Удивительно, как картина «Нелюбовь» Андрея Звягинцева подействовала на российскую публику. Не скажу, что фильм все посмотрели, но даже те, кто не смотрел, постарались высказаться. И каждый, заглянув в этот сюжет, увидел свое.
До тех пор, пока я сама фильм не видела, а только читала рецензии, мне казалось, что уже и смотреть его не надо — так ясно мне все прокомментировали критики, разложили по полочкам. Дескать, фильм ровно про то, про что назван — про нелюбовь, про ужас российской жизни, про то, какие все сволочи, и так им и надо… Это был общий вывод, сделанный после каннской премьеры.
Отличались оттенки, в которых можно было разбираться. Очень много цитировали самого Звягинцева, который всегда говорит ясно и довольно однозначно. Если бы он так и снимал, в народе у него поклонников было бы больше, а вот призов и признания в мире кино — меньше. Но Звягинцев может говорить как угодно, зато снимать он может только так, как видит, а это совсем другое дело.
Звягинцев снимает сложное кино, в котором за одним изображением угадывается его тень. Образ у него никогда не прямолинеен и не прост, и он не исчерпывается прямым толкованием, всегда сохраняется нечто, что не поддается и даже противоречит линейным выводам.
Если фильм у него называется «Нелюбовь», то и любовь маячит где-то очень недалеко, а кажущаяся рассудочность лишь сдерживает бушующее чувство.
Звягинцев — очень эмоциональный режиссер, но он не позволяет себе выставлять чувство напоказ, он прячет его в самой глубине. И оттуда заманивает зрителя, который — так уж устроено наше сегодняшнее восприятие, — заглядывая в этот глубокий колодец, прежде всего, видит в нем никакого не Звягинцева, а самого себя.
Есть, например, группа зрителей, которая во всем углядывает политический смысл. Не важно, что именно поддерживают эти люди в современной политике, какой тренд, но для них фильм «Нелюбовь» — внятная социальная драма, в которой речь идет о российском пространстве как бесплодной почве, о «стране, которая не любит своих детей», о «месте, где семьи умирают» (так назвал свою рецензию один англоязычный критик), где государство выращивает ненависть через СМИ.
Интересно, что такие зрители первым делом реагируют на яркие знаки — на надпись на спортивном костюме, на канал телевидения. Или, например, они противопоставляют активных и неравнодушных волонтеров бездушной и бюрократической полиции, не замечая, что из полиции как раз приходит уставший, но очень адекватный мент, который сам отправляет родителей к волонтерам, объясняя, что средств и возможностей на все такие случаи у полиции не хватает. А потом помогает в поисках, предоставляя активистам служебные базы данных. Потому что дети убегают, и их много.
К счастью, чаще всего они возвращаются, но если бы вы видели, добавляет этот очень неглупый человек, куда они возвращаются, в какие условия.
И тут для внимательно смотрящего открывается еще один выход в другое пространство, в социально неблагополучные семьи, где у детей нет ни еды, ни игрушек, ни безопасности. И бегут они при этом не от нелюбви, а от прямого насилия или, напротив, в поисках приключений… А волонтеры ищут всех — они как раз не про эмоции и сочувствие, а про эффективность. И их главный, человек по прозвищу Дед Пихто, тоже не про сочувствие, а про организацию, систему, технологию…
Но для некоторых рецензентов расклад однозначен: «На фоне альтруистов, делающих все возможное, чтобы спасти незнакомого им мальчика, родители Алеши выглядят настоящими животными — в их глазах не видно ни тени раскаяния».
Осуждение родителей — одно из важных направлений в оценке фильма.
Герои истории, Борис и Женя, разводящаяся пара, в основном вызывают гнев зрителей, они неприятны, они чудовища, простодушный зритель угнетен их поведением, осуждает их эгоизм, черствость, их равнодушие к сыну, их жажду собственного счастья. Для этих зрителей как будто не существует ни боли самих героев, ни их попыток оправдаться, ни сочувствия к этим людям, не умеющим понимать и прощать.
Но разве сами эти зрители, с их моральным ригоризмом, с их уверенностью в том, что автор фильма для чего-то показывает два часа суку-мать и изверга-отца, с самого начала ими обвиненных в преступлении, не совершают того же самого? Не отказывают в понимании и сочувствии несчастным родителям, хотя бы и реально виноватым в своем несчастье?
Есть и такие, кто обвиняет самого Звягинцева в «высокомерии, неприязни и презрении по отношению к людям и собственной стране» на основании того, что они сами видят в фильме. Еще раз хочу подчеркнуть,
уверена: в этой картине люди в основном видят себя.
