Утром 14 августа 1987 года Андрей Миронов завтракал с Александром Ширвиндтом, своим коллегой по спектаклю «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Из-за страха полноты народный артист РСФСР достаточно серьезно ограничивал себя в еде — особенно в преддверии выхода на сцену. В тот злополучный день, по рассказам очевидцев, Миронов не отошел от собственных правил, съев несколько ломтиков колбасного сыра, который он обожал, и выпив кофе.
По окончании завтрака актер отправился играть в теннис. В Риге тогда стояла страшная жара, однако, невзирая на погоду и усталость, Миронов несколько часов носился по корту, отбивая мощные удары специально приглашенного тренера.
Беда заключалась в том, что Миронов бегал под палящим солнцем не в легкой майке, а обмотанный тремя полиэтиленовыми пакетами.
Подобная опасная жиросжигающая практика нередко используется профессиональными спортсменами, однако, во-первых, не в 46 лет, а во-вторых, под четким контролем медиков, внимательно следящих за состоянием подвергаемого сильному стрессу организма.
После тенниса Миронов вернулся в санаторий, где немного передохнул, а затем, запрыгнув в свою шикарную по тем временам иномарку, отправился в гостиницу к Ширвиндту, который попросил товарища добросить его до рижского театра, где уже ближе к ночи должен был состояться их спектакль.
Как позднее вспоминали коллеги актера, в преддверии последнего выхода на сцену Миронов выглядел абсолютно здоровым — беды ничто не предвещало. Однако в одной из заключительных сцен «Женитьбы» артист, традиционно блиставший в тот вечер, будто бы начал фривольничать: в частности, артист допустил улыбку в не особо подходящем для этого моменте. Дело, впрочем, было совсем не в импровизации — ближе к финалу выступления Миронов почувствовал чудовищную головную боль, о чем даже успел незаметно шепнуть Ширвиндту, находясь на сцене.
Осознав, что другу стало плохо, нынешний худрук Московского академического театра Сатиры оперативно увел Миронова за кулисы, обеспокоенные зрители в зале начали перешептываться, опустился занавес... Немногим позднее в гримерку позвали врачей из числа купивших билеты на спектакль рижан.
По слухам, в панике, видя умирающего всесоюзного любимца, кто-то решился дать ему таблетку нитроглицерина, что в этой ситуации было фатальным: у актера, как стало известно впоследствии, произошел разрыв артерии, и сосудорасширяющее вещество лишь усугубило его состояние.
Так и не приведя Миронова в чувство за кулисами, медики доставили его в больницу, куда вскоре вместе с коллегами прибыл московский нейрохирург Эдуард Кандель, один из лучших врачей страны, который в те дни также пребывал в Риге. Причем изначально — еще до личного осмотра актера — он, вероятно, не осознавал всей серьезности ситуации.
«Четыре человека, как сейчас помню, этих академиков, включая Канделя. Они, значит, вальяжно, академически разговаривали, потом им дали белые халаты... Они в этом милом и вальяжном разговоре туда вошли. Прошло минут 15, они [из палаты] вышли, и я до сих пор помню их лица. <...> Вышли они с совершенно остановившимися лицами», — рассказывал о тех событиях Ширвиндт в интервью документальному фильму Первого канала.
Миронову был поставлен страшный диагноз — обширное кровоизлияние в мозг и разрыв сосудов головного мозга.
Чтобы спасти жизнь прославленного артиста, врачи провели несколько срочных реанимационных действий по поддержке дыхания и сердцебиения, созвали консилиум, однако итог все равно оказался плачевным. Жизнедеятельность организма Миронова на протяжении двух суток поддерживалась искусственно, но разрушения мозга уже были необратимыми, и ранним утром 16 августа звезду советского кино и театра было решено «отключить от аппарата».
Вечером того же дня Миронов должен был выйти на сцену театра в городе Шяуляй. Свободных мест на мероприятие, естественно, не осталось еще задолго до намеченной даты. В связи со смертью актера руководство ДК предложило зрителям вернуть деньги за отмененный концерт. Билеты не сдал никто.