Карл Лагерфельд стал первым дизайнером, который представлял модный показ как потенциальную площадку для настоящего шоу, интересного не только поклонникам или работникам модной индустрии. До него мода считалась чем-то недоступным широкой аудитории, но после долгих лет его работы над имиджем Fendi и Chanel все больше людей начали воспринимать показы как премьеру нового музыкального клипа или фильма, потому что немецкий дизайнер сделал эту культуру общедоступной. Его шоу, которые чаще всего устраивали в парижском Grand Palais, восхищали даже тех, кто считал, что модная индустрия неразумно тратит слишком много средств на презентации одежды.
С подачи модельера в огромных павильонах создавались айсберги, водопады, космические ракеты и даже полноценные супермаркеты. Конечно, заботой об экологии там и не пахло, но Лагерфельда любили за то, что ему было, откровенно говоря, все равно. При его жизни многие критики утверждали: «кайзер» — популист, не стремящийся принести что-то новое в искусство. Но его работоспособность, упорство и явное чутье на потребности аудитории сделали его гениальным креативным директором, которому поражались все остальные.
Его заслуги и популярность действительно делали за него то, чего не мог ни один кризисный менеджер самых известных деятелей шоу-бизнеса за последние пару лет — непонятным образом Карлу Лагерфельду всегда прощали его несдержанность и консервативные взгляды, которые он никогда не скрывал.
Например, в апреле 2018-го он согласился прокомментировать деятельность лидеров движения #MeToo, ставшего популярным во всем мире после скандала с голливудским продюсером Харви Вайнштейном, обвиненным в сексуальных домогательствах в 2017 году. Следом за актрисами о недостойном и оскорбительном поведении со стороны своего руководства заявили модели, а в черные списки попали самые известные фэшн-фотографы Марио Тестино, Брюс Вебер и Патрик Демаршелье, якобы пристававшие к молодым людям. Лагерфельду не было предъявлено подобных обвинений, но выражение его точки зрения могло отправить кайзера вслед за коллегами.
Лагерфельд назвал моделей мужского пола «токсичными» и «жалкими существами», с которыми он бы не хотел оставаться наедине, и сказал в интервью журналу Numero: «Если ты не хочешь, чтобы с тебя стягивали штаны, не становись моделью». И добавил, что тем, кому это не нравится, стоило «пойти в монастырь».
Его комментарии в отношении тех, кто рассказал о домогательствах в индустрии, были раскритикованы жертвами сексуального харассмента и насилия на рабочем месте, но буквально через пару месяцев топ-модели с активной гражданской позицией, рассказывавшие о собственном пережитом травмирующем опыте, целовали его в щеки и с радостью участвовали в его показах.
Его даже не попытались упрекнуть в нарушении новых социальных норм — все знали, что Карл скорее уйдет, чем изменит свое мнение относительно чего-либо.
Возможно, подобное сходило ему с рук из-за того, что он регулярно удивлял публику все новыми нетолерантными высказываниями, к которым уже давно привыкли — их научились не замечать.
Ему прощали полное презрение к идеям бодипозитивизма — когда однажды он жестко высказался о весе певицы Адель, публика просто пожала плечами. Тогда кайзер, сам сбросивший 42 кг в 2001 году (модельер заявил, что он хотел помещаться в собственную одежду), выразил восхищение вокальными данными британской исполнительницы, но сказал, что ей надо похудеть, потому что она «немного толстовата». На волне популярности бодипозитивизма слова Лагерфельда звучали отголоском прошлого, где женщина тяжелее 50 кг считалась полной — однако извиняться его никто не посмел заставить.
В последние годы казалось, что общественное недовольство повлияет на его желание безапелляционно высказывать свою точку зрения на самые важные темы, но Карлу Лагерфельду действительно было все равно, а наряды подконтрольных ему модных домов продолжили выгуливать на красных ковровых дорожках звезды первой величины.
Он был совершенно непотопляем — его талант и профессиональное чутье, которые вытащили дом Chanel из вороха твидовых костюмов, мистическим образом даровали кайзеру неприкосновенность.
Возможно, он действительно знал о том, кому нельзя переходить дорогу, чтобы можно было продолжать жить без опасений за свою карьеру, а может быть Карлу до последних дней просто не хотели мешать работать. Но он был единственным, которому можно было все — и ему за это ничего не было.