Шапка с помпоном. Я потерял ее. Она была неудобная, помпон тяжелый, шапка всегда сползала назад. Но мне жалко ее — я ее потерял.
Чуковский однажды написал в дневнике:
Третьего дня на лестнице Госиздата встретил «Прекрасную Даму» Любовь Дмитриевну Блок. Служит в Госиздате корректоршей, большая, рыхлая, 45-летняя женщина. Вышла на площадку покурить. Глаза узкие. На лоб начесана челка. Калякает с другими корректоршами.
— Любовь Дмитриевна, давно ли вы тут?
— Очень давно.
Того чувства, что она «воспетая», «бессмертная» женщина, у нее не заметно нисколько, да и все окружающее не способствует развитию подобных бессмысленных чувств. (с)
Шапка как челка: неудобная, глупая, но своя. Никто не хочет тебя понять с твоей челкой. Самое лучшее тут — «этих бессмысленных чувств». Молодец Корней Иванович.
Тебя любил Блок, Андрей Белый, ты потеряла ребенка. В конце концов, твой отец — Менделеев.
Но надо научиться нести свою жизнь, как яблоко.
Покусала (покусал) со всех боков, выбросил.
— Здравствуйте, NN, давно ли вы тут?
— Очень давно.
Если вернуться к этой реплике уже с края моего текста, то это «очень давно» наполнится совсем другим смыслом.
Как то легендарное яблочко, которым отравила мачеха царскую дочь у Пушкина.
Вы все, конечно, его помните.
Под окно за пряжу села
Ждать хозяев, а глядела
Всё на яблоко. Оно
Соку спелого полно.
Да не соку. Яду.
Всем видны твои семечки насквозь, яблочко. Всем видны твои косточки насквозь, Любовь Дмитриевна. Никто их не пощадит. Вот и Анна Андреевна на них повалялась.
Анна Ахматова с присущей ей безапелляционностью утверждала, что Любовь Менделеева была «круглая дура». Но ведь она яблоко, яблоко и должна быть круглым, не груша же какая-то, прости господи.
Кстати, лучшую, чем изначальная, строчку из Двенадцати придумала именно Менделеева. «Шоколад Миньон жрала». У Блока было хуже: «юбкой улицу мела». А юбки теперь носят короткие, покаянно заметил Блок. (Сейчас набирал в телефоне этот фрагмент; «Блок» заменилось на «яблок», а ведь там действительно есть эти яблоки в фамилии, просто они не всем сразу видны: яблоко-то немного надкушено).
Яблоки на снегу. «Значит, буржуев будут резать». Опять же из его дневников.
… Поэма Блока написана зимой, в феврале (по старому стилю, новому, всё это неважно: в феврале). Там всё зимнее, без просвета. Вот и я устал от зимы: уши заложило, шапку и ту потерял.
Блок мерз, наверное, в эти страшные зимние дни. Мерзнем и мы, но мы-то благополучны. Ходим спокойно по улицам, ездим по другим странам, никто нас, надеюсь, резать не собирается. Зима-зима. Посмотрел тут, затосковав по теплу, сюжет про Флоренцию: лучший фастфуд — варенный со специями коровий желудок. Его кладут между двух половинок булки для гамбургера. Lampredotto называется. Lamp мы понимаем, predotto не очень, но они его варят так: после тщательной промывки и нарезки кладут в кипящую воду с помидорами и кореньями (зелень, лук, морковь). Потом по готовности все это засовывают в разрезанную булку. Белиссимо. Петрарка. Лаура. Дант.
Или вот кофе. Настоящие итальянцы капучино весь день не пьют. Только утром. Это русские туристы и украинские друзья (впрочем, они теперь тоже Европа) припрутся в кафе: «Эй, давай капучино!» И хлебают почем зря. Жаль, что не лаптем.
(Итальянцы устало улыбаются. Леонардо да Винчи, Микеланджело, Липпи.)
Или вот, допустим, легендарное флорентийское мороженое, тоже секрет: только сливки, только живые ягоды, только сахар.
Но нам все это до флорентийского фонаря: жуем снег. У нас Пушкин не кормлен, Тютчев не выгулян, Платонов не окотился. Зима-зима, закрылись на засов, вдруг звук. Кто там? Волк пришел или лихой человек? Страшно.
Оказалось, пришел почтальон Печкин. Говорит: «У меня есть рецепт русского блюда «говяжий рубец», но я вам его дам!»
Нет сил терпеть эту долгую русскую зиму. Шапка-шапка, где моя шапка? Хожу, ищу. Это еще Рильке говорил: «Меня утомляют люди, которые с кровью выхаркивают свои ощущения, потому и русских я могу принимать лишь небольшими дозами: как ликер».
А мы не любим ликер, мы тут: русские, нерусские (Рильке, небось, нас и не различал) — Блок, Менделеева, Рыбка, Травка и я ходим, взбрыкиваем, выхаркиваем наши ощущения, с кровью, со смехом и тоской.
— Здравствуйте, NN, — спросит нас кто-нибудь, — давно ли вы тут?
— Очень давно.