— Андрей, как вам сегодняшний public-talk? Выносите ли вы из каждой такой встречи что-то для себя — или все они похожи друг на друга?
— Они одновременно и похожи, и непохожи. Мне кажется, что я начал понимать, как работает сценарист, только когда начал это преподавать и объяснять. Потому что пока ты не вербализируешь принципы своей работы, они у тебя как-то роятся в голове, но их не существует в реальности.
Только вербализация позволяет понять, что, собственно, происходит. Это такая социальная активность, которая нужна для привлечения аудитории в регионах к этой профессии. Потому что киноиндустрия — это одна из немногих сфер, которая может полноценно существовать в конкретном регионе. Необязательно в Москве. Не надо всем ломиться в Москву, чтобы быть крутыми сценаристами. Крутым сценаристом можно быть где угодно, включая Северный полюс. Это очень важно понять и донести до аудитории в регионах.
— Расскажите про свою миссию на кинофестивале «Одна шестая». Как работает ваша сценарная лаборатория?
— Я пытаюсь с ребятами проводить интенсив, в котором объясняю правила игры — так, как я это вижу. Он короткий, но довольно емкий. Они слушают лекции, пишут свои работы, переписывают предыдущие работы, получают как можно больше отзывов от меня. И главное, что они также получают отзывы от своих коллег.
Потому что важно не только, чтобы я им рассказал, но и чтобы те ребята, которые с ними учатся, тоже дали бы свои отзывы на их работу. Очень важен эмоциональный отклик, который ты получаешь.
— Как вы оцениваете работы финалистов этого года? Может быть, вы выделили для себя что-то особенное?
— Хорошие работы, нормальные. Но тут такая схема: то, что они прислали, — учебные работы, которые ты зачеркиваешь и идешь дальше. Это используется как пропуск в профессию — я читаю и вижу, что человек умеет писать. А они могут дальше делать с этими работами, что хотят.
— Может ли вас что-то удивить? Какие факторы должны сложиться, чтобы вы сказали: «Вау!»?
— Такое часто происходит. Бывают классные сценарии, которые ты читаешь — и думаешь, что это очень круто, классно, ново, неожиданно. Создание сценариев — это не та тема, которая себя исчерпала, а мы из последних сил уже еле-еле дрейфуем и не понимаем, что делать. Новые сценарии и новые темы появляются регулярно. Во-первых, потому что у нас память короткая, мы очень быстро забываем то, что было в прошлом, — и нам кажется, что это новое. Но это работает так же, мы получаем эмоциональный заряд. А во-вторых, потому что иногда реально формируются темы и смыслы, которых раньше не было.
— В аннотации к сценарной лаборатории говорится, что для студентов важно не затрагивать темы оружия, насилия, суицидов и так далее. А с чего лучше начинать?
— С неострых тем. Это связано с тем, что любой неофит, в первый раз придя в сценарий, всегда пользуется самым острым оружием для того, чтобы мгновенно создать конфликт. Просто сценарий — это зона конфликтов. Если ты не умеешь создавать это без пистолетов, значит, у тебя проблемы. Ты так себе сценарист.
В литературе были мощнейшие авторы, которые умели создавать многотомный конфликт из того, что скоро приедет тетушка — и что же я буду делать, когда она приедет. Понимаете, там никто не доставал пистолет. Это и есть мастерство драматургии. Это то, что должен уметь делать студент. А уже потом можно дать ему пистолет.
— Почему для вас важно не просто создавать сценарии и творить, а преподавать и передавать знания?
— Потому что, во-первых, когда я вербализирую это, я сам начинаю лучше что-то понимать. Во-вторых, потому что у нас уникальная ситуация, мы друг с другом не конкурируем. Мне конкретно, как сценаристу Золотареву, выгодно, чтобы другие сценаристы были крутыми. Потому что если они сделают хорошее кино, зритель скажет, что русское кино — это хорошо. Мы воюем не друг с другом, мы воюем с водкой. Нам нужно, чтобы зритель не водку бухал, а ходил в кино. Для этого необходимо снимать много хорошего кино.
— Почему профессия сценариста считается дефицитной? Что отпугивает потенциальных абитуриентов?
— Низкая амбициозность у сценарных абитуриентов в среднем. Потому что есть общая недооценка профессии сценариста. Никто не знает, что это такое на самом деле. Абитуриент, который приходит в киновуз, гораздо больше знает о профессии режиссера и продюсера, чем о профессии сценариста. Просто потому что это более медийные профессии, они на виду. Все хотят быть актерами. Мало кто хочет быть сценаристом. Потому что они просто ничего про это не знают. Эта низкая информированность мешает.
— На публичной встрече вы сказали, что не верите в книги, которые рассказывают, как писать сценарии. А как тогда обучать сценаристов?
— Я верю в драматургию и в то, что она нужна для ревизии готовых текстов. Она не нужна для того, чтобы учиться писать. Она не научит писать. Нет книг, которые рассказывают, как писать. Есть книги, которые рассказывают, где проблемы в сценарии.
— Вы также говорили, что черпаете вдохновение из кортизола, делая задачи в последний момент. На ваш взгляд, стоит ли бороться с этим?
— Стоит (улыбается).
— А у вас получается бороться?
— Нет.
