По данным Минпросвещения, ежегодно около 5 тысяч детей из приемных семей возвращают в детские дома. Согласно исследованию благотворительного фонда «Катрен» и онлайн-школы для детей и подростков Skysmart, основные причины, по которым от детей отказываются повторно – это трудности, связанные со здоровьем, особенности поведения ребенка (обман, воровство и др.), сложности с учебой, напряжение, связанное с отношением к семье окружающих, и тяжелое психологическое состояние родителей.
Марина и Владимир Колобковы столкнулись с большинством из перечисленных трудностей.
– С чего начинался ваш путь в приемном родительстве? Когда вы приняли решение, что хотите взять ребенка?
– Двенадцать лет назад мы с моим мужем Владимиром приняли решение, что всякие эксперименты со здоровьем мы больше устраивать не будем. Мы старались достаточно долго, результатом были пять внематочных беременностей, пять неудачных ЭКО. Время шло, а детей нам хотелось. После очередного неудачного ЭКО мы ехали с мужем от врача и увидели рядом с дорогой большую рекламную табличку «День аиста». Это общественная организация, которая помогает тем, кто хотел бы усыновить детей, но не знает, как. Мы решили зайти и сразу попали на группу для приемных родителей. Стали регулярно ее посещать.
– Что вам эти занятия дали?
– Часто у людей, которые хотят усыновить ребенка, много фантазий относительно приемного родительства, и такие общественные организации помогают их развеять. Многие после прохождения школ усыновителей понимают, что это не их история. Но у нас все было наоборот. Мы поняли, что встали на верный путь: у нас было огромное желание и возможности. С первого дня группы мы стали собирать документы. Тогда прохождение школы приемных родителей еще не было обязательным, так что мы пришли в органы опеки еще до окончания занятий. И нам тут же предложили первого попавшегося ребенка. Мы пошли знакомиться и сразу сказали, что согласны.
– Что, так быстро?
– Когда ты сам рожаешь ребенка, ты же не выбираешь его. Раз, и он перед тобой. Тут было то же самое. Нам дали направление на мальчика. Мы приехали в детский дом. Тогда будущих родителей еще пускали в группы. Был вечер, время посещений уже выходило, нам дали 15 минут. Воспитатель сказала: «Давайте я не буду его выводить, загляните отсюда, вон ваш мальчик». Мы заглянули, я малышу помахала. Смотрю на мужа, он стоит довольный, глаза блестят. Воспитательница нас спрашивает: «Ну что, как?» Я отвечаю: «Мы согласны». И тут муж выдает: «Да, согласны, эта девочка наша». Я ему: «Ты все перепутал, они там все в одинаковых подгузниках, это наш мальчик». Муж: «Да где же мальчик? Прекрасная девочка». Оказалось, он и правда увидел девочку. Я подумала: раз у мужа с первого взгляда случилась такая любовь, надо ему доверять. Мы пошли к заведующей, извинились и спросили, можем ли взять девочку.
Оказывается, ее только изъяли из семьи за жестокое обращение, суд по лишению родителей прав еще не состоялся, и никакого статуса у девочки еще не было. Но никто не возражал. Мы знали, что дожидаться официального статуса ребенка не нужно, его надо скорее забрать из системы, и в течение недели мы нашу Варю забрали. Еще полгода оформляли на нее документы, чтобы стать усыновителями. Конечно, мы очень переживали, не попытаются ли родственники Вари оспорить решение суда. Но в итоге никто из них на суд не явился, и через шесть месяцев мы стали полноценными родителями.
– Расскажите, как проходила адаптация дочери?
– Первую половину года после того, как мы забрали ее из детского дома, мы провели в больницах. Это была главная сложность, связанная с адаптацией – она болела, а я круглые сутки находилась с ней. Варя очень плохо переносила температуру, с 37,5 у нее начинались фебрильные судороги. Мы пережили воспаление легких, потом Варе диагностировали астму. Она болела и висела на мне, как обезьянка. Физический контакт был очень важен для нее.
Говорят, что когда ребенок начинает так болеть, то подтекст у происходящего: «Я хочу умереть». Когда от малыша отказываются родители, он понимает, что становится ненужным. А тут вдруг появляется незнакомая тетка, которую он никогда не видел, и начинает называть его «кровиночкой»… Ребенок в растерянности.
Ему нужно время, чтобы принять нового человека, довериться ему. Варя выболела все, что могла, а мы были рядом и старались стать для нее родными.
