— Вы возглавляли УВП в разгар политического мракобесия: в Госдуму пачками вносились законопроекты ужесточительно-запретительного характера, многие из которых затем принимались, набирала обороты риторика в духе «кругом одни враги». Вам никогда не было страшно от того, во что администрация президента превращает внутреннюю политику в стране?
— Сначала о терминах. Если я правильно понимаю слово «мракобесие», то это безоглядное, построенное на психозе неприятие каких-то ценностей. Например, американские законы, запрещавшие коммунистов. Дальше — администрация президента не принимает и не инициирует законы. Понятно, что любая инициатива сначала обсуждается с огромным количеством людей.
Один из первых законов, который обсуждался, когда я пришел в администрацию, был закон о трех запретах в интернете: детской порнографии, пропаганды детского суицида и наркотиков. Первое, что я сделал, — это по поручению своего руководства пригласил ведущих представителей интернет-сообщества, чтобы обсудить тему. Они сказали, что закон является вторжением в так называемое пространство свободы, которым является интернет, и что его требования нельзя реализовать технически.
Позже позиция интернет-сообщества изменилась — стали говорить, что на техническое обеспечение исполнения закона нужно много времени. И тогда было принято политическое решение: закон будет принят в ноябре, чтобы он вступил в силу до нового года. А обсуждение было летом. И что вы думаете? Ровно к ноябрю интернет-сообщество нашло способ решения проблемы, закон вступил в силу и работает уже три года. А теперь, дорогая моя, скажите, в каком месте здесь возникло ограничение свободы? Да, запрещенный контент владельцы ресурса должны убирать. Но сама-то идея благая!
И между прочим, никогда у нас такого рода решения не принимаются, если власть — я имею в виду и Думу, и Совет Федерации, и АП — не имеет поддержки общества. Как правило, когда речь идет о принятии важнейших законов, власть слушает общество.
Принятию таких законов всегда предшествовали замеры общественного мнения. Не помню ни одного случая, когда через колено продавливались бы инициативы, которые не поддерживают граждане.
Поэтому мне и сегодня, и тогда было не страшно (от деятельности администрации в сфере внутренней политики. — «Газета.Ru»). Администрация президента, получив сигнал, который идет с разных сторон, о том, что надо наводить законодательный порядок в определенных сферах, его наводит.
— Вообще-то я имела в виду другие инициативы, а не те, о которых вы говорили.
— Тогда приведите примеры того, что вы считаете «мракобесием».
— Примеры: введение уголовной ответственности за нарушение правил проведения митингов и за сокрытие второго гражданства. В целом под «мракобесием» я подразумеваю комплекс запретительно-ужесточительных инициатив.
— Стоп. Во-первых, речь идет не о запретах, а о регулировании. Во-вторых, в тех законах, о которых вы упомянули, уголовная ответственность наступает не с первого раза, а после определенного количества нарушений.
— А ничего, что эти меры неоправданно жесткие?
— Это калька с западного опыта. Это не мы придумали.
— О, ну конечно, вы будете апеллировать к западному опыту! Власть любит это делать, когда ей выгодно. Зато когда невыгодно, заявляет, что Запад нам не пример.
— Если речь идет о законодательстве, об универсальных демократических процедурах, то абсолютно нормально посмотреть, как это устроено в демократиях, которым намного больше лет, чем нам. Я понимаю, что ваш вопрос задан, так сказать, с либеральной кочки. Но тогда вы должны приводить тот же аргумент, что и я, и сказать: «Постойте, если развитые демократии уже этот путь прошли и эти нормы у себя ввели, почему бы и России не последовать их примеру?» Вот почему вы не поддерживаете аналогичные нормы, принятые у нас, только более мягкие, чем на Западе?
— Потому что власть ставит в пример западный опыт только тогда, когда ей нужно внушить людям, что у нас не хуже, а то и лучше, чем там.
— Приведите примеры. Хотя я уже знаю, что вы скажете: Крым. И я вам сразу отвечу: а зачем западные товарищи открыли ящик Пандоры? Они признали Косово, этот бандитский режим. Там не было референдума, но независимость Косова — наркогосударства, где у власти сидят преступники, — признали все европейские страны. Вопрос: кто ввел эту традицию в международное право? Россия? Нет.
— Но если мы считали, что признание Косова не соответствовало правовым нормам, почему сами пошли этим же путем?
— В Косове не было волеизъявления граждан. Никто не спросил людей: они правда хотят иметь независимое самостоятельное государство? А в Крыму людей спросили.
