7 и 8 декабря на малой сцене театра «Практика» состоится очередная премьера — спектакль «YouTube / В полиции», поставленный Григорием Добрыгиным со студентами режиссерского факультета ГИТИСа из мастерской Олега Кудряшова. Этой постановкой открывается резиденция «кудряшей» в театре, которые теперь под крышей «Практики» составят компанию «брусникинцам». Перед премьерой «Газета.Ru» встретилась с Добрыгиным.
— Расскажите, как этот спектакль вообще появился?
— Лет пять назад, когда я учился на режиссера у Олега Львовича Кудряшова, у нас с однокурсниками была идея сделать спектакль про персонажей из YouTube. Мы проводили вечера и ночи, показывая друг другу удивительные ролики. Причем речь не о видеоблогерах, а именно об обычных людях — сложных, болезненных, раненых. В принципе, это и есть предмет изучения нашего спектакля — какая-то раненость. Но тогда мы уперлись в то, что не нашли драматурга. Отучившись у Олега Львовича сначала на актера, потом на режиссера, я продолжил свое пребывание в мастерской, помогая в работе со студентами. На первом курсе любого театрального есть классическое упражнение — наблюдение за людьми. То, что показывали студенты, производило печальное впечатление. Видимо, это связано с ритмом жизни, с переменой восприятия.
У нас у всех сейчас «ленточное» мышление благодаря социальным сетям. Мы меньше смотрим по сторонам и больше в экран телефона.
Поэтому у меня и возникла идея предложить первокурсникам понаблюдать за людьми там, в сети. Я получил у мастера разрешение на эксперимент, и результаты оказались гораздо убедительнее традиционных наблюдений. Олег Львович предложил показать эти этюды на экзамене, а на втором курсе сказал: «Делайте спектакль».
— А как возникло отделение полиции в качестве места действия?
— Во-первых, когда ребята показывали свои этюды, я предлагал им место действия для импровизации, и самым точным оказался обезьянник. Персонажи слились с этим пространством. А во-вторых, полицейские вообще много снимают — они глумятся или фиксируют какие-то эпизоды своих будней, большое количество материала попадает в сеть из их рук. Да и вообще, когда актер надевает синюю форму и выходит на сцену, почему-то становится смешно.
— Давайте теперь еще немного поговорим про жанр. Как то, что у вас получилось, соотносится с вербатимом, с документальным жанром? Здесь есть какой-то сюжет?
— Как такового сюжета здесь нет. И буквального копирования персонажей тоже нет: это было бы неинтересно. То есть в каком-то случае это работает, но далеко не всегда, а для нас интереснее было зайти на территорию, граничащую с художественной правдой и реальностью.
Получается новый жанр, который мы называем found drama.
Мы отталкиваемся от этих роликов, трансформируем их. Допустим, если герой под бутиратом, то в спектакле он… просто очень взволнован и крайне удивлен — мы ищем сценический эквивалент. В другом случае герой не был полицейским, это был просто подросток. Но именно в процессе изменения возникает какая-то жизнь.
Вообще мне чистый вербатим мало интересен. Как упражнение это, безусловно, полезно. Поиск человека, интервью, его расшифровка, анализ. Но тут возникает опасность подмены, актер рискует потеряться за самодостаточным текстом, особенно если он с матерком — такое сразу живое все.
— Те, кто видел спектакль в ГИТИСе, говорят, что это очень смешное представление.
— Так и есть, но мы не стараемся смешить. Ролики, на которые опираемся, тоже смешно смотреть поначалу, а потом накрывает. Несмотря на то что четкого сюжета здесь нет, все равно есть что-то объединяющее. По ходу действия у нас стали выкристаллизовываться основные линии. Можно сказать, что «главный герой» — это отделение полиции. А основная мысль в том, что сумасшествие, вторгающееся в это пространство, не позволяет отличить «больных» от «здоровых».
— При переносе в «Практику» спектакль как-то изменился?
— Я пока не знаю, каким он будет. Мы сейчас обживаем, заполняем пространство. Стараемся встроиться в него и не потерять что-то важное.
— Курс Кудряшова стал вторым резидентом «Практики» после «брусникинцев», которые уже стали московскими театральными звездами. «Кудряшей» знают несколько меньше. Можете объяснить, в чем феномен мастерской Кудряшова, отличие от выпускников других курсов?
— Когда я пришел поступать в мастерскую, Рома Шаляпин, ныне актер Театра наций, выпускник Олега Львовича, сказал, что если вы хотите успеха, популярности, то вам не сюда. Я тогда не понимал этих слов и, конечно, хотел успеха и всего такого, а потом понял. Дело в том, что после мастерской Кудряшова ты, в принципе, можешь все: ты поешь, танцуешь, слышишь. Но тебе почти ни с кем не интересно работать (улыбается).
Вот мой друг-однокурсник Саша Алябьев. Он работает в «Практике», играет в спектаклях Ивана Вырыпаева «Иллюзии» и «Невыносимо долгие объятия» — это то немногое, что ему интересно. Тот случай, когда качество предлагаемого «продукта» ему по вкусу. А из Маяковки, допустим, он почти сразу ушел. Мало с кем интересно.
