. За много лет господин Ковальчук так и не добился того, чтобы синхротрон работал эффективно: пока он является мировым чемпионом по мизерности выхода научного продукта.
С использованием синхротрона публикуется где-то 20 статей в научных журналах в год, тогда как за рубежом установки схожего класса дают по 200–400 публикаций в год, а наиболее продвинутые — до тысячи.
В лучшем случае Андрей Фурсенко говорит о необходимости выдать новую порцию мегагрантов. Хотя для разумного человека очевидно, что крупные гранты для поддержки лучших должны быть вершиной грантовой пирамиды, а ее основанием — массовая грантовая поддержка научных исследований через научные фонды. Но обеспечить выделение незначительных на фоне общего финансирования науки средств для научных фондов Андрей Фурсенко не в состоянии. Он говорит о том, что поправки, предусматривающие увеличение финансирования РФФИ, можно будет внести в рабочем порядке в следующем году. Похоже, министр не понимает специфики работы РФФИ: объемы финансирования проектов по массовым конкурсам (а именно об их увеличении идет речь) определяются в начале года, поэтому увеличение финансирования фондов в середине года совершенно нерационально.
Конечно, можно кивать на Минфин, который выступает против увеличения финансирования фондов, отсылая к результатам проверок прокуратуры, выявившей нарушения вроде закупки геологами за 450 тысяч рублей автомобиля УАЗ за средства РФФИ. Нарушение, конечно, страшное — не чета 4 миллиардам долларов в «Транснефти» или крышеванию игорного бизнеса. Но чиновникам Минфина следовало бы включить голову и задуматься. Пусть даже РФФИ — очаг злоупотреблений и коррупции, как они склонны представлять (вопреки реальности, но пусть).
Но что же тогда представляет собой конкурсное финансирование научных исследований по программам Минобрнауки, раз министерские программы, при гораздо больших объемах финансирования, дают в несколько раз меньший публикационный выход, чем РФФИ?
Однако главным ответственным за провал научной политики последних лет является отнюдь не замминистра финансов Татьяна Нестеренко, уже не первый год возражающая против увеличения финансирования РФФИ: для нее научные фонды — капля в море, лень разбираться. И даже не курирующая науку в Минфине Нина Макурина, составившая совершенно неадекватное представление о работе научных фондов и не желающая его менять под влиянием аргументов и фактов. Основную долю вины за провал несет команда Андрея Фурсенко.
Впрочем, разделить ответственность с ним может и партия «Единая Россия», представителям которой предстоит в пятницу, 18 ноября, определиться с позицией относительно внесенных поправок к закону о бюджете, предусматривающих увеличение финансирования РФФИ.