— При этом референдум прошел в нарушение конституции Украины.
— Солнышко мое, какая конституция? Вы смеетесь, что ли?
— Нет, я серьезно.
— Нет, вы смеетесь над правом, над здравым смыслом. На Украине произошел государственный переворот. Нарушены были все, какие только можно представить, нормы права. Государственность Украины в момент переворота перестала существовать! В таком случае действуют другие нормы — волеизъявление граждан. Оно и произошло в Крыму. Вы хотите не считаться с ним?
— Не считаться с ним, безусловно, нельзя, но факт остается фактом: Россия всегда признавала границы Украины вместе с Крымом. И это зафиксировано в Будапештском меморандуме. Более того, еще несколько лет назад Владимир Путин категорически отвергал возможность присоединения Крыма.
— Естественно. Но тогда Украина была конституционным государством, в котором действовал конституционный порядок избрания власти.
И кстати, почему вы говорите «присоединение»? Воссоединение! Что же это такое! Опять ваша либеральная кочка дает о себе знать.
По-моему, у вас под этой кочкой суфлеры сидят, блиндаж себе создали, а выйти боятся.
— Вы кого имеете в виду?
— Все суфлеры известны. Их так мало, что можно пересчитать на пальцах одной руки.
— Ну так назовите имена.
— Лидеры прозападной, либеральной так называемой оппозиции вам известны?
— Вы намекаете, что мой суфлер Навальный?
— Я не знаю, кто именно. Наверное, эти ребята вам и подсказывают.
— А вы не допускаете, что «эти ребята» ни при чем и это моя собственная точка зрения?
— Она совпадает с их точкой зрения. Вы вольно или невольно задаете вопросы с их кочки.
А теперь возвращаясь к вашему первому вопросу.
Большинство законодательных инициатив, о которых мы с вами говорим, были — внимание! — личными инициативами Владимира Путина.
— Вы предлагаете мне взять свои слова обратно?
— Нет, я про другое. Когда инициатор законопроекта Путин, то понятно, что его администрация превращается в инструмент проведения инициативы. Все другое, уверяю, устроено иначе. За три года, что я проработал в администрации, Дума приняла более тысячи законов. Вы всерьез полагаете, что эти тысячи законов администрировались Кремлем?
— Конечно, не все, но ключевые или резонансные — да. При этом совершенно необязательно, что их автором был президент.
— Есть простой инструмент, который определяет позицию администрации. Законодательная инициатива обязательно проходит экспертизу. В нашем случае главным экспертом выступает государственно-правовое управление президента. Его позицию, как и позицию УВП, мы доносим до фракций.
Когда принималась поправка к закону о партиях, которая касалась того, какие из них будут иметь на выборах в Госдуму те же права, что и парламентские (право выдвигать кандидатов и списки без сбора подписей. — «Газета.Ru»), то использовался следующий механизм. Начальник УВП — в вашем случае Олег Морозов — пригласил к себе как парламентские партии, так и многие непарламентские, чтобы выслушать их точку зрения. И здесь, Наташа, начинается самое интересное. Конструкция, которую в итоге приняли, стала гораздо более либеральной, чем та, которую предлагали КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия». Они настаивали на том, что нужно принять отсекающие нормы, которые разделили бы парламентские партии как политическую элиту от непарламентских как представителей политических задворок. Администрация придерживалась мнения, что просто ограничивать права малых партий неправильно, нужно искать критерии. Кто нарисовал эти критерии? Морозов? Нет. Эти критерии нарисовали депутаты. Мы лишь высказали свою позицию. Но никто в Кремле не писал этот закон.
В этом и состоит смысл нашего участия.
Вы вообще можете себе представить ситуацию, чтобы кто-либо из высокопоставленных чиновников администрации снимал трубку и говорил Нарышкину, лидерам фракций: «Вы этого не делайте, друзья, мы вам это запрещаем».
Это безумие, Наташа.
— Я такую ситуацию абсолютно допускаю. То, что Кремль пытается влиять на мнение лидеров фракций, — это факт.
— Пример?
— Пожалуйста. Когда вносился законопроект, предусматривающий фильтры для партий на региональных выборах, в Кремле хотели, чтобы под ним подписались лидеры всех фракций. Но возникла проблема с Зюгановым. В итоге именно администрация уговорила его сделать это.
