В советские времена официально преподносилась точка зрения, что революция (при этом тактично не уточнялось, какая именно — февральская или ноябрьская) была исторически обусловлена и режим должен был пасть неминуемо. В последние же два десятилетия часто приходится слышать, что февраль 17-го был предопределен цепью случайностей и совпадением злосчастных обстоятельств.
Романов-на-подъеме
Истина, видимо, как часто с ней бывает, зависла где-то посередине. Ее легче всего описать бытовым присловьем «Где тонко, там и рвется». Царская Россия была уязвима, что показали и события революции 1905 года, когда целые губернии оказывались под властью протестующих против самодержавия. Власть после подавления той революции отчасти выпустила пар народного негодования, даровав Манифест от 19 октября 1905 года, учредив Государственную думу, а также предоставив ряд прав и свобод. Но убедившись, что революционный пожар притушен, власть начала закручивать гайки.
Столыпин изменил избирательный закон, сильно подкорректировав состав парламента в сторону безусловных сторонников власти.
В Думе 2-го созыва прозвучало выражение «столыпинский галстук» — виселица, с помощью которой происходило удушение революционного движения. В парламенте двух последующих созывов так уже не выражались.
К 1914 году, началу Первой мировой войны, революционеров в России не было. Вернее, они находились в трех состояниях. Они либо сидели, либо были в эмиграции, либо «лежали». 13 тысяч смертных приговоров за время столыпинской реакции — ужасавший современников показатель. Академик Вернадский писал в 1909 году: «Страна залита кровью. Все держится одной грубой силой». Так или иначе, но угли догоравшей революции власти растоптать удалось.
В итоге о событиях в Петрограде февраля 1917 года Ленин узнал из швейцарских газет, Троцкий — из американских, а руководитель боевой организации эсеров Борис Савинков — из французских. Революция действительно стала неожиданностью для всех.
Ведь страна, несмотря на изнурительную войну, продолжала приостановленный ею бурный прорыв. Осень 1916-го была отмечена двумя крупными инфраструктурными проектами. На Кольском полуострове был заложен порт Романов-на-Мурмане, который сразу же начал принимать суда союзников по Антанте. Под Хабаровском же был завершен знаменитый долгострой. Был пущен мост, который еще на стадии строительства получил название «Амурское чудо». Это был самый длинный мост в странах Старого Света. Мы и сейчас им гордимся — неслучайно его виды украшают купюру в 5000 рублей.
Пессимизму места не было. Газеты пестрели патриотическими лозунгами. «Прощание славянки» неслось из «каждого утюга». Мальчишки сбегали из семей на фронт бить «немаков». Патриотические (и даже не инспирированные властью) немецкие погромы в Москве и Петербурге.
Десятки тысяч человек на Дворцовой площади во время манифеста Николая II о войне 2 августа 1914 года. Общий народный консенсус — война до победного конца.
Летом и осенью 16-го знаменитый «Брусиловский прорыв» нанес сокрушительный удар по войскам Австро-Венгрии. И в первые месяцы 17-го в Петрограде шло формирование частей, которые через нескольких месяцев должны были поставить на колени и Германию.
Оставалось поднажать совсем чуть-чуть, и Россия бы выходила из войны победительницей.
Революция: mission impossible
Так что же произошло? Власть проспала революцию? Была совсем не готова к такому повороту событий? Нет, такого быть не могло. Революция 1905 года научила власти предугадывать массовый протест и умело подавлять его. С войной продолжилось наступление на гражданские свободы, начатое еще при Столыпине. Митинги и собрания, за исключением разве что ультрапатриотических, в годы войны были уже невозможны.
Из газет того времени. «Утром в помещение московской городской думы, где должен был заседать съезд союза городов, явился наряд полиции с полицеймейстером во главе, который предупредил собравшихся участников, что съезд не разрешен. Делегаты разошлись. Одновременно полиция явилась в помещение, где должен был состояться съезд всероссийского земского союза, и не допустила собравшихся делегатов открыть съезд ввиду запрещения последнего», — гласил текст статьи в «Новом времени» от 9 (22) декабря 1916 года.
Здесь говорится об участниках не самого радикального собрания — союза городов. Но и им нельзя собираться. Делегаты не протестуют. Безропотно расходятся. Все происходит за два с половиной месяца до падения режима.
