Из тьмы сурового германского леса пришла она к нам. Не зайчик беленький пробегал мимо нее, а опасный внимательный кабан. Не среднерусский безалаберный волк, а древняя немецкоговорящая рысь. Первую елку надумали наряжать именно здесь: в Неметчине.
Жизнь замечательна.
Просыпаешься в начале седьмого и зажигаешь елку.
Славно мерцают разноцветные лампочки.
Жизнь замечательна.
Дети спят. Взрослые тоже.
Снежок, первый, насколько понимаю, в этом сезоне,
Идет, идет снег, и светает.
«34», – ворчу себе под нос. Мне не нравится.
«34», – повторяю вслух. Опять не нравится что-то в этом числе.
Столько лет мне сегодня.
Это фрагмент стихотворения грузинского поэта Звиада Ратиани. Оно будет нас сопровождать сегодня как путеводная или, если угодно, рождественская звезда. А вот это – сведения про первые наряженные елки в истории человечества.
В Германии до настоящего времени сохранилась легенда, связанная с именем святого Бонифация. Чтобы показать германским язычникам бессилие их богов, тот срубил священный дуб, и в расколе пня выросла молодая пихта.
Привычный нам ритуал празднования Рождества с елкой возник уже в Средние века в результате переосмысления древних языческих традиций в русле христианской веры.
Среди древних германцев существовал обычай идти на Новый год в лес, где заранее выбранную елку украшали свечами и цветными тряпочками, после чего вблизи или вокруг нее совершали разнообразные ритуальные действия. Со временем еловые деревца стали срубать и приносить в дом, где они устанавливались на столе, пишут некоторые знатоки этнографии. К деревцу прикрепляли зажженные свечки, на ветки вешали яблоки и сладости.
Другие ученые считают, что традиция наряжать ель происходит от одного из редких языческих обрядов, когда ночи становятся самыми длинными, а дни – самыми короткими, и когда люди идут выбирать одно дерево в лесу, рядом с которым и проводился ритуал жертвоприношения. Разумеется, небескровный. Целью которого было попросить у почитаемого бога повышения урожая и добычи дичи в будущем году. Во время жертвоприношения дерево украшалось внутренностями принесенного в жертву богам животного.
Удивительно, как намешались в нашей современной елке языческие и христианские мотивы.
Это и звезда на макушке, это и шарики-черепа (головы побежденных врагов), и мишура, и, главное, елочные гирлянды из блестящей серебряной фольги. Разлеглись они горизонтально по веткам, зовут нас, как змей-искуситель в Эдемском саду: «Подойди поближе, протяни руку, возьми рядом висящее наливное яблочко, откуси».
Откусил.
— А-а! – кричишь, прыгая на одной ноге, потому что яблоко-то поддельное, как и всё тут, твердое, будто орех, пластмассовое.
Вот и зуб долой. Кстати, о зубе.
Я принципиально ни на каком иностранном языке не говорю. Пусть лучше они наш русский учат, я считаю. Все, что я могу сказать по-английски, это «in this».
Знающие люди утверждают, что подобное словосочетание — бессмыслица. Типа: «в это». Но лично я им не верю, потому что все иностранцы меня всегда отлично понимают.
Так вот и в этот раз. Сломал я зуб о поддельное наливное новогоднее яблочко, а сам «о ту пору» был в Германии. Культурно, знаете ли, отдыхал. И надо было так случиться, что произошло это печальное событие аккурат в католическое Рождество. Все закрыто, куда бежать, не знаем. Выяснили, что есть дежурная стоматология, которая работает до пяти. Приехали мы туда без шести. Без шести пять. По российской привычке тряся возмущенно паспортом и медицинской страховкой – тем самым показывая, что нас не проведешь, мы свои права знаем!
— In this, — говорю я. И рот открыл.
— Ну, in this, так in this, — ответил стоматолог и удалил мне зуб. Выпиливая его по кускам. Но удивительно вовсе не это. Удивительно, что он денег с меня не взял. Там фрагмент корня, маленький такой, в десне остался, и врач побоялся его трогать, чтоб лицевой нерв не задеть. И говорит моей подруге, меня сопровождавшей: «Ему потом к хирургу зубному надо будет сходить».
— In this? — говорю я.
— In this, in this, — кивает.
С трудом себе представляю, чтобы в России, в Рождество, мне вырвали зуб и ничего бы с меня не взяли. Даже если бы работу – по причине сложности моих нервов (мне нравится двойной смысл этой строки) не доделали.
В общем, повезло!
И вот я возвращаюсь домой, смотрю на ель, стоящую посередине комнаты, и думаю: «Какой он все-таки странный, этот Новый год!»
Принесут в дом труп дерева, нарядят его, как невесту, наварят мертвых животных в виде холодца, запекут погубленного гуся в виде курицы, набив его яблоками (опять, опять Эдем!), сломают тебе зуб, починят в виде подарка, сядут вокруг пня-стола и воскликнут: «С Новым годом! С новым счастьем!»
Как будто старого счастья нам недостаточно.
— Пусть все в новом году будет хорошо! – выкрикнут напоследок. Стараясь успеть разлить пузырящийся напиток до последнего удара курантов.
Но знаете, что самое странное?
Что это выкликаемое новое счастье обязательно придет. Прикатится само собой. Как наливное настоящее яблоко. А под светящейся яблочной кожурой – косточки нового ожидания.
С Рождеством вас! Ибо жизнь – замечательна.
_______
Жизнь замечательна.
Для меня она не огорчительна.
Отвратителен только этот день.
Ходишь по снежной слякоти.
Кто поздравил, кто не поздравил –
Бесконечно говоришь «спасибо»,
Организуешь соответствующую мимику.
Светает быстро.
При свете дня она не так уж и симпатична.
Мерцают лампочки нашей елки.
Жизнь замечательна.
Моя дочка бежит к окну,
Кричит по-грузински «снежок, снежок»
Просто-таки на весь дом.
Младшие пока не знают, что это,
Но тоже радуются и прыгают в кроватке.
Можно было бы заранее знать,
Что день начнется так,
Раз уж я встал в начале седьмого
И первым выглянул в окно.
Детуля, это не настоящий снег.
За час он испачкается, смешается с грязью.
Снег такой же неправильный, как 34,
Как лампочки на елке, горящие среди бела дня,
Как твой папа за письменным столом.
Но все это слова, детка родная,
Сваленные слова.
А снежок хорош, вот снежок.
Да и отец твой ничего, между прочим.
Так что, пока он еще дома,
Пока машины не замесили грязь на дороге,
Просто тихонько скажи ему на ушко: «34».
Нет, не просто, а так же радостно,
Как ты кричала «снежок, снежочек».