— Я допускаю, что, наверное, шли консультации с политическими партиями. Только я точно знаю, что позиция Геннадия Андреевича (Зюганова. — «Газета.Ru») была гораздо более жесткая, чем у нас.
— Тем не менее его уговорили поставить подпись.
— Я думаю, он подписался потому, что согласился с идеей законопроекта. Вы думаете, Геннадия Андреевича можно заставить что-то подписать? С ним можно подискутировать, что я и делал много раз. Но это нормально. Я выступал как человек, который представляет точку зрения администрации президента. Тот же Зюганов мог согласиться с ней, а мог не согласиться. Коммунисты же не проголосовали за закон о возвращении смешанной системы на выборах в Госдуму (одновременно по спискам и по одномандатным округам; была отменена после выборов 2003 года, с 2016 года будет применяться вновь. — «Газета.Ru»), хотя это была путинская инициатива. И кстати, опросы показывали, что общественное мнение поддерживает закон.
— Закон приняли потому, что он был выгоден «Единой России»: у власти появились опасения, что в 2016 году может повториться история думских выборов-2011, когда единороссы не смогли получить по спискам 50% голосов.
— Слушайте, а вам как гражданину разве не хочется избирать своего депутата-одномандатника?
— Мне хочется. Но только партия власти, принимая этот закон, в первую очередь заботилась о себе и уже во вторую — обо мне.
— «Единая Россия» позаботилась о вас.
Потому что выборы по смешанной системе — гораздо более демократичная процедура, чем выборы исключительно по партспискам: на выборах в округах могут побеждать люди, у которых нет «политической крыши». Если ты чего-то стоишь, то имеешь все шансы победить в округе.
— Да, только для самовыдвиженцев и одномандатников, представляющих партии, у которых нет права выдвигать людей без сбора подписей, введено драконовское требование: собрать 3% автографов избирателей. Это очень высокая планка, и она дискриминирует одних кандидатов по отношению к другим.
— У нас 14 партий имеют право выдвигать кандидатов без сбора подписей! И если партия не попала в пул, значит, это либо политический фейк, либо партия на продажу — такие примеры есть. Если ты партия, тогда должна быть в числе этих четырнадцати. И вы, если хотите выдвигаться, пожалуйста, идите в одну из этих партий!
Хотите идти на выборы от правых, отправляйтесь в ПАРНАС, которая имеет право выставлять одномандатников без сбора подписей. Идите, Наташа, в ПАРНАС — вам там самое место.
Если кто-то хочет идти от крайне левых, у них тоже есть большой выбор.
Можно критиковать государство, но не работать на его подрыв
— Сегодня власть не предлагает обществу моделей будущего, у нее отсутствует стратегия развития страны. Чем вы как человек, проработавший во главе одного из ключевых управлений Кремля, можете это объяснить?
— Не знаю даже, как помягче ответить на вопрос, чтобы, с одной стороны, вас не обидеть, с другой — привести наиболее адекватные аргументы. Я буду говорить про политику, потому что квалифицированного экономического анализа дать не смогу. Путин как человек, который по Конституции определяет основные направления внутренней и внешней политики, действительно является инициатором определенного политического курса. В чем состоял курс Путина, когда он был переизбран на новый срок? Для того чтобы понять смысл, надо прочитать послания президента за те три года, которые прошли с момента его избрания в 2012 году.
— Я слушала все эти послания. Ни из одного не было понятно, какова стратегия президента в развитии страны.
— А вы возьмите тексты. И прочтете там очевидную вещь: политическая программа Путина марта 2012 года состояла в том, что нужно сделать политическую систему более конкурентной, открытой и легитимной. Это означает, что нужно было вернуть доверие к институту выборов, к различным уровням власти. А теперь я буду загибать пальцы. Новый порядок формирования Совета Федерации, новый порядок избрания Госдумы, новый порядок формирования Общественной палаты, а также прямые выборы губернаторов работают на эту задачу. Вот, например, проигрыш Ерощенко в Иркутской области во втором туре (действующий губернатор проиграл коммунисту Левченко. — «Газета.Ru»)... В прежние времена, на мой взгляд, это было бы просто невозможно.
— Как раз в прежние времена это было не просто возможно, а происходило часто — многие главы регионов избирались или проигрывали именно во втором туре. Сейчас подобная ситуация — исключение из правил.
— Я имею в виду, что в лихие 90-е можно было сделать с избирательным процессом все что угодно. Президентские выборы 1996 года — яркое тому свидетельство. А вас хочу спросить: почему вы, будучи тогда юной девушкой, безусловно, влюбленной в нашу милую либеральную оппозицию, которая в то время находилась у власти, не зададите им вопрос: что это они натворили в 1996 году?
