— Вы были на Байконуре во время запуска «Радиоастрона»? Можете поделиться своими ощущениями от запуска ракеты?
— На Байконуре я не был, я наблюдал за запуском по интернету, но поделиться своими ощущениями могу. Действительно, как говорилось во вторник на семинаре в АКЦ ФИАН, ракета «Зенит» очень красивая. По сравнению со многими другими стартами, которые я видел, она очень стремительно ушла вверх. Это связано с особенностями назначения, она ведь была предназначена не только для научных целей. Дальше весь старт, все четыре часа до вывода на целевую орбиту, разные операции шли очень гладко, все двигатели четко включались и выключались.
Но вот раньше, в советское время, на трассе полетов стояли корабли, снимающие информацию с летящей ракеты. Теперь таких кораблей нет, так как нет денег на их содержание.
И на протяжении 30—40 минут мы не знаем, что происходит с ракетой, и это плохо, так как многие операции выполняются вслепую. И если что-нибудь пошло бы нехорошо, то потом это было бы очень трудно исправить.
— А давно нет таких кораблей, которые снимают информацию с летящей ракеты?
— К сожалению, отечественные космические научные аппараты запускаются очень редко.
Когда мы запускали спутник «Интербол-1», то таких кораблей уже не было, а это было уже больше пятнадцати лет назад.
— На спутнике «Спектр-Р» находится не только крупный радиотелескоп, но и приборы для проведения космического эксперимента «Плазма-Ф». В чем его суть?
— Это сравнительно небольшой эксперимент. По сравнению с радиотелескопом его приборы занимают всего один процент от массы. Научная задача эксперимента — это контроль параметров межпланетной среды и магнитосферы Земли в непосредственной близости от спутника «Спектр-Р». Мы хотим непрерывно и с очень хорошим временным разрешением измерять параметры плазмы, магнитного поля и энергичных частиц в межпланетной среде и в магнитосфере — 30 измерений в секунду. Прагматический интерес у этих измерений, может быть, не очень большой, но научный — очень велик. Мы будем изучать турбулентность (т. е. изменчивость свойств) в довольно малоисследованном диапазоне высоких частот, от долей герц до десятка герц. Это очень интересно для физики Солнца и межпланетной плазмы.
Эксперимент компактный, в нем задействованы всего четыре прибора, и при этом есть собственная система сбора и хранения информации.
У нас довольно большая частота вывода информации, мы выдаем порядка 100 мегабайт в сутки. Но если будет проблема с телеметрией и возникнут затруднения, то существует возможность прямо на борту сжать информацию в 8 раз, что почти на порядок понижает количество информации, которое мы выдаем в единицу времени. Еще есть вариант, при котором мы передаем сначала сжатую информацию и можем посмотреть, какие события совершались, что особо интересного происходило. В подходящий момент мы включаем списывание полного набора данных для этих интересных участков. Объем нашей памяти на борту таков, что мы будем запоминать всю информацию эксперимента за год.
— «Плазма-Ф» — это единственный на сегодня российский проект подобного рода? А есть ли иностранные подобные эксперименты?
— Да, это будет единственный российский действующий проект в части прямого изучения солнечно-земных связей. До этого мы проводили подобные измерения с помощью аппарата «Интербол-1», который был запущен в 1995 году и проработал пять лет. С тех пор у нас никаких измерений межпланетной среды не было. А вот иностранных проектов довольно много, например, американский спутник ACE, который находится в передней точке либрации на расстоянии 1 200 000 км от Земли и работает непрерывно.
Но у него довольно низкое временное разрешение по сравнению с тем, что будет в нашем эксперименте «Плазма-Ф», — в 100 раз меньше.
— Спутник «Радиоастрон» планировалось запустить в 2006 году, во время солнечного минимума, а в итоге он полетел в 2011 году, когда наблюдается, как выразился академик Кардашев, «непонятный и расплывчатый» максимум солнечной активности.
— Нам как раз интересно то, что будет в солнечном максимуме, насколько сильны там будут магнитные облака, какие там корональные выбросы массы и прочие интересные явления солнечной активности. Может, для радиотелескопа максимум солнечной активности — это не очень хорошо, но для нас это очень даже интересно.
— А что вы думаете по поводу недавнего затянувшегося минимума солнечной активности?
— Во-первых, для ответа на этот вопрос нужно быть солнечником, а я все-таки не солнечник.
Во-вторых, как говорилось в «Карнавальной ночи», «науке это неизвестно».
Есть масса гипотез, но ни одна из них толком не объясняет поведение солнечной активности. Есть много предсказаний, в основном примитивных, основанных на статистике. Однако наше Солнце ведет себя очень прихотливо и не очень считается с нашими предсказаниями.
— В этом году отмечается юбилей полета Гагарина в космос, и многие находят символичным, что «Радиоастрон» полетел именно сейчас …
— Я бы сделал такую оговорку: 50 лет назад довольно много было и научных космических экспериментов, а сейчас их стало очень мало. «Радиоастрон» должен был быть запущен пять лет назад, но то было скудное финансирование, то не было технических возможностей.
То, что запуск попал на этот год, это случайность. Я бы лучше провел параллель с 2010 годом, когда весь мир отмечал Год астрономии по случаю 400 лет с момента изобретения телескопа Галилео Галилеем.
Телескоп Галилея, конечно, был оптическим, а у нас речь идет о радиодиапазоне, но как Галилей открыл окно в оптическую Вселенную, так и «Радиоастрон», продолжая дело Галилея, распахнет широкое окно в радио-Вселенную.
— Поделитесь напоследок своими воспоминаниями о начале эры освоения космоса.
— Я начал работать в космической науке с 1966 года, и за это время у меня накопилось много ярких воспоминаний. Я могу поделиться таким чувством, которое возникает, когда долгие годы готовишь эксперимент. Если люди из АКЦ ФИАН занимались спутником «Радиоастрон» 20—25 лет, то мы в ИКИ занимались им лишь последние 8 лет. Но когда долго работаешь над экспериментом и когда наконец получаешь первые данные, то это незабываемо радостное и очень волнующее чувство. Тем более что каждый раз мы ведь запускаем совсем новые приборы, которые дают качественно новые результаты.
У меня такое было в 1966 году с работой по первому в мире искусственному спутнику Луны — «Луна-10».
Когда этот спутник вышел впервые на орбиту, показал, что никакой ионосферы у Луны нет (а это предсказывалось рядом ученых), затем вошел в магнитосферу Земли, и мы тогда впервые увидели дальний хвост магнитосферы, это было очень сильное впечатление!
Потом подобные события повторялись еще много раз, но яркость открытия чего-то нового никогда не тускнела.