Когда нас выписали, я нашла хорошего врача-иммунолога. Она начала нас курировать и рассказала, что делать, чтобы не доводить до больницы. И так потихонечку мы вместе с ней выкарабкались. Варя привыкла ко мне, к мужу, к бабушке. Она почувствовала, что она нужна, что мы за нее будем бороться до последнего и никуда не отпустим.
– Ничего себе, легкая адаптация! Когда при таких обстоятельствах вы решились на второго ребенка?
– Мы, прошедшие школу приемных родителей, знали, что такая адаптация возможна. Так что считали, что справляемся. Через год мы поняли, что готовы взять еще одного ребенка. Решили, что это опять будет девочка. Когда мы пришли в опеку, оказалось, что на девочек очередь. Мы решили подождать. Прошло четыре месяца, пять, полгода… И в какой-то момент меня осенило: «Если бы вторым у нас родился мальчик, мы что, меняли бы его на девочку?!» Поделилась этим с мужем. Позвонили в опеку и сообщили, что передумали, что нам все равно, кто будет: девочка или мальчик. Сотрудница тут же сказала: «Поезжайте в детский дом, у нас только-только поступил мальчик. Год и восемь месяцев. Вполне вам подойдет. В базе его пока нет». Мы поехали смотреть. Увидели и сказали: «Ок, мы согласны, теперь у нас родился мальчик». И точно так же, как Варю, мы его забрали очень быстро, в течение недели. Его изъяли из семьи за жестокое обращение. Сначала он попал в больницу, а потом уже в детский дом. Это был наш Леня. Адаптация у него проходила гораздо тяжелее, чем у Вари. Мы думали: сначала Варя, потом Леня, потом еще кто-нибудь… Но адаптация у Лени затянулась. И мы с мужем хвостики поприжали. И решили, что со следующим ребенком торопиться не будем.
– Насколько затянулась?
– Обычно говорят, что адаптация занимает около года, но у Лени она длилась больше 2,5 лет. Мы взяли его домой в 1 год и 8 месяцев. Этот ребенок жил почти два года в совершенно жуткой атмосфере. В детский дом он попал после больницы, куда его привезли с дизентерией. Никого из взрослых с ним не было. Кто-то из соседей вызвал «скорую» просто потому, что ему надоел детский крик, продолжавшийся несколько дней подряд. Леня был истощен, обезвожен, его положили в реанимацию. А маленьких детей в реанимации привязывают, потому что за ними никто не следит. И Леня лежал сутками под капельницей, прикованный к кровати. А когда он вышел из реанимации и попал в отделение обычное, никто его судьбой не интересовался. Никто не мог найти его родственников. И эти впечатления ребенок унес с собой на всю оставшуюся жизнь.
У Лени есть две особенности. Первая – он никогда не сидит. Это вечный двигатель. И вторая – у него много страхов.
С самого первого дня у нас его преследовали кошмары. Он кричал и плакал постоянно, так как боялся буквально всего: дождя, ветра, солнца, темноты. Боялся выйти на улицу, боялся в туалет ходить с закрытой дверью. Его нельзя было на качелях покачать — он боялся. Воздух в лицо на велосипеде – ему страшно.
Но самое неприятное ждало нас ночью. Он засыпал, а через час-два раздавался душераздирающий крик. Ты бежишь, поднимаешь его, он глаза не открывает. С закрытыми глазами продолжает кричать. Ты его ни водой умыть, ничего не можешь. Он просто не останавливается и кричит. Мы его на руках с мужем по очереди носили, качали. Так прыгали каждую ночь два года точно.
– В какой момент все наладилось?
– Полегче стало через 2-2,5 года. Нам нужно было уехать с мужем вдвоем на неделю. Леня остался с Варей, старшим сыном, бабушкой и дедушкой. Мы его готовили к отъезду, рассказывали, куда едем и зачем, что вернемся, объясняли, что мы его не бросаем. Потом все время были на связи, разговаривали. И, видимо, все-таки он стрессанул в этот отъезд, и произошел какой-то щелчок: когда мы вернулись, он нас полностью принял.
Страхи, конечно, не прекратились, но стало полегче. Он долго не ходил в туалет один, спал с нами. Плюс он очень боялся и боится умереть, у него постоянно панические атаки. Каждый день у него что-то где-то болит. По вечерам он говорит: «Я задыхаюсь, мама». Я ему: «Расслабься, ты же знаешь, что это невралгия, ты не задохнешься». Я стала более циничная в этом плане. Мы столько раз вызывали скорую, что они внесли нас в черный список. Врач, понимая, что это у Лени от головы, дала совет: «Как только у него подобное происходит, покупайте валерьянку. Она вонючая, горькая. 10 капель ему без воды. Он один раз выпьет валерьянку, в следующий раз, когда будет говорить, что у него болит что-то, предлагайте валерьянку. Он сразу скажет, что он здоров».