— Почему сейчас людям интересны мистика и сказки? И как вы считаете, может ли это оторвать зрителя от реальности?
— Конечно, может. Это эскапистские жанры, но они были интересны всегда. Нет такого, чтобы прямо сейчас всем стало интересно. Это происходит почти все время, потому что людям очень привлекательна сама возможность сделать что-то из ничего, как бы «читернуть» немножко эту жизнь и мистическим образом получить то, что нельзя получить в реальности. Каждый человек этого хочет. По этой причине все мистические темы очень актуальны.
— Есть ощущение, что при создании сценария «100 лет тому вперед» вы ориентировались на актеров, потому что они подобраны очень органично. Как было на самом деле?
— Сначала мы написали сценарий, потом уже поправили под актеров.
— Учитывается ли ваше мнение при подборе актеров?
— Мне просто говорили, кто будет, и я очень радовался. Такая схема была. Конечно, я иногда кого-то предлагаю, но я не продюсер «Сто лет тому вперед». Там очень профессиональные ребята — Саша Андрющенко, Миша Врубель. Нет смысла лезть им под руку и говорить: «Нет, подожди, секунду, давайте все-таки Юру Борисова попробуем». Они без меня разберутся, что там нужен Юра Борисов.
— Вы анонсировали съемки мистического сериала в Екатеринбурге и отметили, что важно снимать кино в регионах. Почему это важно, если можно использовать, например, малоузнаваемые районы Москвы или Питера, что менее затратно?
— Истории должны быть приземлены в конкретном месте. Мы — как зрители — хотим видеть историю в достаточной степени достоверной. А мистическая история нуждается в достоверности всего, кроме мистики. Все остальное вокруг должно быть настолько настоящим, чтобы мы поверили в то, что там происходит. Нельзя приземлять истории как бы in the middle of nowhere [непонятно где. — «Газета.Ru»]. Они должны быть не просто в какой-то абстрактной России или в лесу. Очень желательно это приземлить на конкретную улицу с конкретными домами в конкретном городе.
Мне кажется, Екатеринбург незаслуженно обделен большим количеством кинематографических проектов. Здесь есть киностудия, что большая редкость. У нас, по-моему, восточнее таких студий больше нет. И это очень-очень круто. Мне кажется, Свердловскую киностудию надо активно поддерживать по возможности.
— За редким исключением кино снимают где-то за Уралом. А бывали ли вы на Дальнем Востоке и задумывались ли над съемками там?
— Да, даже в этом году много раз был — и на Камчатке, и во Владивостоке, и на Севере. Я постоянно туда летаю. Мы во Владивостоке снимали кино полнометражное, «Напарник» называется. Давно, правда, это было. Сейчас планируем тоже снимать, в том числе и на Камчатке.
— Если бы решение принимали вы, сериал «Слово пацана» получил бы продолжение?
— Не скажу. Я не могу об этом говорить из-за того, что меня продюсеры проклянут.
— Как к вам пришла идея экранизировать историю про банды Казани?
— Ко мне пришел Жора [Крыжовников, режиссер сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте». — «Газета.Ru»]. Говорит: «Давай напишем кино про бандитов?» Я подумал: «Ну сошел с ума и ладно». Потому что это абсолютно на него не похоже, этот человек максимально отстранен от любой правовой тематики. Андрей Николаевич [настоящее имя Жоры Крыжовникова. — «Газета.Ru»] — человек увлекающийся, и я подумал, что он полежит, придет в себя и займется чем-то нормальным. Но он убедил меня прочитать книгу Роберта Гараева — и я понял, что описанный там мир — действительно интересная зона для того, чтобы рассказать историю людей, которые находятся в вакууме своих ценностей и отделены от всего окружающего.
— О пока неснятом фильме «Русская пятерка». Вы сказали, что очень любите этот сценарий. Почему он вызывает такие чувства?
— Мне кажется, что его персонажи получились очень интересными и живыми. Это история о том, как мы научили мир играть в хоккей, это правда круто. «Русская пятерка» хоккеистов оказала огромное влияние на игру в принципе. Это драма людей, которые оторваны от родины, которых обвиняют в том, что они — предатели. Эти же люди несут русскую культуру — и поглощают ту точку, в которую они приезжают, вместо того, чтобы быть поглощенными.
— На днях юные российские теннисистки Мирра Андреева и Диана Шнайдер взяли на Олимпиаде серебро под нейтральным флагом, уступив опытным итальянкам. При этом там была драма из-за критики российских спортсменов и запрета общаться с журналистами на родном языке. Как вы можете прокомментировать эту ситуацию и ограничения в отношении россиян в международном спорте?
— Это удивительно и очень сильно характеризует нашу реальность. Мне кажется, что в принципе соревновательный спорт изначально был нужен для того, чтобы прекратить войны. То есть спорт — это сублимация войны.
Мы выходим биться на футбольном матче и пинаем мяч для того, чтобы не убивать друг друга. В этом смысл. Все это прекрасное сообщество, которое отодвигает Россию от международного спорта, как бы декларирует необходимость снижения агрессии. Но именно этим они агрессию наращивают. Мне кажется, это просто бытовой идиотизм. Я не знаю, как это охарактеризовать.
— А что касается истории теннисисток — как вы считаете, на ее основе получился бы интересный фильм?
— Пока сложно сказать. Но обстоятельства интересные.