Не было в помине и свободы слова. Война оказалась прекрасным поводом для усиления цензуры. Вплоть до первых революционных дней российские газеты упорно отказывались писать о народном недовольстве. Писали о продуктовых очередях, которые уже успели стать частью городского пейзажа. Но нигде в дореволюционной прессе вы не прочтете о настроениях в них.
Газеты публиковали рецепты при обморожении в очередях. Или пытались представить всё в юмористическом свете.
«Вчера лица, проходившие около 5 часов дня по Сретенке, могли наблюдать весьма любопытную уличную сценку, характерно для переживаемого времени иллюстрирующую поговорку «Нужда скачет, нужда пляшет». Мерзнувшие в длиннейшей очереди у дверей одной из местных булочных женщины согревались и развлекались пляскою.
Эти необычные и неожиданные танцы происходили под звуки губной гармоники, на которой наигрывала плясовые мотивы одна из ожидавших выдачи хлеба женщина. Нововведение, превращающее тяжелое и нудное топтание на морозе в веселый пляс, встречает поощрение и одобрение случайных прохожих» (газета «Раннее утро», 8 (21) 1917 года). Мол, голь на выдумки хитра. Знай наших.
Газеты старательно и много писали о новостях из-за рубежа, о тяготах противостоящих России Германии, Австро-Венгрии и Турции, развлекали читателя житейскими казусами. Власть вполне контролировала газеты. Пресса, как и практически отсутствовавшие в стране профессиональные революционеры, в событиях февраля 1917 года не виновата. Беда пришла откуда не ждали.
в отдельном репортаже
Колбасная революция
Как уже сказано, голод и социальное недовольство в Германии были одной из любимых тем российских газет в годы Первой мировой (так у нас сейчас пишут об Украине, которая не переживет очередную зиму). Это была правда.
Когда дореволюционная пресса писала, что «Германия шатается от голода», она нисколько не преувеличивала. Но первой рухнула все-таки Россия, хотя положение тут было куда терпимее.
Перебои с продовольственным снабжением, преследовавшие Российскую империю всю войну, к зиме-1916/17 достигли апогея. Больше всего от этого страдали Санкт-Петербург и Москва. Не хватало самого простого и привычного продукта — хлеба. В «хвостах», как прозвали очереди по фамилии бывшего министра внутренних дел Алексея Хвостова, можно было провести несколько часов. И все на морозе, на ветру.
«Если хочешь иметь хлеб, возьми ведро, пробей гвоздем в днище его дырки, насыпь горячих углей и с этим ведром ступай вечерком стоять в очереди. Ты, голубь, на ведро сядь, и снизу тебя, драгоценного, будет припекать. Так пройдет ночь, так наступит утро. Если хлеб подвезут, ты его получишь…» — так процесс ожидания хлеба описывал Валентин Пикуль в «Нечистой силе». Пикуль — беллетрист, но тут ему верить можно: писал, опираясь на свидетельства людей, стоявших в таких очередях.
Сильнейшие морозы, стоявшие на европейской части России с середины января, довершили мрачное озлобление народа. Протест, перешедший в революцию, был уже даже не против отсутствия хлеба. Он был направлен против жуткого неуюта текущего момента.
Против непонимания, ради чего переносятся все эти страдания. Против организационной импотенции правительства, которое ради внешнеполитических задач забыло о ситуации внутри страны.
Бунт был не «про гражданские права и свободы». «Про права и свободы» была революция 1905 года. Февральская революция 1917-го — революция «колбасная», как сказали бы сейчас.
Движущей силой ее стали простые люди из очередей — те, которые еще за два года до февраля 1917-го молились на портрет Николая Кровавого, даже и не думая его так называть.
Не стоит серьезно относиться к разговорам о немецких агентах-подстрекателях, а также преувеличивать возможности революционной пропаганды. Тех простых женщин из зимних очередей большевицкой прокламацией не проймешь: многие из них читать-то едва умели. Они своим отмороженным в очередях нутром прочувствовали эту революцию.
Естественный союзник режима, темный и аполитичный класс, почувствовав пренебрежение к себе, смел эту власть за три дня. Опора власти, молчаливое и вечно покорное большинство, вдруг оказалась ее могильщиком. И в этом, возможно, главный урок Февральской революции 1917-го.