Поначалу где мы его только ни обследовали, куда только ни ездили. Но со страхами бороться – дело непростое. Мы понимаем, что эта особенность на всю оставшуюся жизнь. Моя задача как мамы научить его с этим жить. И понемногу мы движемся к цели.
– У Вари аналогичных страхов нет?
– Таких, как у Лени, нет. Два года назад ей приснился страшный сон, что в наш дом приехала ее биологическая мама. Я тоже была в том сне и сказала: «Это вы ее мама? Хотите забрать? Ладно, конечно, раз вы ее мама, что я могу?! Забирайте». Какой ужас она испытала из-за этого сна. Утром прибежала, уселась мне на коленки, и мы с ней в очередной раз проговорили, что никто у нас ее никогда не заберет.
Варя спросила, можно ли ей посмотреть на фотографии на биологическую маму. Мы достали с ней документы, которые остались после суда. Там перечислены все родственники. Оказалось, что у Вари есть старшая сестренка, которую она совсем не знала. Варя сразу сориентировалась: «О, она живет в городе недалеко от нас! Должно быть, ей 16 или 18 лет. Так она может быть в соцсетях!» И за 15 минут поиска мы эту девушку нашли. На фотографии на нас смотрела вылитая Варя, только взрослая. Варя сказала, что хочет ей написать, спросить, знает ли она о ее существовании. И вот мы вдвоем сели составлять письмо, а потом у девочек завязалась переписка. Эта девочка у нас в Новосибирске учится в колледже. Мы пригласили ее в гости, попить чаю. Она на смартфоне показала Варе фотографию их мамы и рассказала, что она знает. Оказывается, их биологическая мама уехала в другой город, родила мальчика, живет там с каким-то мужчиной. Варя эту информацию приняла, мы с ней неделю это обсуждали, и вот два года Варя про кровную маму ничего не спрашивает. С сестренкой они друг друга поздравляют с праздниками и днями рождения.
Думаю, что потом будет еще один этап, когда Варя захочет повидаться с мамой. Мне даже думать об этом не просто, но знаю, что Варе нужны моя помощь и поддержка. В каждой приемной семье наступает момент, когда ребенок хочет узнать и увидеть кровных родителей. Хоть могилку, если они умерли. Хоть дедушку-бабушку, кого угодно, но они захотят увидеть семью, которая от них отказалась. Это нормально. Человек хочет знать о своих корнях.
– Как решились на третьего?
– Мы решили, что детям лучше расти на природе, продали квартиру в городе, купили дом в поселке и перебрались туда. У мужа открылась любовь к столярному делу. Вообще-то он более 20 лет работает в сфере недвижимости, у него свой бизнес, но сейчас с удовольствием мастерит и стулья, и столы, и шкафы.
Так вчетвером мы прожили несколько лет. Старший сын Витя женился и съехал от нас.
А потом мне стукнуло 45. И я опять завела разговор про детей. Внуков пока не было, а хотелось еще ребеночка. Поэтому мы решили, что пока мы еще не старые, то можем взять еще одного, а может, и двух. Созвали семейный совет, поговорили с нашими бабушками-дедушками, с детьми. Подумали-взвесили, все согласились. Мы опять собрали все документы, прошли процедуры.
Мы договорились с Леней и Варей, кто и где будет жить. В этот раз решили, что мы готовы взять не малышей, а детей постарше – указали возраст до 10 лет. И мы только пришли, подали все документы в органы опеки, и к концу лета нам позвонили и говорят: «Вы знаете, у нас тут мальчик. Ему, правда, 10 лет». И рассказывают страшную историю: папа умер, мама умерла, бабушка умерла, дедушка остался, но у него инсульт, он не может взять парня.
Первой мыслью у меня было: «10 лет, такой взрослый, мама дорогая...» Мы рассчитывали на маленьких. А он был старше, чем Варя и Леня. Ему в том году 11 должно было исполниться, а Варваре – 10. Мы засомневались. Но в опеке заверили: «Да вы что, у вас такой опыт! И потом мальчик вроде как из семьи. Если он в 10 лет попадет в систему, плохо ему будет, вряд ли его возьмут. Не будут разбираться из семьи он или нет». Мы все взвесили, сказали, что готовы познакомиться с мальчиком и потом дать ответ. И дальше у нас все пошло, как всегда. Через несколько дней мы забрали мальчика домой. Это был наш третий ребенок – Эльдар.
