Человек в Ленинграде двадцатых-тридцатых годов (никак не могу вспомнить его фамилию, но такой был) дописал роман, принес от машинистки печатную версию, по традиции и торжественно уничтожил черновики, положил роман на подоконник – вдруг налетел шальной ленинградский ветер: нет романа, ищи его по крышам домов, в колодцах дворов, в воде канала.
Михаил Булгаков после того, как цензура запретила его пьесы, сжигает первую версию «Мастера и Маргариты». Опять же в Ленинграде стал писать его заново – страница за страницей, пытаясь восстановить уничтоженный три года назад роман. «В меня вселился бес», – пишет он об этой своей работе по восстановлению (на самом деле, конечно, это совершенно новая работа, на другой тяге, с другой силой). Бес, бес, бес. Варианты названий: «Сатана», «Черный богослов», «Черный маг», «Копыто консультанта».
«И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе». Но рукописи, как известно, не горят. (Еще как горят.)
Второй вариант, вторая попытка, второй том.
...Второй том, второй том... Где-то мы уже об этом слышали. Ах да, Гоголь. Нервные люди, дерганные писатели. Но к Гоголю мы еще вернемся. Были вещи и поэкстравагантней сжигания второго тома или первой версии.
Данте Габриэль Россетти, поэт, художник-прерафаэлит, решил после потери своей жены Элизабет Сиддал в приступе горя положить в ее гроб тетрадь с еще не опубликованными стихами, заодно и поклявшись больше никогда ничего не писать.
Но и тогда есть локон у груди,
Припрятанный – последний дар любимой,
Что разжигает жар, в крови таимый,
И жизнь бежит скорее, и среди
Летящих дней вкруг ночи неизменной
Сияет локон красотой нетленной.
Но прошло семь лет, и вот он все же хочет напечатать эти стихи. Просит вскрыть могилу.
Мы только можем себе представить, какой там был нетленный локон. Рукописи не только не горят, рукописи еще и важнее праха, который лучше не тревожить.
Все пишущие – безумны
Как сказала одна моя знакомая: «Гениальность — это вообще освобождение от культуры. Освобождение от физкультуры по причине участия в Олимпиаде».
Не знаю, уж какой там был Данте Габриэль Россетти гений в текстах (оригинал мне не оценить), но его картину-портрет «Беатриче благословенная» мы все хорошо помним, даже если никогда не слышали его имени: романтичные девочки любят этот портрет вешать на аватарку. В своей Олимпиаде он выиграл.
Но вот и наш Гоголь. Он тоже олимпиец. Он приходит в римскую харчевню, требует сразу много всего: и пасту (макарон), и сыру, и масла, и уксуса, и горчицы, и равиоли.
Мальчики-официанты начинают бегать от кухни к столу, носят все, что заказано. Гоголь со счастливым лицом принимает из их рук принесенное – и вот уже перед ним груды всякой зелени, склянки с маслом, а вот уже принесли макароны, открывается крышка над миской – а оттуда пар. Гоголь кладет масло, сыплет сыр, он священнодействует.
В ночь, когда Гоголь жжет в Москве свой второй том, он тоже как будто священнодействует. Он зовет слугу (где-то я читал, что это был слуга-мальчик, если это так, то бедный ребенок: надо же было ему за этим священным безумием наблюдать). Велит открыть в кабинете печную трубу и подать из шкафа портфель. Когда портфель принесли, он вынимает оттуда рукопись и кладет ее в печь. Стоит со свечой, потом зажигает ею исписанные листы.
Пламя не берет рукопись и, облизав углы, гаснет. Тогда он вынимает связку тетрадей из папки, развязывает тесемку и раскладывает листы так, чтоб их легче было поджечь.
Как это напоминает сцену с принесением яств: груды ярких слов, виньетки смысла, масло текста, а вот и чуть твердое макаронное тесто персонажей, они сейчас сгорят, уже до «пара» над миской недалеко.
И вот пламя все жрет. А потом и Гоголь занеможет и больше уже не встанет. Сгоревший текст съест и его.
Потому что нельзя забыть книгу, которую ты схоронил на дне гроба или сжег в печи.
...Кто-то мне недавно рассказал. Советский психолог, основательница патопсихологии Блюма Зейгарник заметила, что то, что забывается, имеет завершенную форму. Зейгарник в кафе обратила внимание студентов, что пока клиент не расплатился, если спросить официанта, что клиент заказал, то официант точно перечислит весь заказ. Но, как только вопрос снят и оплата прошла, заказ бывшего посетителя мгновенно забывается.
Надо уметь поставить точку. Дописать. Доделать. Завершить отношения или книгу.
Возможно, недописанные произведения, которые были у писателя далеко не лучшими, а тяжелыми, мучительными, именно поэтому навсегда остаются с автором, до самой смерти. Потому что ты не расплатился с ними, а они с тобой.
Незаконченный роман не отпускает Булгакова, схороненные в могиле любимой стихи не дают покоя Данте Габриэлю Россетти, а сожженный второй том «Мертвых душ» не отпустит Гоголя даже после смерти, и все ходит-ходит Гоголь по страницам нашей литературы, как безумный официант, и никак не забудет этот «заказ».
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.