Режиссер Сальвадор Малло (Антонио Бандерас) — признанный классик, переживающий кризис. Годы уже не те: он давно ничего не снимает, пишет в стол, оброс всевозможными болячками. Из зыбучих песков его выдергивает предложение провести показ с обсуждением его культовой ленты 32-летней давности. Для этого нужно помириться с главной звездой ленты Альберто Креспо (Асьер Эчеандиа), разрыв с которым произошел как раз накануне премьеры картины. Следующие полтора часа экранного времени Сальвадор будет все глубже проваливаться в глубины собственной памяти, цепляясь за окружающие его триггеры. Пианист в кафе заиграет знакомую с детства мелодию, среди приглашений обнаружится открытка с рисунком, а в следующую секунду глаза постановщика подернутся туманной дымкой — а мы вслед за ним отправимся куда-то давным-далеко.
Воспоминания Сальвадора невероятно живы — не за счет условной фотореалистичности, а, напротив, некоторой кукольности. Не такой подчеркнутой и раздутой, какими наполнены работы, скажем, Уэса Андерсона, а естественной — обусловленной десятилетиями, что прошли с момента их запечатления. Эти образы стремительно просачиваются в сознание, и вскоре уже сам начинаешь реагировать на встречающиеся внешние раздражители. Вот герой Бандераса сидит в приемной у врача и, поднимая взгляд кверху, видит нарисованную на потолке решетку. А мы одновременно с ним улыбаемся, вспоминая разлинованный лоскуток неба в землянке в Патерне.
Это, безусловно, кино автобиографичное — возможно, не в историческом, но в психологическом смысле. Слишком уж много здесь деталей и аксессуаров, которые невозможно придумать, если сам никогда не переживал. Состарившийся Сальвадор не может присесть, не подложив под колени подушечку; от кроссовок пришлось отказаться в пользу ненавистных мокасин — шнурки уже не поддаются. Достигнув того возраста, когда уже само тело сигнализирует о необходимости разобраться в себе, он ищет удобную позу (а чуть позже — наркотик), от которой боль в спине не будет так саднить. А материала для разбирательств накопилось уже многовато: отношения со скончавшейся четыре года назад матерью, первая серьезная любовь — и вытекающий из нее вопрос сексуальности, творчество, конфликт с игравшим у него актером.
Большую часть времени от картины веет каким-то беспокойным спокойствием — словно и сам фильм пытается нащупать положение, в котором тиски боли хоть немного разомкнутся. В этом смысле лента Альмодовара кажется своеобразным антонимом прошлогоднего «Дома, который построил Джек» — там другой важнейший режиссер современности тоже подводил определенные итоги, пытался осмыслить свое творчество и определить его место в мировом культурном наследии. Однако, в отличие от Джека, у экранного альтер-эго испанца все же получается достичь примирения с собой — ну или как минимум гораздо менее радикальным образом.
Сальвадор редко когда может себе позволить что-то помимо внешне спокойной созерцательности — лишь несколько раз ее место занимают всплески былой спеси. В этом контексте «Боль и славу» будет уместно сравнить с «Молодостью» Паоло Соррентино (если уж совсем конкретно, то Сальвадор местами сильно напоминает дирижера и композитора Фреда).
На самом деле, параллелей тут можно проводить сколько угодно. Альмодовар не придумывает какого-то кардинально нового сюжета: историй о творцах в кризисе мы видели уже предостаточно («8½» Федерико Феллини, «Великая красота» того же Соррентино, «Опасная игра» Абеля Феррары). Да и в разрезе фильмографии самого автора «Женщин на грани нервного срыва», «Живой плоти» и «Все о моей матери» «Боль и слава» не воспринимается как нечто радикальное: сочные экспрессионистские цвета (в особенности красный) — на месте, рекурсивное кино в кино — тоже, любимые Бандерас и Пенелопа Крус — разумеется.
Магия его 21-й картины не имеет ничего общего с пресловутой оригинальностью: это все давно знакомые нам кусочки гигантского пазла, просто на этот раз сложенные и обрамленные с учетом собственных переживаний. «Боль и слава» — обезоруживающе трогательная исповедь, построенная на всех этих мелочах, полутонах, интонациях, взглядах. Поэтому ее ни в коем случае нельзя смотреть в дубляже: он попросту убивает львиную долю фантастического труда Крус (она играет мать Сальвадора в молодости) и, самое главное, Бандераса. Последний здесь исполнил если не лучшую свою роль, то уж точно одну из лучших, что подтверждает приз Каннского фестиваля. На том же киносмотре, к слову, столь же справедливо наградили композитора Альберто Иглесиаса, который сочинил для ленты музыку — какой-то совершенно запредельной красоты.
И раз уж речь зашла про музыку, ей, пожалуй, и закончим. В те времена, когда группа «Сплин» еще была хорошей группой, у Александра Васильева была одна яркая строчка: «Вдруг уместилась жизнь вся на листе бумаги». Заменим лист бумаги на кинопленку — и вот она «Боль и слава».