Коронавирусная пандемия постепенно отходит на периферию, уступая место более понятным и в то же время сложнейшим политическим процессам в отдельно взятых государствах.
Соединенные Штаты вошли в очередную фазу глубокого кризиса политико-исторической идентичности. Россия продвигается к финишной институционализации концепции суверенной демократии. Европейский союз пытается найти новые фундаментальные смыслы существования после окончательного расставания с Великобританией. Китай готовится к решающим раундам противостояния с американцами.
Иными словами, мы являемся свидетелями серьезных мирополитических трансформаций, которые с высокой долей вероятности изменят однополярную систему международных отношений.
Учитывая важность понимания именно системных процессов, логично начать с анализа США. Неожиданная для большинства экспертов победа Дональда Трампа на прошлых выборах запустила разрушение системы, которая определяла внутриполитические правила игры после окончания холодной войны.
Длительное время в основе ядра функционирования американской государственности лежал баланс сил в отношениях между организованным меньшинством и неорганизованным большинством.
Джеймс Мэдисон – главный архитектор этой философии – считал, что государство должно строго ограничивать свое вмешательство в жизнь народных масс, но при этом необходимо создание фильтров для минимизации участия большинства в процессе стратегического менеджмента. Он объяснял это тем, что народ чаще всего принимает решение (в том числе в контексте голосования), поддаваясь эмоциям, а не отталкиваясь от конкретных знаний и анализа ситуации.
В целом отцы-основатели, имеющие различные точки зрения относительно модели управления, разделяли мнение Мэдисона. Политические фильтры были настроены таким образом, что кандидаты на ключевые руководящие позиции формировались внутри меньшинства, а большинство получало возможность выбрать одного из них.
Система баланса была в относительной безопасности, так как любой из победителей был элементом элитарного меньшинства, а его противник становился оппозицией.
Таким образом, речь шла о противостоянии отдельных групп влияния в тех или иных формах (партии) в рамках организованного меньшинства. Чтобы стать его частью, нужно состоять в одном из существующих кланов или иметь доступ к большим финансам (простой учитель или пожарный просто не способен самостоятельно оплатить свою предвыборную кампанию).
Без поддержки семьи Кеннеди очень сложно стать конгрессменом или сенатором от Массачусетса, без Бушей — выйти на серьезный уровень в Техасе. То же можно сказать и о Хантсманах в Юте или Куомо в Нью-Йорке. Внутри организованного меньшинства есть только одна универсальная идея, в которую верят все – постоянная борьба за право быть частью элиты.
Сложно поверить, что миллиардер Майк Блумберг серьезно озабочен нуждами наиболее социально уязвимых слоев населения, а миллионеры Джо Байден и Берни Сандерс готовы костьми лечь, чтобы защитить интересы иммигрантов и добиться окончательного решения проблемы здравоохранения. Сомнительно и то, что спикер Нэнси Пэлоси, которая благодаря финансовой поддержке крупных корпораций беспрерывно избирается в Конгресс с 1987 года, озаботилась угрозой узурпации власти Трампом. Проблема с самого начала была иного характера – он решился нарушить устоявшиеся правила игры внутри самой системы.
Богачи вроде Трампа традиционно должны были финансировать избирательные кампании представителей политического класса, а не занимать их места.
В свое время даже такие гиганты американской бизнес-знати, как Нельсон Рокфеллер, Стивен Форбс и Росс Перо не смогли взять Белый дом. Возникает вопрос: как это удалось сделать выскочке, который больше шоумен, чем серьезный бизнесмен?
Вот почему не стоит удивляться тому, что наиболее влиятельные республиканские элиты (например, Буши) открыто выступают против Дональда Трампа, который формально является членом той же партии. Байден им ближе, так как он из системной элиты того самого политического меньшинства (оппозиционной группы влияния – Демократической партии). Никто не ожидал джексонианского бунта недовольного пассивного большинства, и мало кто мог предположить, что его возглавит Дональд Трамп (вероятно, он и сам не был в полной мере к этому готов). В итоге львиная доля первого срока ушла на отражение постоянных атак: от Рашагейта и обвинительных статей для импичмента до скандалов на почве сексизма и расизма. Где-то ему пришлось пойти на уступки, где-то он взял верх над противниками, но борьба еще не закончилась.
Авторитетные про-демократические медиа искусно трансформировали незаконные действия одного белого полицейского в отношении совершенно конкретного афроамериканского преступника в борьбу прогрессивной Америки во главе с демократами против расистской Америки, предводителем которой является действующий президент и поддерживающие его республиканцы. И совсем неважно, что когда-то именно Республиканская партия и ее тогдашний лидер Линкольн отменили рабство и готовили реформы по социальной интеграции цветного населения в американское общество.
Согласно статистике, 4% членов администрации Трампа — афроамериканцы и 9% имеют азиатское происхождение, а количество белых составляет 86%, что на 2% меньше, чем было при Буше-старшем и на 4%, чем при Рейгане. Но их никто в белом расизме не обвинял.
Более того, в годы правления Трампа регистрируются рекордно низкие показатели по безработице среди афро- и латиноамериканцев. Эти и иные данные покажут, что к нынешним событиям расизм, социальная несправедливость и беспредел белых из Белого дома не имеют никакого отношения. Все гораздо проще: Трамп не должен быть переизбран на второй срок, бунт реалистов должен быть подавлен, а джексонианская демократия — разрушена до основания.
Ускоренные темпы внутренних трансформаций в России отчасти связаны с американским фронтом.
Поражение Трампа на президентских выборах в ноябре 2020 года может в значительной степени осложнить и без того кризисное положение дел в отношениях между Москвой и Вашингтоном.
Владимир Путин отрицает любую возможность диалога с демократическими элитами США, видя в них постоянный источник как внутренних (организация цветной революции), так и внешних (борьба за постсоветское пространство) угроз. Для него победа Байдена означает формирование конфигурации, при которой нужно быть в режиме постоянной мобилизации. Переизбрание Трампа, разумеется, кардинально не изменит природу межгосударственных отношений, но его действия на международной арене более предсказуемы, и, что важнее, его администрацию не волнуют внутренние дела России.
Санкции — новая норма для Москвы, и их отмены в ближайшем будущем никто не ждет. Главное — сохранять стратегическую сдержанность и не переходить красные линии. В любом случае президент Путин — как один из последних мировых лидеров школы реалполитик (hard power) — стремится укрепить внутренние тылы и быть готовым к различным сценариям.
В конечном итоге улучшение социально-экономической ситуации в стране и формирование институциональной системы сдержек и противовесов Путин видит исключительно через возвращение России статуса супердержавы, которая должна принимать участие в конструировании постоднополярной системы международных отношений на равных условиях с Соединенными Штатами и Китаем. Именно в этом, на мой взгляд, он видит свою миссию и политическое наследие, а измененная Конституция рассматривается в качестве идеологической дорожной карты и инструкции для будущих преемников.
Насколько эффективен будет избранный путь обновленной суверенной демократии, ориентированной на особо выделенный «глубинный народ», сказать сложно, но процесс запущен, и обратного пути нет. Это может звучать парадоксально, но успех путинско-сурковской модели суверенной демократии в России в некотором смысле зависит от живучести реанимированной Трампом и Бэнноном (идеолог его кампании) джексонианства в Америке.