– Вы быстро приняли друг друга?
– Я бы так не сказала. Тут оказались такие подводные камни, к которым я была не совсем готова. Мы с Владимиром всегда хотели именно усыновлять детей. Давать им свою фамилию. Мы Колобковы, они наши колобочки. Колобковы Владимировичи. А с Эльдаром получилось по-другому. Я к нему «сынок, сынок, я твоя мама», а оказалось, что он не готов усыновляться. Он с самого начала пытался сохранить свою идентичность, свою фамилию. А для меня это было шоком. Поэтому я отправилась к психологу, на группы для родителей. Мне надо было принять, что это его право. Плюс у ребенка было столько травм, что было бы несправедливо выяснять вопросы с фамилией.
Постепенно он стал делиться историями из прошлой семьи, всплыли подробности, в которые нас никто не посвятил. Оказалось, что его родители не просто умерли. Там были и наркотики, и воровство. Выяснилось, что у Эльдара есть и брат, и бабушка, и дедушка, и два дяди, и крестная. И никто из этих людей не взял за ребенка ответственность. При этом ребенок очень хотел сохранить связь со старой семьей. У меня был такой шок, потому что он очень подробно рассказывал про свою жизнь, все сравнивал. Я про это понимала и понимаю. Я даже про своих детей думаю — вот они доросли до такого возраста, случись что, они попадут в другую семью, они, естественно, будут рассказывать про нас. Эта мысль мне помогла морально перестроиться и принять, что мы Эльдару не приемные родители, а опекуны.
– Как дети ладят между собой?
– Варя с Леней подружились быстро. Когда у нас появился Эльдар, дочь тоже быстро нашла с ним общий язык. А вот у Лени с Эльдаром поначалу не заладилось. У Лени случился кризис, он высказывался, что вообще уйдет, потому что он тут не нужен.
Леня прирожденный лидер: он должен быть первым везде, и свое он всегда отстаивает. Мы узнали об этом, когда он пошел в детский сад. Если ему что-то не нравилось, он дрался, да так, что у детей вылетали зубы. У нас было два таких случая. Сколько переговоров я провела с родителями… Когда он пошел в школу, это продолжилось. Не дай Бог с ним играть в «Царя горы», потому что он залезет на самую вершину и туда уже никого не пустит.
Когда у нас появился Эльдар, Леня его лупил. Пока мы сообразили, что к чему – что Леня отстаивает свою территорию и не готов делить ее с братом – прошел год. Но мы не могли это так оставить, поэтому построили в доме еще одну комнату.
– Как старший сын принял новых детей в семью?
– Когда у нас появилась Варя, Витя только окончил школу и поступил в институт. Он ее сразу полюбил. С Леней у Вити сложные отношения, но у Лени со всеми сложные, так что тут удивляться нечему. Вите было тяжело принять вспыльчивость Лени, но в последние годы отношения у них, слава Богу, потеплели. Это произошло, когда у Вити родился сын, Миша. Леня очень полюбил карапуза. Как только старший сын с внуком к нам приезжает, Леня бежит к Мише, нянчит его часами. Вите как родителю приятно, что его ребенка так сильно любят. И я чувствую, что они наконец почувствовали себя родней.
Эльдар с нами три года и находится на этапе вливания в нашу семью. Отношения с Витей у них ровные. У Эльдара со всеми такие отношения. Он немного от нас обособился, как будто не хочет привязываться… Но тут уж только время поможет. И наша любовь.
– Что самое сложное для вас в воспитании детей, помимо их болезней и каких-то внутрисемейных конфликтов?
– Самое сложное для меня, наверное, что Эльдар нас пока никак не называет. Три года мы уже вместе, а он ни «тетя Марина», ни «мама Марина», ни Марина – никак. Он даже когда домой заходит, он не может позвать, узнать, дома ты или нет. Он кричит: «Эй, кто-нибудь! Кто дома есть?» Это, конечно, грань держит между нами. Он и бабушку бабушкой не называет, только на «вы». Он всех на «вы».
