На зеленом условном холме сидят условные красные люди. Один красный условный мужчина стоит. Он играет на скрипке. За желтой скрипкой, стоящей фигурой и плечами сидящих – синее условное небо.
Это Матисс. Его работа «Музыка». Мы все ее видели, и если не в Эрмитаже, то на репродукциях в книгах и интернете — точно.
Но мы никогда не видели ее по-настоящему.
Оказывается, это картина с заживо погребенными.
«Наверное, это страшно, когда при жизни тебя забывают. Закрашивают. Замазывают. Это как быть заживо погребенным. В который раз смотрю на «Музыку» Матисса и снова рассматриваю только ноги и тела, которые уже больше ста лет укрыты зеленой краской. Художник их нарисовал, но потом передумал. Осмыслил композицию заново, что-то поменялось, переиначилось. И художник погреб их под маслом. Заживо. Их дублеры встали и сели поверх чуть в других позах и чуть в других пропорциях. Но это уже не они. Это их окончательные-финальные потомки, которых позже запомнят, прославят, растиражируют. А как на это смотрели посетители Парижского Художественного Салона? О, Боже! Это полная халтура, художник поленился скрыть первые наброски на холсте, их видно! Ужас, фиаско полное. Больше ста лет прошло. Из-под болота масляной краски эти тела, ступни и пальцы смотрят на нас и стонут: «Мы живые!». Не забывайте нас. Мы были первыми. Вечный покой вам, прототипы! Возможно, вы были совершенны, но художник решил иначе. Но я вас помню. Я вас вижу. Я слышу вашу музыку».
Так пишет режиссер Гоголь-Центра Савва Савельев, и я впервые вижу небрежно замазанные руки и ноги. Они проступают бывшим пунцовым цветом через грубую яркую зелень травы.
Я начинаю искать историю «замазки» в интернете и узнаю, что тут даже сначала была собака. В ногах скрипача, вот где было ее место. Сидела она или стояла — нам уже сейчас доподлинно не известно. Но потом, не тявкнув, не пикнув, полетела в небытие. Холм в «Музыке» тоже при всех переделках долгое время еще оставался покрытым цветами, но безжалостный зеленый цвет съел и цветы.
«Господи Боже мой, Ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне». «Господи Иисусе Христе, приими моление сие милостивно во оставление грехов раба Твоего, в темницу всаженного, и от всякаго злаго обстояния избави и на свободу изведи».
В марте 1922 года в Советской России произошли волнения, связанные с изъятием церковных ценностей. В Шуе по толпе взволнованных верующих даже был открыт пулеметный огонь.
И ведь сперва никто из церковников против того, чтобы помочь голодающим Поволжья, ничего не имел. Патриарх Тихон дал свое согласие пожертвовать для голодающих церковные ценности. Да, не все, но те, что не имели богослужебного канонического употребления.
Но новой власти это показалось недостаточным. И вышел декрет: изъять из храмов все ценности — для голодающих. Патриарх написал Калинину, тот не ответил. После чего патриарх публикует погубившее его послание: «С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства». Ну и тогда в газетах грянула травля.
Уже в начале мая 1922 г. по предложению Ленина Политбюро ЦК РКП(б) постановило дать директиву Московскому трибуналу:
- Немедленно привлечь Тихона к суду.
- Применить к попам высшую меру наказания.
В Москве были расстреляны восемь священников, всего осуждены 49 (среди них были и миряне), в Петрограде осуждены 87 человек (расстреляны 10), подобные судебные процессы над духовенством прошли в 1922-1923 гг. и по всей остальной России.
...Мы жили, мы были, теперь нас закрасили. Дайте нам неба.
У Солженицына в его «Архипелаге Гулаге» есть поразительная история. Про молитву ученого.
Был такой Николай Александрович Козырев, астрофизик (это про него потом было написано в очередном деле, когда его сажали повторно: «подсудимый – сторонник идеалистической теории расширения Вселенной»), и еще в первой своей тюрьме, где приносили раз в десять дней одну книгу из тюремной библиотеки, он стал вдруг молиться, чтобы ему принесли что-нибудь по астрофизике.
Это невероятно. Где тюрьма, а где книга по такой сложной дисциплине: ему же только Демьяна Бедного приносят. Но у Козырева уже стала складываться идея, он уперся в уме в забытые цифры, и Демьян Бедный со своим «Красным концертом» тут ему был совсем не помощник. И вдруг — о, чудо. Только он, атеист, взмолился в бессилии: «Господи, я сделал все, что мог. Ну помоги же мне!» — как не прошло и полчаса, лязгнул ключ, пришли из тюремной библиотеки и швырнули, не спрашивая, «Курс астрофизики».
Потом, правда, через десять дней забрали обратно, когда на обходе начальник тюрьмы увидел, что заключенный-то читает книгу по специальности («вы астроном?» «да» – слушайте тогда, товарищ, свои «Валенки», читайте, гражданин заключенный, Демьяна Бедного»), но эти десять дней у Николая Александровича — были.
Их уже никакой зеленой краской не замазать.
И вот я пишу все это и думаю: удивительны дела твои, Господи. Вот же чудеса. Никаких упоминаний Бога в конституции не было. А сам Бог был.