— Мы говорим про настоящее время. И интервью я беру не у представителей либеральной оппозиции, а у вас.
— А я про нынешнее время как раз.
То, что губернатор выходит во второй тур и проигрывает, свидетельствует о том, что решается главная задача — обеспечение открытости, конкурентности и легитимности выборов. Это и есть стратегия президента.
— Пока на губернаторских выборах существует муниципальный фильтр, о реальной конкурентности говорить не приходится. Без поддержки власти преодолеть его практически невозможно.
— Вы опять болеете за политических фриков! Я не понимаю, для чего их нужно допускать к выборам на равных с КПРФ или ЛДПР, если они никто.
— Во-первых, кандидаты от парламентских партий, как правило, преодолевают фильтр только при содействии губернаторов. Во-вторых, зачастую не регистрируют представителей непарламентских партий, у которых есть право участвовать в думских выборах без сбора подписей, того самого пула, который вы приводили в пример.
— А теперь я вам скажу, почему проблемы с преодолением муниципального фильтра не было у Игоря Морозова в Рязани (кандидат от «Патриотов России» на губернаторских выборах в 2012 году. — «Газета.Ru»). Я, что ли, помогал ему собирать подписи? Я, что ли, сидел и из Кремля администрировал, чтобы он их собрал?
— Этот случай — одно из немногих исключений. Почему бы не отменить муниципальный фильтр, а вместо него ввести сбор подписей граждан с вменяемым порогом?
— Давайте! Придите в Думу, походите по кабинетам, поговорите с лидерами фракций. Глядишь, они вас поддержат и внесут соответствующий закон. Я не против. Давайте, обсуждайте.
— Вы ушли от ответа.
— Я ответил на вопрос. Если ты политическая партия, у тебя кандидат, который имеет реальный вес в регионе, то ты преодолеешь муниципальный фильтр. Плохо другое: когда с помощью фильтра не пускают на выборы человека, который чего-то стоит. Вот это как раз повод вмешаться...
— А вам не кажется, что это избиратели должны решать, кто чего стоит, а не Кремль?
— Избиратели и так решают при голосовании. И политическая сфера в России будет развиваться именно в направлении конкурентности, открытости и легитимности. Если мы встретимся с вами через пять лет, я приведу гораздо больше примеров, доказывающих конкурентность политической системы. Потому что принципы, заложенные сегодня, будут работать в полном объеме.
— Вы уверенно прогнозируете, как будет работать политсистема. А что, на ваш взгляд, будет в стране в целом через пять лет?
— Я скептик в отношении экстрасенсов, которые все знают. Поэтому ничего предсказывать не буду. Могу сказать о главном, что произойдет совершенно очевидно: заложенный Путиным тренд на развитие России как страны, которая имеет свои национальные интересы, будет реализовываться по всему азимуту. Это касается экономики, политики, социальной темы, духовной сферы. Вот, например, культура. Она должна быть национально ориентированной, в этой сфере должны расцветать все цветы. Но если культура начинает работать на разрушение страны, то не может иметь государственную поддержку.
Если деятель культуры против того, что делает Путин, пусть будет против — но не за мой счет и не за ваш. Если он хочет выступить в учреждении, которое финансируется из бюджета, я возражаю, потому что это будет выступление за мои деньги.
— По-вашему, если человек против того, что делает Путин, он не может претендовать на поддержку государства? Разве нельзя одновременно любить Россию и критиковать президента?
— Конечно, можно. Я за то, чтобы дать такому деятелю культуры право критиковать Путина, власть, но не за мой счет. Можно критиковать власть, Российское государство, но не работать на его подрыв. Государство — это в том числе люди, большинство из которых голосуют за «Единую Россию» или за Путина. Тогда почему вы хотите навязать этим людям ненужный им продукт за их деньги? Купите его сами.
— Вообще, я такой же налогоплательщик, как вы. И считаю неправильным подход, когда государство поддерживает или не поддерживает деятеля культуры исходя из его политической позиции, а не таланта и способностей. Деятелей культуры, которые критикуют власть, на федеральных каналах фактически объявляют «пятой колонной». Почему государство беззастенчиво натравливает одних людей на других?
