На выходе из карантинов, и даже еще не выйдя из них, люди устраивают массовые акции протеста с применением насилия одновременно в десятках стран мира. Рецидивист, задушенный в Миннеаполисе не сильно отличающимся от него по степени бесчеловечности полицейским, похоронен в золотом гробу и стал всемирным героем. В Кении полицейский застрелил 13-летнего подростка за нарушение карантина — никто и не заметил. Ведь у них кожа одного цвета.
С нами явно что-то не так, хотя ничего необычного вроде не происходит. Когда это человечество не убивало и не грабило? Когда это мы умело находили баланс между мирным выражением гражданской позиции, провокациями и погромами? Когда это у нас царили межнациональный мир и межрасовая гармония?
На языке эпидемиологии социальное дистанцирование и принудительная изоляция называются «разобщением». Хотели разобщения — получите.
Подавленная карантинами агрессия миллионов людей предсказуемо выплескивается наружу, а вирус и теперь живее всех живых: почти каждый день новые мировые рекорды по числу новых выявленных зараженных, как и должно быть при естественном ходе такой пандемии.
Пандемия далека от завершения. Людям рано или поздно (на самом деле — уже пора, дальше откладывать коллективное возвращение в сознание критически опасно) придется смириться с тем, что COVID-19 всего лишь еще одна болезнь, от которой можно умереть. И жить с ней абсолютно обычной жизнью. Но некоторые новые проблемы постковидного мира уже сейчас проглядывают сквозь эту вспышку насилия по всей планете.
Всеобщие тотальные локдауны, которые многие прекраснодушные интеллектуалы приняли за невиданное в человеческой истории торжество гуманизма — мол, наконец-то правители государств отбросили привычный цинизм и душевную черствость, поставив отдельную человеческую жизнь выше экономической выгоды, на поверку оборачиваются новой волной бесчеловечности, а также глобальными кризисами идеи прогресса и государственного управления.
Итак, вот они, три главных кризиса постковидного мира, который еще не наступил: вирус не торопится расставаться с нами и пока не может ужиться.
Во-первых, налицо кризис идеи прогресса. Мы на своей шкуре почувствовали, насколько ментальный и научный прогресс отстает от технологического.
Приложения для слежки за людьми и производства штрафов работают во многих странах мира безотказно, а вакцины, лекарства и даже точного понимания природы поразившего нас вируса пока нет. При этом в состояние тотального психоза с полным параличом воли и потерей адекватного восприятия реальности миллиарды людей, как выяснилось, вгоняются практически мгновенно.
Во-вторых, налицо острый кризис качества управления и принятия решений в мировом масштабе. Политики практически по всему миру оказались не в состоянии адекватно просчитать даже самые ближайшие и очевидные угрозы и последствия своих действий. В результате государства моментально получили рекордный за 100 лет обвал национальных экономик, рост безработицы и нищеты. И теперь вынуждены выходить из карантинов, независимо от эпидемиологической ситуации.
Причем опять загонять людей в локдауны при новых вспышках вируса, если таковые случатся, будет все сложнее, если вообще возможно: не хватит ни денег, ни силы запугивания. Самоизоляция останется добровольным выбором людей, но не практикой всеобщего силового принуждения со стороны государств.
Британская экономика за один только апрель потеряла на локдауне 20,4%. Российская, по официальным данным, которые кажутся многим экономистам сильно заниженными — 12%.
На «карантинный гуманизм» ни у богатых, ни тем более у бедных государств мира просто нет ресурсов. Это решение невозможно долговременно обеспечить — ни экономически, ни политически, ни полицейски. Локдауны явочным порядком отменяет сама жизнь.
Лучше всего эту проблему в обращении к нации 11 июня выразил премьер-министр Пакистана Имран Хан. Хотя в стране сейчас рекордное количество ежедневных смертей и заражений, он заявил, что Пакистан не может позволить себе карантин, поскольку полная блокировка может привести к коллапсу экономики и обнищанию людей.
Соседняя Индия ввела локдаун и начала принуждать к нему людей с помощью палок, которыми полицейские избивали нарушителей, 24 марта. В тот день в стране за сутки было выявлено … 37 случаев заражения, а общее их количество не превышало нескольких сотен. Теперь, спустя почти три месяца месяца после локдауна, в Индии каждый день выявляется по 11-12 тысяч новых случаев, а их общее количество подбирается к 350 тысячам. Но Индия с 8 июня ослабила карантин, потому что людям «очень кушать хочется».
Наконец, третий, и, пожалуй, самый главный и опасный кризис, с которым нам предстоит иметь дело в постковидном мире — это как раз кризис гуманизма. Даже безусловно ненавидящие расизм, национализм и другие формы дискриминации люди начинают смутно догадываться, что памятники Христофору Колумбу, Уинстону Черчиллю, Джорджу Вашингтону, а также фильм «Унесенные ветром» как-то не очень виноваты в смерти Джорджа Флойда. Что поражение в правах гарантированно переболевшим вирусом или, наоборот, не переболевшим или точно не знающим этого (таких, не знающих, в силу свойств вируса может оказаться большинство) — как-то не очень похоже на торжество гуманизма. Даже самые убежденные враги полицейского произвола — вот хотя бы я, например — как-то не очень согласны с тем, что теперь повсеместно надо упразднить полицию, чтобы плохие полицейские не смели убивать плохих парней. А прецеденты упразднения полиции уже есть.
