Море было большим. Так написал мальчик. «Как хорошо!» – сказал Чехов. Да, так и сказал. — Очень трудно описывать море. Знаете, какое описание моря читал я недавно в одной ученической тетрадке? «Море было большое». И только. По-моему, чудесно.
Это Чехов Бунину сказал. И ему же – в другой день: «Стать бы бродягой, странником, ходить по святым местам, поселиться в монастыре среди леса, у озера, сидеть летним вечером на лавочке возле монастырских ворот».
Чехов был атеистом. Писал в 1892 году: «Религии у меня теперь нет». В 1900 году заметил: «Я человек неверующий». И в 1903 году сказал то же самое: «Я давно растерял свою веру». Но тем не менее эта фраза про святые места и про лавочку возле монастырских ворот принадлежит именно ему.
Какой же он был прекрасный. Выдержанный, умолкающий, беспощадный.
«Жить я еще буду года три. А читать меня будут еще семь лет».
«В природе из ужасной гусеницы выходит прекрасная бабочка. У людей наоборот». (Это он про возраст.)
«Люди не будут читать того, кто начинал свою деятельность именем Чехонте». (Ошибся.)
«Вот умрет Толстой, все прахом пойдёт». (Не ошибся. Скоро все прахом и пошло.)
К Толстому у него вообще было особое чувство, «придыхание». Всего десять раз с ним встречался. Перед одной из таких встреч (уж не знаю, перед какой) чуть ли не час решал, в каких штанах поедет к Льву Николаевича. Сапоги и Пушкин. Штаны и Толстой.
И сказал однажды очень точное: «Рано и быстро формируются только люди способные. Таланты формируются долго».
... У Чехова есть рассказ, который он перепечатывал за свою жизнь в разных изданиях четыре раза. Значит, любил его. Называется «Святою ночью».
Рассказчик (хотя нам по нашей привычной нежности и глупости хочется воскликнуть: «Чехов, Чехов!») совершает путешествие по реке Голтва, в канун Пасхи, чтобы посетить местную церковь и увидеть ночные пасхальные празднества.
Послушник Иероним как перевозчик из одного мира в другой: с темного вечернего берега к сияющей огнями церкви. А мужик на берегу дожидается только «люминации» и не хочет ехать на тот берег.
«Как красиво», уже говорит не сам Чехов, а его герой, рассказчик, и пока едет на лодке узнает, что как раз перед Пасхой умер у Иеронима друг – тоже монах, который сочинял удивительные акафисты, пересыпая их цветами, звездами и лучами солнца.
«Отец архимандрит у нас из московских, отец наместник в Казанской академии кончил, есть у нас и иеромонахи разумные, и старцы, но ведь, скажи пожалуйста, ни одного такого нет, чтобы писать умел, а Николай, простой монах, иеродьякон, нигде не обучался и даже видимости наружной не имел, а писал! Чудо! Истинно чудо!»
Говорят, что кто умрет на Пасху или под Пасху обязательно удостоится царства божия. Но отчего же душа так скорбит?
... Перед Страстной неделей умер Александр Тимофеевский. Публицист, кинокритик, человек организовавший газету «Русский телеграф», журнал «Русская жизнь», учитель для многих. Тимофеевский был лучшим.
Он умел писать текст так, чтобы ты сразу понял, где грубая сердцевина смысла, где несколько лепестков какого-то пасхального сладкого цветка сверху, где крошка горечи и подсохшая корка, – настоящий живой текст.
Так же он и учил и других писать тексты: показывал, где надо остановиться, где надо еще допечь. Если человек восставал («нет, я хочу по-другому!»), он моментально отступал. Ему как будто было все равно. Это было олимпийское ласковое безразличие. «Да-да, конечно».
И вот теперь его нет.
... В чеховском рассказе «Святою ночью» монах Иероним говорит рассказчику: «И любил он меня больше всего, потому что я от его акафистов плакал». Я недавно поймал себя на мысли, что, открывая чей-то пост про смерть Тимофеевского, жду его комментария.
«Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь... – пели на клиросе, – се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя...».
«Я поглядел на лица. На всех было живое выражение торжества; но ни один человек не вслушивался и не вникал в то, что пелось, и ни у кого не «захватывало духа». Отчего не сменят Иеронима? Я мог себе представить этого Иеронима, смиренно стоящего где-нибудь у стены, согнувшегося и жадно ловящего красоту святой фразы. Всё, что теперь проскальзывало мимо слуха стоявших около меня людей, он жадно пил бы своей чуткой душой, упился бы до восторгов, до захватывания духа, и не было бы во всём храме человека счастливее его. Теперь же он плавал взад и вперед по темной реке и тосковал по своем умершем брате и друге».
Скоро уже запоют пасхальный канон, но некому вникать, некому понимать, где несколько лепестков сладкого цветка, а где пропекшаяся сердцевина изюмного смысла.
Есть праздники как море. Их очень трудно описывать. Чем этот светлый христианский праздник так уж хорош? Веруешь ли ты? Нет. Чем Новый год его хуже? Не знаю.
Но этот праздник - большой.
В цветах, звездах и лучах солнца.
Завтра Пасха.
Шура, ну где же вы?