— В июне 2019-го — спустя почти ровно два года после публикации «Текста» – был арестован журналист Иван Голунов. Учитывая какие-то невероятные пересечения между его историей и вашим романом, учитывая на тот момент уже готовившуюся к скорому выходу в прокат экранизацию книги, не промелькнула ли в вашей голове мысль: «Сугубо для популярности «Текста» произошедшее — хорошо»?
— «Текст» вообще не нуждался в таком ужасном промо. И без Ивана Голунова в нашей стране больше 130 тысяч человек сидят по 228-й статье. Зная, как работают правоохранительная система (как частная корпорация, ориентированная на зарабатывание денег) и суды (как система прикрытия), можно только догадываться, сколько из этих людей осуждены невинно.
Подброшенные наркотики — не только способ с легкостью сломать жизнь неприятному милиции человеку, но и отличный вид заработка. Трудно не дать взятку, когда тебе угрожают семью годами на «зоне», а надежды на правосудие нет.
Совпадение имен героя «Текста» Ильи Горюнова и Ивана Голунова, их привлечение по одной и той же статье УК кажется или пиаром, или пророчеством — но это ни то, ни другое. Это просто статистика. Среди 130 тысяч человек, сидящих по 228-й статье, наверняка изобилуют не только Голуновы, но и Годуновы, и Гореновы, и Горяиновы, и Гурьяновы. Масса людей, за которых — в отличие от Голунова — некому было вписаться. Масса обычных людей со сломанными жизнями — такие, как Илья Горюнов. В «Тексте» я описывал не исключительный случай, а типичный.
— Вы когда-то говорили, что массовый зритель за редким исключением в кино ходит на звезд, а не режиссеров и сценаристов. В «Тексте» главную роль исполнил Александр Петров — пожалуй, наиболее востребованный молодой актер России прямо сейчас. Как вам кажется, не согласись Александр — или любой другой его коллега примерно схожего масштаба — сниматься в экранизации, насколько ее создание лишилось бы смысла, потеряло бы в плане популярности?
— Когда фильм открывает новую звезду, какая-то одна роль навсегда врастает в массовом сознании в героя, актер становится киногероем и продолжает быть им всю жизнь: возьмите Сергея Бодрова и Данилу Багрова. Тихонова и Штирлица. Когда ты зовешь состоявшегося популярного актера на главную роль, люди будут воспринимать фильм как условную историю приключений именно этого актера в предлагаемых обстоятельствах: Брюс Уиллис полетел в космос, Брюс Уиллис освобождает заложников, Брюс Уиллис сидит с шариком-кляпом в подвале у извращенцев. Для подлинности и искренности фильму лучше взять неизвестного актера, для успешного проката — звезду.
Можете называть «Текст» мейнстримом, но это кино совершенно неформатное, рискованное — и по теме, и по сюжету, и по духу, и по финалу, и по режиссуре в целом. Для продюсеров это был очень смелый, борзый, я бы даже сказал, проект. Когда Петров сказал, что хочет играть главную роль, они согласились сразу: с продюсерской точки зрения это удача. Талантливый и чрезвычайно преданный своему делу артист с огромной фанатской базой.
Но если бы Петров не согласился, фильм состоялся бы все равно — с другим актером. Потому что в нашем кино очень много вульгарной псевдопатриотической и вульгарной легкомысленной накипи, а фильма про жизнь, про сегодня, про то, как все на самом деле, — нет.
— Права на экранизацию романа проданы за рубеж. Как вы себе представляете их версию «Текста»? Ведь, учитывая наличие фильма Клима Шипенко и русскую окантовку оригинальной истории, заграничные кинематографисты, вероятно, захотят сделать что-то сильно отличное от вашей книги, картины с Петровым, оставив лишь сам «скелет».
— Декорации «Текста» уникальны для России, да. Но и тема зависимости от мобильных телефонов, и попытка осознания той роли, которую они играют в жизни каждого человека сегодня, и история бесправия «маленького» человека, который через кражу чужого смартфона присваивает себе жизнь человека «большого», – это универсально. Мне, в частности, из Италии поступали предложения об экранизации романа, из Южной Кореи. В Европе сюжетный «скелет» «Текста» мог бы лечь на историю ближневосточного беженца, в США — на историю темнокожего. Я писал о России, о здесь и сейчас, но получилось про человека, про людей вообще.
