Самое главное – соизмерять масштаб. Чтоб потом не охать.
...Прочел тут недавно: «Фото дня: «Джеймс Уэбб» снял самую далекую от Земли звезду. Ее свет шел до нас 12,9 миллиардов лет».
Он начал свой путь, когда Земли еще не было. Шел в нашу сторону, думал: как они там? А нас еще не было.
2,9 миллиарда лет шел. Нас еще не было.
Еще пять миллиардов лет шел — нас еще не было.
До-о-олго шел (скучно ему там в темноте). Наконец-то что-то проклюнулось. Из звездных обломков, газа и пыли, из космической ерунды. 4,54 миллиарда лет назад появилась наша Земля.
Не буду всю эту бестолковую нашу жизнь описывать (расплавленный огненный шар, плотные элементы опускаются ниже, менее плотные поднимаются выше), потом, только-только мы затвердели – что-то в нас врезалось. Образовалась Луна.
А свет летит.
Потом ни шатко ни валко – 3,7 миллиарда лет назад – появилось первое живое существо. (Кто он? Что он? Свету самой далекой звезды, летящему до нас уже около 8 миллиардов лет, это неинтересно; устал.)
Но он летит.
Цианобактериальные маты, археи, кислородный фотосинтез. Мелкие войны, большая грызня, первые живые организмы, тысячи миллионов первых смертей.
А он летит.
Проклюнулись древние-древние кистеперые рыбы. Тиктаалик вышел на сушу. Произошло Пермское вымирание.
А он летит.
Пробежали, как в ускоренной съемке, бессмертные, как они сами думали, но комические от этого ускорения динозавры. Наконец – на самом кончике появились первые обезьяны.
И свет летит.
Пришел, дотянулся – а тут мы.
«Пойду-как обратно», – подумал свет.
...20 августа 1857 года (свет самой дальней звезды еще далеко: ему еще лететь и лететь) Шарль Бодлер был приговорен к выплате штрафа в 300 франков за шесть стихотворений из своих «Цветов зла». За богохульства и нарушения Бодлером норм общественной морали. Незадолго до этого так же был приговорен и Флобер за «Мадам Бовари», только что, в феврале.
Из бодлеровского сборника было велено удалить шесть стихотворений: «Лесбос», «Проклятые женщины», «Лета», «Слишком веселой», «Украшения» и «Метаморфозы вампира».
«Проклятых женщин» я сейчас цитировать тоже не возьмусь – луч самой далекой звезды еще не в курсе, что все у нас, у людей, циклично. А вот с метаморфозами вампира не очень нам, нынешним, и понятно. Возьми любой ужастик – там все уже это мы видели.
И потянулся я к любимой, но со мной
Лежал раздувшийся бурдюк, в котором гной;
Я в ужасе закрыл глаза и содрогнулся,
Когда же я потом в отчаянье очнулся,
Увидел я: исчез могучий манекен,
Который кровь мою тайком сосал из вен;
Полураспавшийся скелет со мною рядом,
Как флюгер, скрежетал, пренебрегая взглядом,
Как вывеска в ночи, которая скрипит
На ржавой жердочке, а мир во мраке спит.
Это вам не «Лето в пионерском лагере» – все по нынешним временам невинно. Но таково уж общественное мнение, его колебания.
Алиса Коонен, актриса, жена Таирова, много про эти колебания знала. Она не знала только, что после ее смерти (20 августа 1974 года), в бывшем театре Таирова, «Камерном», который после его изгнания будет переименован в Московский театр имени Пушкина, станут проводиться партсобрания, начинающиеся со слов: «Что делать с призраком Коонен?».
Впечатлительные там подобрались рабочие сцены: все им казалось, что по пыльным колесникам поздним вечером ходит женщина в кожаной черной куртке и в красной косынке. Дескать, прокляла это место Алиса Георгиевна, когда их театр с Таировым закрыли, а их самих отправили на персональную пенсию. Даже кабинет ее мужа, по слухам, переделали в туалет.
Самое главное – соизмерять масштаб. Туалет – так из кабинета. Вернуться в свой бывший театр – так только призраком.
Но почему женщина ходит в черной кожанке и красной косынке?
А потому что она комиссар из «Оптимистической трагедии».
«Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?» Самая знаменитая реплика.
Но мы не хотим. Мы слабые. Мы желаем, что если уж нас отправили из театра восвояси, в рамках борьбы с космополитизмом, если сделали там вместо нашего кабинета туалет, то пусть с персональной пенсией союзного значения (как Таирову с Коонен и назначили). А Таирову незадолго до этого еще и орден Ленина дали.
Мы тоже хотим орден.
...Правда, он Таирову не помог. И даже новое место (театр Вахтангова) не помогло. Удар судьбы по Таирову, конечно, несоизмерим с ударами судьбы по некоторым его современникам, но, видимо, и такого ему было достаточно: Таиров умер.
Умирать мы не хотим.
Зато знаем: главное – соизмерять масштаб, чтоб потом не охать. Не примеривать на себя чужие жизни.
Расти свой цветок зла, свой цветок добра, свой цветок любви и презрения сам, соизмеряясь с собственным ростом. Зачем тебе слишком большой цветок зла? Сойдет и такой. Зачем тебе вечный цветок любви? Сойдет и незабудка.
Особенно когда ты стареешь.
Коонен писала (еще до всякого разгона театра, в далеком 1928 году): «...Весь этот последний год был тяжким моим испытаньем. Я страдала, страдала подчас мучительно, мерзким женским страхом. Морщины вокруг глаз, опускающиеся углы губ… Как будто с этим улетало все».
И потом: «... я жадно следила за лицами, на меня смотревшими: видят ли они то, что вижу я в зеркале, внимательно разглядывая себя по утрам и с каким-то садистическим удовлетворением отмечая новые и новые признаки надвигающейся «старости». Я приходила в восторг от комплиментов мужчин. Я чуть не влюбилась в какого-то итальянца из посольства только потому, что он, не зная, кто я, искал меня глазами, сидя за другим столом, и на костюмированном вечере усиленно преследовал меня серпантином. Какая нелепица! Какой позор!».
Что будем делать с призраком жизни? Который ходит по колосникам нашего самодеятельного театра. Что будем делать со своим очевидным старением?
И вдруг. Что-то полоснуло нас по лицу.
Это свет далекой звезды прошел через Землю (я знаю, что это происходит не так: мы его и не увидим). Но как здорово его представлять. Эта звезда давно умерла, но только сейчас достигла своей непоставленной цели. Задела нас – и дальше «пошла».
Так и мы, может, кого-нибудь «ополоснем».