Ну и не только в этой. В сущности, так смотрят на любое произведение, и это не упрек, это нормально, просто фильмы Звягинцева едва ли не единственные в последнее время попадают в нервные точки, становятся объектом обсуждения, дискуссии, предъявляют обществу материал для эмоций. Скажу проще — они сняты о том, что с нами происходит. Не сегодня и не в нашей стране, на мой взгляд, а вообще с людьми.
Люди в массе своей боятся реальности. Не только в России.
Хотя наша страна, безусловно, имеет сомнительное преимущество трагической истории, обильных и кровавых перемен, что стало платой за стремительный вход в модернизацию, случившуюся в начале XIX века. Боли и перемен было слишком много, что и сделало русское искусство столь важным и привлекательным для всего мира, ввело его в круг культуры, прежде закрытый для России.
Но для сегодняшнего российского зрителя, к тому же воспитанного в оранжерее соцреализма, где конфликт хорошего с лучшим долго носил обязательный характер, вообще трудно существовать без положительного героя и указательных столбиков. Мы их ищем везде и, что удивительно, находим: кто положительный герой в гоголевском «Ревизоре», спрашивает учитель. «Смех», — с готовностью отвечают школьники уже почти два века.
Но раз уж у каждого свой контекст, расскажу про себя. Фильм Звягинцева «Нелюбовь» я посмотрела в один день со спектаклем Деклана Доннеллана «Зимняя сказка», который английский театр «Чик бай Джаул» привез на международный Чеховский фестиваль в Москву.
Доннеллан — режиссер у нас хорошо знакомый, он часто ставит в Москве, преимущественно Чехова и Шекспира, без очевидных театральных трюков и эффектов, сосредотачиваясь на актерах и тексте. «Зимнюю сказку» Шекспира, которую он привез в этот раз, считают поздней, а потому мрачной комедией великого драматурга, к концу жизни утратившего надежду на преобразование человека, на торжество гуманизма.
Сюжет у этой комедии, напомню, довольно жесткий. Начинается с того, что некий закомплексованный король приревновал свою жену и так сильно поверил в собственную химеру, что уже никого не стал слушать. Родившегося у жены ребенка велел бросить на съедение зверям, жену — казнить, напрасно обвиненного брата — отравить, слугу, желавшего его остановить, — изгнать. К счастью, придворные, не сумевшие короля разубедить, смогли его обмануть, так что жену спрятали, дочь вырастили, брат и слуга бежали, но вот только одного не смогли исправить — мальчик, старший сын короля и обвиненной королевы, умер от горя и страха.
В конце истории — непременный для комедии счастливый финал — все соединяются, недоразумения разрешены, прощение даровано. В спектакле Доннеллана этот эпилог решается следующим образом: персонажи всей толпой стоят, обнявшись, соединены раскаянием и любовью, и только умерший мальчик, выходя к ним из темноты, никак не может к этой группе присоединиться. Этот ребенок — жертва родительского заблуждения и обольщения собственной правотой — так и остается неприкаянным, забытым в общей радости…
И поскольку я только утром смотрела фильм, где та же коллизия — забытого и исчезнувшего ребенка, была рассказана совсем в других обстоятельствах, мне особенно запомнился этот пронзительный финал британского спектакля. Одинокий мальчик, которого уводит Время, пока его близкие искупают свои ошибки.
Наш отказ увидеть в фильме Звягинцева любовь и даже нежность — наша проблема.
Автору же всех героев ужасно жалко, и он их, каждого, хоть на минуту, но показывает теми, кто они и есть — маленькими брошенными детьми. Даже ужасную мать Жени, полубезумную пенсионерку с ее чудовищным бредом, агрессией, обвинениями, камера на минуту фиксирует в ее растерянности и одиночестве.
И Борис, застывший в морге от ужаса увиденного, автоматически пытается совершить такое естественное движение, жест поддержки, взять свою бывшую жену за руку, но она отстраняется.
Люди всегда наносят друг другу ужасные удары, и единственное, что может смягчить раны и загладить вину, — это наши собственные попытки понимания, прощения и любви.
Но мы ждем этого от других: от окружающих, от детей, от родителей, от режиссеров, от писателей, от кого угодно, только бы не самим, не нам — любить и жалеть. Мы сами — эти брошенные, забытые дети с очень малым запасом жалости, и не важно, хороши мы или плохи, все мы просим нас полюбить. Черненькими. Но нам не к кому с этими просьбами обращаться, только друг к другу.
Ну, вот об этом и фильм Звягинцева, на мой взгляд.