— Есть ли какие-то моменты в экранизации Шипенко, которые вам не особо понравились, которые вы — будь такая возможность — хотели бы изменить?
— Я, конечно, не совсем так представлял себе этот фильм. Мелькали в голове образы из «Бойцовского клуба» скорее — графика на экране, более клиповая манера, сквозной саундтрек. История трудная по своей сути, я думал, Клим попробует подать ее в более дерзкой манере. Но он решил иначе: поскольку сюжет крайне жизненный и чуть ли не документальный, Шипенко решил снимать все в минималистическом, почти документальном стиле, чтобы не отвлекать зрителя от истории. Он вообще с большим пиететом отнесся и к книге, и к сценарию — говорил, что свою главную задачу видит в том, чтобы не испортить мою историю. В итоговом варианте я бы, наверное, не стал менять ничего.
— Вы активно экспериментируете с форматами. Как пример — аудиосериал «Пост». В чем основная причина данных экспериментов: вам просто скучно, тесно в рамках литературы в ее классическом понимании, или же таким образом вы работаете на расширение собственной популярности, понимания, что книжный рынок в России, мягко говоря, находится не в самом идеальном состоянии?
— Я не очень завишу от российского книжного рынка. «Текст», например, переведен на 20 языков, только что вышел в Китае, хотя книге всего два с половиной года, а «Метро» — чуть ли не на 40.
В целом хочется исследовать и новые способы нарратива, и новые медиа. И потому что люди читают меньше, относятся к романам как к «лонгридам» и побаиваются отлипать так надолго от экранов своих смартфонов, и потому что новые форматы открывают новые возможности для эксперимента. Дело не только в скуке, дело в том, что когда ты начинаешь пользоваться шаблонами, старыми наработками — теряешь чувствительность, замыливаешь глаз, берешься за сюжет теми частями души, которые уже намозолены. Когда бросаешь себе вызов, идешь в новый жанр и новый формат — рискуешь провалиться, но есть надежда сделать что-то настоящее. Шанс найти есть только у того, кто ищет.
— Вы рассказывали, что писали свою первую книгу — «Метро 2033» — в возрасте 18 лет, когда еще учились на первых курсах института. Не было ли вам тогда страшно лезть в литературу, которая, кажется, до сих пор воспринимается как занятие для людей – в лучшем случае – среднего возраста, а то и предпенсионного, уже «повидавших жизнь»? И в целом, на ваш взгляд, каков на данный момент минимальный порог вхождения в литературу в России? Если он, конечно, вообще есть.
— Каждому новому поколению нужен свой голос. Свой собственный — молодой и звонкий. Потому что голоса старших — сиплые и усталые, а голоса классиков искажены патефонными записями.
Нет и не может быть минимального возраста вхождения в литературу. Да, опыт накапливается постепенно, но есть опыт уникальный, который может прийти к человеку и в юном возрасте, и в детстве — на детских травмах, кажется, зиждется вся современная американская проза вообще. Мне лезть в литературу было не страшно, я и на стройки в детстве лазал, и в котлованы падал, как герой «Текста»; было интересно, что там. И до сих пор очень интересно.
— Роман «Метро 2033», принесший вам славу, изначально добился огромного успеха в интернете, куда вы его выложили, сделав бесплатным для чтения, — и лишь затем как печатное издание. Как оцените перспективы «сетевой» литературы — и в России, и за рубежом — на сегодняшний день?
— Нет уже отдельной «сетевой» литературы и отдельной бумажно-серьезной. Эти сосуды сообщаются, и авторы могут из одного перетечь в другой — и обратно. Есть немало примеров авторов, начинающих в сети, привлекающих к себе внимание читателей в интернете — и затем приходящих в издательства.
Другое дело, что то, что считается «правильной», или, как это неподобающе называют издатели, «премиальной» — вроде бы от литературных премий, но отзвук странный — прозой, все еще должно сначала пройти коронационный фильтр «толстых» (на самом деле очень-очень тонких) литературных журналов, призовых мест этих самых премий — и только тогда попасть на книжные полки. Это все пережитки. Новое поколение критиков и новое поколение редакторов — куда более раскомплексованные люди, они не пытаются самоутверждаться за счет унижения авторов, не прошедших все формальности обряда инициации в «большую серьезную» литературу, так что скоро эти границы размоет вообще.