Второй непростой момент – это то, что у Эльдара оказалось много родственников. И он со всеми из них общается по телефону. У него есть дедушка, он его любит, дедушка любит его. Есть и другие родственники. Но мне до сих пор непонятно, почему за него никто не взял ответственность внутри семьи. А когда мы его взяли к себе, все как будто успокоились, что он обрел дом. Но по факту получается, что мы добавились к его семье еще одной веткой.
Третья сложность – школа. В год, когда у нас появился Эльдар, они все в школе по всем фронтам провалились. Что понятно – у всех была адаптация. Я понимала, что сама с детьми заниматься не буду, потому что мама должна любить, кормить, одевать, жалеть, а не злиться из-за несделанных уроков… Я начала прибегать к помощи репетиторов. Они у меня ходили и русским заниматься, и математикой, и английским. А потом в год, когда началась пандемия, у нас резко уменьшился доход – стало понятно, что столько занятий на всех мы не потянем. Я подумала: «Ну ладно, на все воля Божья».
И вдруг в группе родителей, в которой я состою, появилась информация, что набирают детей в «Школу перемен», где дети смогут бесплатно заниматься с репетитором английским. Сразу записала туда Эльдара, а потом и Варю. Леня категорически отказался, он сказал: «Нет, я уже нарепетиторствовался». А Варя и Эльдар стали заниматься. И с удовольствием. Они попали к педагогу, который меня покорил. Варю она очень поддерживала, подробно все объясняла – ей такой подход необходим, так как она чуть что – сразу в слезы, на нее давить нельзя.
У Эльдара сильных подвижек в плане знаний не было, тем не менее у него появился опыт, отличный от школы, где на нем сразу поставили крест. Я видела, как они общаются с педагогом, как он не стесняется задавать вопросы, как его слышат. Леня, смотря на сестру и брата, тоже захотел на занятия. Группы уже были набраны, но тем не менее нам не отказали. В мае наш педагог к моему расстройству из школы ушла. Нам дали другого учителя, более динамичного. Это был человек будто специально для Лени. Когда я услышала, как она с ним работает, я не могла оторваться от этого зрелища. Мой ребенок целый час, не отрываясь, общался на иностранном языке с учителем. Это было удивительно.
Потом началось лето. После каникул Леня сразу заявил, что возвращается к занятиям, так как ему интересно. Варя с Эльдаром сказали, что не хотят в этом году заниматься английским. Тогда для Вари мы подобрали русский – ей все-таки надо к ОГЭ готовиться. Она согласилась.
С Эльдаром пока непросто. Он не хочет заниматься, и я решила на него не давить. В этом году отказывается делать уроки со словами «Я ничего тут не должен». Я опять пошла на поддерживающие группы, к психологам, и понимаю, что все у нас нормально. Это просто трудный этап, его надо пережить.
– Откуда у вас столько сил переживать эти «трудные этапы»?
– Моя сила в вере в Бога, в семье, в муже. Я вышла замуж очень рано, в 16 лет. И мы с мужем прошли вместе все: и огонь, и воду. Мы знаем друг друга очень хорошо и умеем друг друга поддерживать. Когда мы с ним вдвоем, мы одна сила. Самое главное, что у нас совпадает – это ценности: семья для нас всегда на первом месте. Мы оба патриоты, а еще верим в Бога. Мы к вере вместе пришли. Теперь Колобков в выходные помогает батюшке, в храме служит, я на клиросе пою, дети тоже.
Все это очень поддерживает, когда тебе плохо. Дети начинают обманывать, воровать, ругаться… и ты начинаешь молиться. И через время становится легче.
А еще Владимир приходит, говорит: «Давай посидим вместе, кино посмотрим, чай попьем». Самые простые вещи, когда ты сидишь рядом с близким человеком, он тебя обнимает и говорит: «Марина, понимаешь, у каждого из наших детей будет своя жизнь, своя судьба. У каждого будет своя половинка. И так здорово, что они видят, как мы с тобой дружно живем. Здорово, что у нас есть дом, что мы можем детей накормить, поговорить с ними». И сразу после этих разговоров так хорошо становится. Думаешь: «Слава Богу за все». И после этого ты снижаешь свои ожидания в отношении детей.
Еще подруги меня очень поддерживают. Позвонишь, поделишься, а тебе: «Мариночка, все бросай, приезжай ко мне, уже варю кофе». Приезжаешь, поплачешься, обнимешься, и тоже лучше. Потом возвращается домой: а тут муж, дети. Ты рад, что сам живой, и с твоими родными все в порядке. Я понимаю, что мы уже стали настоящей семьей – той самой, о которой мы мечтали с мужем с самого начала нашего знакомства.