Князь Андрей Болконский ходит с таким лицом, будто у него во рту лягушка, причем не исключено, что живая. Анатоль Курагин похож на Бивиса и Баттхеда — сразу на обоих. Пьер по дороге к Ростовым щупает свиней. Наташа не сбежала с Кутузовым даже не потому, что другие мужчины в романе уже закончились, а просто они с фельдмаршалом не успели пока познакомиться.
Конечно, все это совершенно возмутительно. В этом и кроется главная проблема британской экранизации «Войны и мира» —
на BBC все поняли правильно, Толстой как раз про таких людей и писал.
С этим романом вообще интересно: к его героям в России принято относиться как к родственникам – приятного мало, но других у вас нет — и потому переживать за них, даже если вы совсем не общаетесь.
Никто, разумеется, в здравом уме не признается, что в отрочестве сквозь все четыре тома прошли лишь в трех московских гуманитарных лицеях, одном петербургском и, может быть, на подступах к университету в Тарту (и то — под сомнением), а все прочие дошли с Львом Николаевичем примерно до Аустерлица, придирчиво оглядев там войска и застряв в кустах примерно навеки.
Джеймс Нортон, сыгравший в сериале князя Андрея и не отягощенный травмой советской школы, сказал в интервью правду: до того, как пройти кастинг, он смог осилить в романе десяток первых страниц. И это ему еще повезло:
писал бы под присмотром душной училки сочинение про дубину народной войны, не добрел бы до пятой.
При этом все в точности знают, как надо: Наташа — брюнетка и гадкий утенок, у маленькой княгини темнеют прелестные усики, юный Пьер невозможен без лишнего веса и возраста, а Элен со своими плечами вообще должна быть жена режиссера. Ну и платья, и мебель, и чашки были другие, и ручку целовали не так, это ясно — что они там в своем би-би-си понимают. Уж мы-то знаем, уж нам-то все рассказали наши аристократичные светские предки — все прямиком из салона Анны Павловны Шерер, а не переселившиеся в фейсбук, нет-нет, потомки Платона Каратаева.
Но главное, что и война, и мир должны быть в унылом музее: Лев Толстой — мрачный старикан, живущий в портрете. В его бороде бродят не люди из плоти, а призраки: духовные метания Андрея Болконского и путь идейных исканий Пьера Безухова; критическое изображение высшего света здесь же прогуливается, роль и функции русского пейзажа зашли и образ Наташи Ростовой как нравственный идеал автора не забыл забрести, про мысль семейную и мысль народную не будем даже и говорить.
И тут сценаристу Эндрю Дэвису, режиссеру Тому Харперу и вообще всей британской команде, лишенной всей этой гордости и предубеждения, вдруг удается проникнуть в живое чувство великого по-настоящему романа, очень русское и вообще-то — очень толстовское.
Рассказать историю про страсть и про глупость, про древнее томление молодого тела и вздорные салонные разговоры о спасении России, отличимые от сегодняшних фейсбучных баталий лишь уровнем ведения дискуссии.
Про то, что, когда перед первым своим сражением молодой Николай Ростов доверчиво спрашивает у Денисова, на что это похоже, тот отвечает одновременно возбужденно и грустно: это как первый раз с женщиной — может быть прекрасно, а может быть и ужасно.
Про то, почему и Болконский, и Курагин, и Безухов, и Денисов, и любой вообще мужчина русскоязычной культуры снова и снова увлечется щебечущей Наташей, с ее истеричностью, канареечными мозгами, склонностью целиком погружаться в того, кто ее выбрал, и безошибочным чутьем на добро и зло, которое она никогда не сможет объяснить словами.
Про извечный Эрос и Танатос русской жизни, про мощное влечение к жизни и страшное влечение к смерти — и про то, почему первое вопреки всему все равно должно победить.
Что до сомнительных отношений Элен и Анатоля Курагиных — так после «Игры престолов» без сцены инцеста приличному сериалу не стоит и начинать.