Накануне пандемии человечество переживало расцвет идеологии трансгуманизма. В современном смысле это слово впервые употребил биолог-эволюционист Джулиан Хаксли в своей статье «Религия без веры» почти 100 лет назад — в 1927 году.
Но мировой религией трансгуманизм, пожалуй, стал в последние 10-15 лет.
(Тут мы сделаем некоторое важное отступление. По иронии судьбы, родной брат Джулиана, писатель Олдос Леонард Хаксли стал автором знаменитого романа-антиутопии «О, дивный новый мир». В этом романе Лондон будущего в каком-то смысле стал царством трансгуманизма — люди имеют возможность не работать, а единственной религией становится потребление. Причем самих людей производят в пробирках в специальных инкубаторах, секс как способ деторождения упразднен. Еще на стадии эмбриона будущих инкубаторских людей разделяют на пять неравноправных каст. Прямо очень похоже на тот дивный новый мир, в котором мы живем сейчас. Разве что детей мы пока еще делаем сами. Но некоторые публично озвучиваемые в последние недели рекомендации по безопасному сексу в условиях пандемии, кажется, избавят нас от этого «мучительного и напрасного» занятия).
Так вот, Джулиан Хаксли, исходя из безусловно гуманистических соображений, полагал, что научно-техническая революция должна и может решить главную задачу — сделать человека бессмертным. Сама идея достижения физического, буквального бессмертия человека имеет в том числе и русские корни. В частности, космизм и идею «воскрешения всех мертвых» религиозного философа Николая Федорова-Гагарина: да-да, будущий первый космонавт — его однофамилец.
Из идей Джулиана Хаксли во многом выросли попытки трансплантации органов, клонирования животных, а в последние годы и идеи превращения людей в киборгов — замены части человеческих органов и функций «умными машинами» и алгоритмами.
Проблема в том, какую именно жизнь мы хотим сделать вечной.
Остается ли человек с пересаженными органами и вживленными в его организм достижениями компьютерных технологий тем же самым человеком и — шире — тем же самым биологическим организмом? Более того, не становится ли он отчасти уже не биологическим организмом, а технологическим механизмом, бездушной машиной?
Одно из главных препятствий на пути гуманизма, которое создала реакция государств на пандемию, состоит в очевидном противоречии между силовым принуждением людей к коллективному спасению и тем, что это принуждение по факту не дает никаких гарантий спасения каждому. Поэтому соцсети полны историй в духе «как же так, я честно соблюдал изоляцию, но почему-то заразился», или «отец моего знакомого не выходил из дома, но заболел и умер от «короны». Вопрос «за что мы проливали нашу кровь» не может не возникнуть на каком-то этапе такого противоестественного существования.
У людей нет достаточных запасов альтруизма, денег и психического здоровья, чтобы бессрочно жить в аду ради достижения медицинского рая.
Еще одна важнейшая гуманистическая проблема, которую нам предстоит решать в постковидном мире — право человека на смерть и отказ от лечения. Людей повсеместно так запугали вирусом, создали такую систему кар для потенциально зараженных (при чудовищно низкой точности тестов везде и очевидной невозможности тестировать каждого человека каждый день), что многие сочли за благо прятаться от спасающего их государства любой ценой до последней физической возможности. «Если я заболею, к врачам обращаться не стану», как писал в одном из самых известных советских стихотворений ныне прочно забытый поэт Ярослав Смеляков.
Новый ковидный гуманизм настолько причудлив, что скоро можно будет ограбить банк без маски, перчаток и оружия, просто от души высморкавшись в охранников. И они в ужасе падут ниц.
Проблема права человека на смерть и отказ от лечения теснейшим образом связана с проблемой свободы воли — той главной свободы, которая, собственно, и делает человека человеком. Сообщает каждой отдельной человеческой жизни хоть какую-то ценность.
Коронавирус за считанные месяцы с предельной наглядностью показал, что никакие технологии не сделали человечество разумнее и добрее. Что системное мышление — еще одна доблесть современного успешного человека ХХI века, о которой так любили разглагольствовать коучи и визионеры в доковидном мире— напрочь отсутствует у принимающих решения политиков практически во всем мире.
Мы не в состоянии просчитать (и никакие суперкомпьютеры не помогли) последствия своих действий даже на горизонте двух-трех месяцев. Мы не умеем адекватно сопоставлять одну угрозу с другими. Наш великий научно-технический прогресс все еще не позволяет нам действовать принципиально иначе, чем действовали предки в относительно похожих ситуациях семь веков назад.
Так получилось, что прямо сейчас главный лозунг эпохи — BLM, Black Lives Matter. И это ложный лозунг. Правильный — Все Жизни Важны. Но каждая такая жизнь зависит от сложной многосоставной работы самого человека, общества и государства.
Если COVID-19 на самом деле сделает нас умнее и добрее, он приходил в этом мир не зря. Хотя самому вирусу, конечно, все равно. Природа прекрасно обойдется без человека и человечества. Нам не стоит забывать об этом ни на секунду — и тогда, возможно, мы на самом деле когда-нибудь станем чуть гуманнее и умнее.