Первый выпуск Кудряшова на режиссерском факультете — это Женя Ткачук, Юля Пересильд, Артем Тульчинский, Роман Шаляпин, Павел Акимкин… Они тогда выпустили «Шведскую спичку» Никиты Гриншпуна, которая и сейчас играется в Театре наций. Они стали фундаментом этого театра, до сих пор держатся вместе, но самостоятельным коллективом это все равно считать нельзя.
Бывают исключения — как «женовачи», образовавшие Студию театрального искусства, или выпускники Фоменко. А у нас долго ничего подобного не случалось. Мы хотели сохранить коллектив, пробовали идти в какие-то театры, не получалось. Феномен «кудряшей», наверное, в нашей ансамблевости, которая при этом не исключает индивидуальности.
Нас не пытались просто научить играть, а искали максимальные зоны заразительности на сцене; нет ничего важнее обаяния.
— Разве обаянию можно научить?
— Нет, конечно. Но можно найти, в чем человек обаятелен, и помочь это раскрыть. Остальные навыки нарабатываются сами собой с опытом, а вот для этого нужен такой мастер, как Олег Львович и команда замечательных педагогов, с которой он работает.
— Вы же дважды учились у Кудряшова — на актера, а потом на режиссера. Как так вышло, что вы, уже будучи звездой, решили сменить профессию?
— Это тоже, наверное, связано с качеством предлагаемого «продукта». Первый фильм, в котором я снялся, — «Как я провел этим летом» Алексея Попогребского. Тогда я четко понял, в каком кино я хотел бы работать. «Черная молния» была в этом смысле экспериментом — экшен, интересно. Но такие проекты частыми не бывают. Так что сперва был такой двойной выстрел, а потом меня стали куда-то звать сниматься, и ничего интересного там не было.
Плюс есть какое-то количество моих личных табу типа постельных сцен, которые тоже отсеивают часть сценариев. Вот и получается, что когда все предложения проходят через это сито, то у меня остается один проект в год — хороший. Проблема еще в том, что мне важно работать с теми режиссерами, которых хочется слушать, у которых я могу чему-то научиться, — видимо, потому что первыми были Попогребский и Корбайн (улыбается).
— И из-за этого вы сразу поняли, что надо становиться режиссером? Или был какой-то импульс?
— Еще во время учебы на актера я мучил режиссеров тем, что влезал в их интимное пространство замысла — процесс создания этюда доставлял мне больше радости, чем выход на сцену. Я смотрел на режиссеров и думал, есть ли у меня история, которую хочется рассказать. Так появилась короткометражка «Измена», и я снова пошел учиться к Кудряшову.
Во время первого показа своей режиссерской работы я потел как никогда!
Мои однокурсники вышли на сцену и стали играть то, что мы придумали, я весь оцепенел, не понимал, хорошо это или нет, все тело скрючилось… В общем, я тогда выхватил такой адреналин, на который подсаживаешься с первого раза.
— Актерство такого не дает?
— Не-а. Ну а что актер? Вышел на сцену, потянул одеяльце на себя… Нет такого чувства ответственности, которое дает режиссура. Ты взваливаешь на себя столько, сколько, по идее, не должен смочь унести. Плюс какое-то невероятное слияние с каждым участником процесса. Это потрясающее ощущение, когда ты находишь, вскрываешь в артисте индивидуальность. В «YouTube / В полиции» у меня есть один артист, которого я взял из педагогических соображений — решил, пусть попробует, хотя сначала у него не очень-то получалось. И вот на одной из репетиций он где-то в углу сам начал что-то бормотать, и это было так смешно и убедительно! В итоге я начал придумывать для него какие-то сцены, и стало получаться. Он стал увереннее в себе, взгляд стал другим. Такая радость, когда ты даешь это человеку.
— Кино собираетесь снимать?
— Да, мы собирались снимать, но не нашли финансирование. Сейчас усвоили урок и пишем новый сценарий с меньшим бюджетом.
— Я правильно понимаю, что вам сейчас важно заявить о себе именно как о режиссере, а не об актере, который пошел попробовать силы в новом качестве?
— Этап заявлений и доказываний я, кажется, уже прошел внутри себя. Был момент, когда меня коробило, что меня называют актером, а сейчас этого нет.
— Но заниматься хочется именно режиссурой?
— Да. Актерство — время от времени, чтобы быть финансово независимым.
Режиссура, увы, приносит меньше денег.
— Это и зарубежных предложений касается?
— Да, здесь разницы нет никакой.
— И один фильм в год позволяет чувствовать себя финансово независимым?
— Ну, есть же еще проекты. Я сделал документальный веб-сериал «Mamont Cup 2016: Семеро смелых». Время от времени появляются какие-то коммерческие предложения. Лучше я снимусь в хорошей рекламе, чем в плохом сериале (смеется).
— И последний вопрос. Вы же можете для себя что-то написать, снять? Что-нибудь, что всегда хотелось и не предлагали.
— Такого желания нет. Я всегда нахожу человека, которому могу доверять. Например, в «Измене» не стал сниматься, потому что понял, что Егор Корешков сделает это лучше. Я сейчас снимал клип, появился там на секунду, и то очень сомневался, что этот кадр нужен.