Ватсон жив — выстрел Эвр Холмс лишь обездвижил верного доктора, сама же она исчезла, чем повергла в ужас и паранойю традиционно невозмутимого Майкрофта Холмса. Теперь им с братом предстоит восстанавливать родственные связи, ведь даже в мире суперинтеллектуалов все тоже начинается с детства. Ну а Эвр, в больничной робе и со скрипкой, похожая на выросшую девочку из «Звонка», будет играть бешеную мелодию, под которую придется плясать вновь обретенным родственникам.
История с досрочным сливом последнего эпизода четвертого сезона «Шерлока» в сеть какой-то дискуссии, пожалуй, не стоит.
(Интересно здесь разве что, сколько людей по всему миру — и с каким результатом — бросились переводить британское национальное достояние с русского.) Как бы то ни было, на рейтинг это повлияло вряд ли.
«Шерлок» Стивена Моффата и Марка Гэттиса — чуть ли не единственный сегодня сериал, который по-прежнему способен намертво приковать к телевизору даже людей, у которых его нету.
И заявления Бенедикта Камбербэтча о том, что если продолжение и будет, то нескоро, располагают к размышлениям о причинах возникновения этого феномена. И, конечно, о том, к чему он пришел на седьмой год своего существования.
Тем более что зашел он действительно далеко.
Моффат и Гэттис — главные наперсточники современного телевидения.
«Шерлок» был придуман вроде бы как постмодернистское упражнение, игра на потребу публике, которая не очень хочет нового, но всегда рада свежей суперобложке для классики. Баланс был выдержан идеально: фактурные герои Конан Дойла переселились в современный Лондон и поселились по адресу Музея Шерлока Холмса, чтобы раскрывать смутно знакомые преступления, которым тоже придали хай-тековый лоск.
Второй сезон оказался чуть сложнее. Довольно слабый рассказ «Скандал в Богемии» обернулся на экране блистательной лавстори с Шерлоком и доминатрикс Ирен Адлер в главных ролях. В финале этой серии авторы позволили себе первое действительно серьезное отступление от канона. Под бледной кожей Холмса, кажется, забилось настоящее сердце, толкнувшее его красивую и умную голову на безрассудства во имя возлюбленной. Дальше — больше, Мориарти оказался куда изощренней, чем в книге, и вдобавок стал геем, кажется, влюбленным в своего противника.
Параллельно с разделением Шерлока Конан Дойла и Шерлока BBC стали возникать так и оставшиеся без ответов вопросы.
Главный, конечно, как Шерлок выжил после своего рейхенбахского прыжка?
Скорее всего, дело тут в том, что в кино вообще все происходит понарошку, а красота жеста часто важнее логики.
Этими принципами Моффат и Гэттис руководствовались в последующих двух сезонах и прошлогодней рождественской серии «Безобразная невеста». Шерлок научился приспосабливать свою эмоциональность на пользу дела и постепенно превращался то ли в Джеймса Бонда, то ли в Бэтмена (в шапочке с козырьком вместо шапочки с ушками) с лицензией на убийство. Ватсон отрастил усы, женился, стал вдовцом и был несколько раз облапошен супругой и лучшим другом. Дела же, за которые брался дуэт, уже едва-едва имели отношение к Конан Дойлу, а если и имели, то к рассказам второго ряда («Шесть Наполеонов» читали?).
В финале четвертого сезона все эти линии достигли подлинного апогея.
Схватка Шерлока, Майкрофта и Эвр — это уже вообще не сэр Артур, а что-то среднее между «Координатами «Скайфолл» и нолановским «Темным рыцарем» — с поправкой на то, что Джокер оказался женщиной.
Адреналиновый аттракцион, в котором количество логических нестыковок компенсируется крутым сюжетным серпантином и крайней степенью эмоционального шантажа. Первые две трети серии — вообще лучшее, что сделали Гэттис с Моффатом с точки зрения драматургии и даже чисто кинематографически. Ближе к финалу истории, правда, авторы будто опомнились и принялись спешно всех мирить, а дурной характер объяснять, как это водится, недолюбленностью в детстве.
Кухонный гуманизм, видимо, объясняется некоторой боязливостью сценаристов, подведших своего героя к сражению с чистым злом, но хочется верить, что ключевые сражения у него еще впереди. Главное в том, что он к ним явно готов.
Спустя семь лет Шерлок окончательно превратился в отдельного персонажа с лицом Бенедикта Камбербэтча и формулировкой «я высокоактивный социопат» наперевес.
И вот что удивительно — этот герой оказался куда ближе к духу своего книжного прототипа, чем задавака-интеллектуал из первых серий, где фактических примет Конан Дойла было куда больше.
Эффект этот несложно объяснить: Конан Дойл, в отличие, допустим, от Агаты Кристи, в лучших своих произведениях брал читателя не столько интригой, сколько драматургией и обаятельными персонажами. К концу седьмого года своей новейшей экранной жизни «Шерлок», несмотря на все отличия, завоевывает сердца ровно тем же самым (хотя в первом из трех новых эпизодов с сантиментами все-таки был перебор). Пасторальный финал сезона, цитирующий канонические рассказы типа «Пляшущих человечков», выглядит здесь совершенно логично и уж никак не тянет на окончание всей истории в целом.
Во всяком случае, стоило бы объяснить, как все-таки, черт возьми, он выжил после того проклятого прыжка.