— Я так не считаю. А почему вы сидите и ругаете нашу политическую конструкцию? Напишите статью про Обаму, который взял и посадил на год человека, дурно о нем написавшего в Twitter (в 2013 году суд Алабамы приговорил к одному году заключения местного жителя Джарвиса Бриттона за призывы убить президента. — «Газета.Ru»). Почему не возмущаетесь Обамой?
— Потому что живу не в США, а в России. И меня волнует то, что происходит здесь.
— Когда вам нужно показать, что есть универсальные правила демократии, вы говорите: «Устройте в России все, как у них». Я согласен устроить как у них, только положите мне учебник по демократии на стол, и я буду действовать так, как написано в нем. Но не написан учебник-то, Наташенька. Нет его. Есть только некая демократическая традиция, которая «является общепринятой».
Тогда почему на Западе сажают в тюрьму за публичное оскорбление в адрес органов госвласти, а у нас на площадях люди от оппозиции обвиняют представителей высшей власти в уголовных преступлениях? Это не демократия, это вседозволенность.
— У нас вседозволенность? Я не ослышалась?
— Конечно. В этом плане вседозволенность.
— Вас послушать, так в России просто разгул демократии.
— Да.
Мы сегодня образец демократии. У нас учиться надо.
— «Образец демократии» по сравнению с кем? Если по сравнению с Таджикистаном или Туркменией, то возможно.
— Мы гораздо более либеральная демократия, чем европейская. И я привел примеры этого.
«Анти-Путин» не может прийти сегодня к власти
— В западных странах по большому счету не имеет значения, кто в данный момент находится у власти. Уйдет Меркель — в Германии не произойдет катастрофы. Уйдет Обама — в США кардинально не изменится ничего. В России все завязано на одного человека. Никто не может себе представить, что будет, когда уйдет Путин. Вас как гражданина РФ не беспокоит ситуация, когда все сконцентрировано вокруг одной фигуры?
— Глупости это. Приведу в пример Татарстан. Все беспокоились, что же будет после Шаймиева? Пришел Минниханов. Катастрофы не произошло. И после Путина — дай Бог ему, конечно, здоровья и долгих лет жизни — придет достойный человек.
— Откуда такая уверенность?
— А по-другому не бывает. Общество обязательно выдвигает из своей среды наиболее достойных и эффективных людей. К тому же Путин человек дальновидный, политик со стратегическим мышлением. И он создает как раз ту конструкцию, которая защищает страну от глупостей и безумств. От того, чтобы к власти не прорвался человек с антироссийской позицией, с непатриотическими взглядами.
Вся система работает на то, чтобы отторгать такого рода людей. Поэтому «анти-Путин» не может прийти сегодня к власти в России.
Задавая вопросы с либеральной кочки, вы должны понимать, что эта кочка, во-первых, очень маленькая, во-вторых, с нее задают вопросы, как правило, люди с определенно заданной конструкцией мира. И доказывать им что-то бесполезно. Приводишь пример с проигрышем Ерощенко как свидетельством конкурентности выборов, они говорят: «Нет, это исключение из правил». А вот если бы все губернаторы проиграли, они бы сказали: «Торжество демократии!» Но это не торжество демократии. Это они хотят видеть мир по тем сценариям, которые сами придумали.
Теперь отвечаю на ваш предыдущий вопрос. Вы говорите, что в Германии и США нет разницы, кто придет к власти. Я согласен. Только они эту систему выстраивали много лет. В тех же США вычищалась любая сила, которая могла бы составить конкуренцию демократам и республиканцам. В результате остались два брата-близнеца, один из которых косит на правый глаз, а другой — на левый. Но в целом это один и тот же человек. Вы хотите, чтобы так было у нас? Нет. Мы должны прожить долгую жизнь в условиях новой России, накопить собственную демократическую традицию.
— Только не накапливаем ее. Мы, скорее, накапливаем авторитарную традицию.
— Да что вы такое говорите, Наташа? Я даже не пойму, о чем вы.
Что такое «авторитарная традиция?» Вы свободный человек в свободной стране.
Разве кто-то может вам как журналисту навязать какую-то позицию?
— Информационных ресурсов, где журналист мог бы оставаться журналистом, остается все меньше. Цензура усиливается.
— Неправда. Цензуры не существует. Что произошло с «Дождем»? Их лишили различных форм государственной поддержки. Браво, я согласен с этим. Потому что не хочу из своего кармана оплачивать «Дождь» (организация включена Минюстом в список иноагентов). Я готов отдать руку на отсечение, чтобы телеканал был, но пусть существует на рынке, а не с помощью госсредств. И он существует на рынке, по-прежнему поливая власть.
