Думала, будет колонка, такая, знаете ли, «моя фейсбучная лента состоит из людей среднего возраста, и я замечаю некоторые тенденции...» и прочее, но чем дольше собирался текст, тем очевидней из него вылезало чувство — безобразное, жалкое, с распяленным ртом — и тем сложней становилось его пригладить. Я отчаялась, поэтому пусть будет как есть.
Итак, лента моя достигла среднего возраста — «хорошо за тридцать», сорок плюс и далее, — и я то и дело встречаю одни и те же приметы, будто люди вздрагивают, мельком взглянув в зеркало или на календарь.
«Кто здесь? Неужели я — этот лысеющий дядька?»
— Значит, на пятницу? Пишу в ежедневник: 4.03.2016... Две тысячи шестнадцатый, черт. Уже!
Вроде только высчитывал с мамой — на счетах, в столбик, на виноградинах, — сколько тебе будет в двухтысячном (а ей? а она не стала), только что сочинял Будущее с флаерами, телепортами и бессмертием в таблетках, и вот ты уже пятнадцать лет в нем, а вечной жизни все нет, да что там — и твоей собственной законной жизни порядком убавилось.
И каждый чувствует, что куда-то дел эти годы и как-то зря (в неглянцевой версии здесь слово «просрал»), но даже и те, которые не зря — я, например, совершенно не напрасно! — и те не совсем понимают, где эти двадцать лет, которые только-только были впереди? Где, спрашиваем мы интеллигентно и как бы невзначай, чтобы не прослыть психами, где мое будущее? Не это ваше, с телепортами, а лично мое, которое я привык замечать на горизонте, как заоконный пейзаж, ежедневно и без пафоса?
Жизнь, как очки, как мобильник, только что здесь была и вдруг подевалась куда-то вся, остались только очешник да чехол, и с ужасом понимаешь: посеял! и как я теперь?!
Раз-другой эдак швырнет тебя о стену горячая волна, приложит всей грудью, так что потом не вздохнуть, и научишься защищаться. Просто не смотреть туда, не складывать двадцать и двадцать, не подходить к зеркалу без специально подготовленного лица.
И оттого моя взрослая лента — это не «танцы для тех, кому за тридцать», а «танцы для двадцатилетних девяностых годов».
Постоянная попытка недоуменно храбриться: взрослые — это мы? да ладно, ерунда какая. Да, у нас есть прошлое, отличное, Господи прости, лихое, оно сделало нас богатыми и яркими, но не смейте утверждать, что мы стали старше и будущее наше поедено жирной мышью более чем наполовину. Да мы в сто раз круче нынешних мальчиков, свободней этих девочек, а уж выглядим всяко лучше себя-прыщавых. И штаны наши, и кеды, и музыка в ушах, и айфон в лапке — все молодежней не бывает, и разве же не юн я, Господи, перед лицом Твоим, когда вот и кеды мои, и самокат, и стартап мой, и любовница двадцати пяти лет, и слово «коворкинг» знаю я, и другие различные? разве я не молод? разве же не молода.
Не ответил, но вроде отпустило, и дальше, дальше листаешь ленту, полную наших чуваков и девчонок, которые сдали, конечно, не то что ты. Читать все же лучше своих, а так тебе комфортней с теми, кто младше. Мелькают в ленте пирсингованные чики — йога, Гоа, лиловые пряди, Таня Огонек сидит в лотосе на фоне заката, Ира Море набила татушку, Маша Че свалила в Тай, Катя Трава наплела фенечек, все таких же, сколько можно их плести, сколько мо.... И тут понимаешь, что это не та Катя, та вышла из окна пятнадцать лет назад, да и у Маши Че это уже третья инкарнация, и огонек не тот, и море, и ветер, и называются они все теперь как-то иначе, не хиппушки, а как же, как же, надо погуглить — и нешуточный страх, что ты не в теме, снова горячей волной о стену.
Черт с ним, с фейсбуком, посмотри инстаграм. Это ведь твой мир — мир красивых путешествий, ресторанов, успешных друзей, новых проектов. Приятель бар открыл, ты следишь за его коктейльной картой внимательней, чем за курсом евро, заходишь по тэгу, разглядываешь фото — посетители чекинятся, постят свои смешные лица, нетрезвые, но хорошие.
Потому что в нашем кругу не бычат даже после пятого negroni, могут весь вечер рубиться на playstation за тремя лонгайлендами. Вот только что же туда столько детей ходит — в квадратиках сплошь юные лица. А потом понимаешь, что им 22-25-28, достаточно взрослые, но дистанция между вами — поколение.
И если ты из «отцов», это не значит, что они дети. Просто они выросли, а ты нет.
Отдышался? Пойди погуляй. Девочкам проще, у них что ни весна, то платье на ветру, солнце в волосах и дюжина уколов в подбородок. Идешь, улыбаешься, мужчины смотрят, и ты смотришь.
Вот парень двухметровый, знакомая физиономия — он поверх головы глядел, но ты заметила, вроде виделись когда-то, может, и целовались разок, но не вспомнить, слишком давно. Да когда же? лет... лет сколько же назад? И вдруг доходит, что этот мальчик не может быть «тем самым», он в то время разве что в первый класс отправился. А ты, получается, глядишь на парней того же возраста, что и два десятилетия назад. К вкусам твоим не прибавилось ни года, а вот на саму налипло и возраста, и килограммов, и печали.
Махни рукой, открой в ночи набоковскую Аду, которую читала едва ли не в детстве — родители не догадались заглянуть через плечо, кто же мог заподозрить высоколитературный текст в том, что в прустовский густой мед вмешан деготь обычного порнорассказа. Снова полжизни прошло — между последней страницей и первой. Никогда больше не быть тебе бледной распутной девочкой, резная тень бука не ляжет на голую острую грудь, и рядом уже не высокотестостероновые юноши, а просто другие взрослые. У Ады же тем временем не выцвело ни пряди, ни цветка.
Активы, конечно, стоит пересчитать — опыт, уверенность в себе, сделанное и пережитое, — да я молодец!
Но нельзя ли, мой безжалостный бог, как-нибудь все вернуть? Как бы устроить, чтобы ящик водки и всех обратно? Как бы вытянуть из битых карт и тихонько подложить в колоду четыре туза? Счистить бы с себя, как шкурку с яблока, смыть, соскрести возраст. Достижения? Да заберите, я нового достигну, научусь, наживу. Только обнули, Господи, эти двадцать лет. Ведь как сейчас — это не я. Я — там, под сенью буков, под лаской теплых вод, среди трав и ветра, в любви и глупости, я — там, а здесь меня нет и, кажется, не будет никогда. Обнули, Господи, дай снова сосчитать — на счетах, в столбик, на виноградинах, — сколько нам будет в двухтысячном, мне и маме.