— Случаи, когда современные отечественные проекты — фильмы, книги, игры — достигали успеха на внешних рынках, во многом единичны. Однако вам это удалось. Как вы думаете, в чем ваш главный секрет успеха за рубежом? И вообще — глобальный секрет востребованности за пределами русскоязычных стран, который неизвестен вашим соотечественникам, производящим качественный контент, однако не добивающимся успеха на Западе, в Азии?
— Думаю, дело может быть в сочетании универсальности сюжетов, которые я рассказываю, и уникальности обстоятельств и декораций. Но это если теоретизировать задним числом... Потому что, на самом-то деле, я представления не имею о том, каким образом такая странная, специфическая, нишевая вещь, как «Метро 2033» — со всеми ее непроизносимыми названиями станций, именами-отчествами, с переживаниями по поводу крушения советского герметичного мира как центральной метафорой — смогла снискать популярность в Германии, Китае, Польше или Штатах.
Иногда мне вообще кажется, что все это происходит не со мной. А вообще — не надо думать о том, будет у вещи успех или нет, не надо стараться лепить ее под воображаемую целевую аудиторию. Надо просто следовать за ощущением натянутой струны в своей груди. Касаешься темы, слушаешь звук: не фальшивит? Не спущена ли? Не надо ли натянуть еще? Натягиваешь еще — и снова прислушиваешься. Если звенит звонко, надо писать.
— В одном из интервью вы сказали, что «никогда не считали себя русским писателем». На ваш взгляд, данное позиционирование — самовосприятие — как-то помогло вам в достижении успеха за рубежом?
— Никак. Это тут, на Родине, на фоне Настоящих Русских Писателей я теряюсь, а на Западе и в Азии меня считают именно что русским — укладывающимся в прокрустово ложе нашей литературной традиции аккуратненько, так что ни ножки, ни голова не торчат. Страдания, самокопание, самопожертвование, «маленький» герой, от которого ничего не зависит, и который, как бы он ни бился, не сможет изменить мироустройство — в западной литературе этого немного.
Православие, самодержавие, а потом коммунизм и коммунистическое самодержавие дали нам эту беспомощность, обреченность и экзистенциальную интровертность. Ничего, читают. У нас же читают Мураками, Кортасара или скандинавов: из любопытства, чтобы узнать, чем живет человек в мире, где все шиворот-навыворот.
— Ваши произведения выходят за рамки литературы — по ним делают игры, снимают фильмы. Изначально — когда вы задумываете новый роман — как-то закладываетесь на то, что позднее он должен обязательно хотя бы попробовать себя на другом поприще: в кино, той же игровой индустрии? Были ли случаи, когда отказывались от реализации идеи, которая вам нравилась, однако, по вашему мнению, не имела шансов оказаться за пределами книжным страниц?
— Для меня книга, роман являются краеугольным камнем, а вся трансмедийная история вокруг — это только способ донести книгу как можно до большего числа людей. Прекрасно, что есть игры по «Метро», и я сам пишу к ним сюжеты, но для меня важнее, что они приводят ко мне новых читателей, с которыми я могу говорить на важные для меня темы без оглядки на формат. Я выбираю следующую тему, следующий проект исходя не из того, какие перспективы мне это сулит, а из того, что тема вызрела — и ее можно снимать с ветки.
Медиум, жанр, вид искусства — это все вторично. «Тексту» просто очень повезло — в течение первых недель после выхода книги в свет я получил восемь предложений об экранизации, но совсем не ждал такого успеха. У меня есть книги, которые очень трудно экранизировать, например — футуристическая антиутопия «Будущее». Или которые экранизировать вовсе нельзя — как «Рассказы о Родине», политическая сатира и гротеск, новеллы об отношениях власти и народа. В этом году я закончил работу над театральной пьесой, посвященной жизни еврейского гетто города Лодзь во время Второй мировой, дорабатываю сценарий сериала для режиссера Владимира Мирзоева, а потом берусь за роман о распаде современной семьи. Хочется свободы, понимаете?
— Каким из своих творений гордитесь в большей степени? В отрыве от их общей популярности, естественно.
— Сейчас, наверное, заразившись всеобщим ажиотажем, — «Текстом». Но это вряд ли надолго. Я быстро остываю к своим вещам, забываю их. Гордишься всегда самым новым, самым свежим, только из груди, только из печи. А когда жар развеивается, начинаешь искать новое. Еще, еще — чтобы снова ощутить этот драйв.