Я это к тому, что демократия — во-первых, ограничители, во-вторых, правила и свобода. Я хочу таких правил, чтобы каждый имел возможность занимать любую политическую позицию и возможность ее высказывать. Владимир Рыжков высказывает свою позицию. Она критическая в отношении власти. Это делал и Борис Немцов. Очень сожалею, что он погиб.
— Немцов, конечно, не скрывал свою позицию в отношении власти, только находился в стоп-листах телеканалов, которые к тому же причисляли его к врагам России. А вы говорите про отсутствие цензуры и свободу высказываний для всех.
— Я Немцова много раз видел на федеральных каналах. Нет такой проблемы.
Критики власти на каналах достаточно. Я ее слышу и не знаю, почему не слышите вы. Да, она звучит как слабый-слабый голосок. Но это соответствует месту критической позиции по отношению к власти в обществе.
А вы хотите, чтобы на каналах на девять оппозиционеров был один человек, который поддерживает власть?
Когда я пришел в администрацию президента, там выписывали журналы. В первый мой рабочий понедельник ко мне в приемную поступило пять или шесть журналов, ни один из которых не отражал позицию большинства. Все отражали позицию агрессивного меньшинства. Информационная поляна была полностью деформирована. Большинство выступало за одно, а информационная поляна — за другое. Это неправильно.
— Вы употребили термин «агрессивное меньшинство». Между тем представители меньшинства считают, что агрессивным является большинство. Почему, на ваш взгляд, две неравные части общества обвиняют друг друга в агрессии?
— Очень просто. Скажите, вы сможете выйти на ринг с Валуевым?
— Упаси бог.
— А вы можете публично заявить, что готовы выйти на ринг с ним?
— Нет.
— Правильно. Тогда зачем это говорит агрессивное меньшинство? Они заявляют: мы готовы выйти на поединок с Валуевым — а я под Валуевым подразумеваю образ большинства — и победить. А когда реально предлагают: «Давай, выходи», вдруг выясняется, что он до ринга доползти не может, никогда в руках перчатки боксерские не держал. Вот почему я говорю, что это агрессивное меньшинство.
А большинство по определению не может быть агрессивным. Оно понимает, что за ним правда, власть его слышит, реализует его идеи и ценности.
— То есть вы не рассматриваете ситуацию с другой стороны: что большинство тоже агрессивное, так как им с помощью соответствующей риторики ТВ манипулирует власть?
— А почему у вас душа не болела, когда все было наоборот? Несколько лет назад большинство электронных и печатных СМИ работали совершенно в другую калитку. Они выражали интересы не вот этого большинства, которое было и тогда, а непонятно кого. И сейчас телевидение в каком-то смысле встало на сторону большинства.
— Последние региональные выборы показали, что, несмотря на экономический кризис, рейтинги власти остаются высокими. Почему ухудшение ситуации не сказалось на результатах «Единой России» и при каких обстоятельствах она может провалиться на выборах в Госдуму в 2016 году?
— Не сказалось, прежде всего, потому, что между булкой и совестью люди сегодня выбирают совесть. И завтра будут выбирать.
Человеческое достоинство не продается. И когда кто-то считает, что санкции или ухудшение экономической ситуации приведут к тому, что у людей поменяется взгляд на происходящее, — это иллюзия. Либо у людей есть мировоззрение, которое не меняется от того, что им стало хуже, либо его нет.
Что касается думских выборов, то недовольных к этому времени может стать больше. Но если власть адекватно будет реагировать на вызовы, тогда на результатах голосования нарастание недовольства не скажется.
Сегодня тенденций, которые бы указывали на возможность провала «Единой России», не видно. Есть оппозиция в лице КПРФ, ЛДПР, «Справедливой России». Либеральная оппозиция сегодня не имеет веса в обществе. Вы согласны?
— Да.
— У «Единой России» есть конкуренты, но они солидарны с ней в части современного позиционирования страны. У каждого из них свой, достаточно стойкий и конечный по масштабу избиратель. Он может чуть прибавиться или убавиться.
Но отхватить у «Единой России» приличный кусок электората — именно в силу солидарности с ней в части позиционирования страны — никому из ее оппонентов не удастся.
Поэтому у «Единой России» достаточно хорошие шансы удержать высокую планку на думских выборах. И еще: у «Единой России» гораздо больше людей, которых можно выдвинуть в одномандатном округе с расчетом на успех.