Проклятые предчувствия. У меня есть скверная черта: в общении, даже мимолетном, с некоторыми людьми мне вдруг начинает казаться, что они долго не проживут. Теперь об этом приходится говорить вслух: ровно такое предчувствие у меня было по отношению к Сергею Доренко. И, например, к одному моему родственнику, который погиб в 36 лет, разбившись на легком самолетике собственной конструкции.
Мы были знакомы шапочно. Когда я приехал жить и работать в Москву, Доренко уже был знаменитым тележурналистом. Да не просто тележурналистом, а «телекиллером». Его главной мишенью был тогдашний московский мэр Юрий Лужков, который вместе с уже покойным Евгением Примаковым пытался прийти к власти в России вместо Бориса Ельцина. Доренко был человеком особенной интонации — саркастичной, издевательской, веселой, как ухмылка черта, честной и лукавой одновременно. Так, как он, в телеке тогда не говорил никто. Хотя телевидение на рубеже 1990-х и 2000-х было не в пример ярче и разнообразнее нынешнего по части интересных людей и реальной борьбы разных точек зрения. Но в живом сверх меры общественно-политическом телевещании Доренко был живее всех живых.
Познакомились мы гораздо позже, в 2004-м или 2005-м, когда я ходил на эфиры «Эха Москвы» в передачу «Особое мнение». Она тогда была парной (приглашали сразу двух постоянных гостей), и наш эфир начинался сразу после его передачи на «Эхе». Разумеется, я поздоровался с ним с пиететом — что называется, сверху вниз. Но он как-то сразу опознал меня — возможно, по каким-то газетным колонкам с моей физиономией. И говорили мы на равных, что, конечно, было уступкой с его стороны.
От нашего короткого обмена репликами — он уходил со своего эфира, я приходил на свой, причем почти никогда один на один, всегда были и другие собеседники — у меня осталось впечатление, которое сильно не совпадает тем, что пишут про Доренко сейчас, сразу после его смерти. Мол, легкий, яркий, свободный человек, жил на скорости и на скорости умер. Мне он запомнился тогда человеком очень рефлексирующим.
Самоироничным на грани самоубийственной откровенности — оказалось, этот его неподражаемый сарказм был направлен на себя ничуть не меньше, чем на объекты информационных войн. Ни разу не оптимистом — будущее страны не казалось ему радужным.
А тему предопределенности нашего существования в парадигме «холопов и хозяев» он потом сделает магистральной в своих блестящих в прямом смысле — каждое его слово блестело, как наточенный клинок, каждая его мысль была хлесткой, даже если вызывала острое желание спорить до ора, не соглашаться — рассуждениях о ходе нашей жизни.
Когда слушаешь его радио- и телеэфиры, читаешь телеграмм, его бритвенные реплики, он может показаться не просто уверенным в себе человеком, а самоуверенным. Чуть ли не наглым. Веселым. Злым. Беспощадным. Его облик, его манера говорить и писать высекали искры витальности. Он зажигал.
А мне он запомнился печальным, рефлексирующим, сомневающимся. Очень тянущимся к людям умнее себя. Это очень важное свойство для любого мужчины — тянуться к тем, кто умнее тебя. Умнее ума — мудрость. Но мудрость не может быть самоуверенной и веселой. Она всегда сомневается. Она печальна или, в крайнем случае, нейтральна.
Его самая известная публичная маска, его ник в цирке социальных сетей — Расстрига. То есть служитель культа, с которого сняли священный сан за еретические выходки.
Профессиональным «расстригой» Доренко стал после знаменитого прямого эфира на ОРТ (так тогда назывался нынешний Первый канал) в 2000-м, когда разоблачал ложь властей про гибель атомной подводной лодки «Курск». С телевидения ему пришлось уйти навсегда, чтобы стать звездой радио. Но любой талантливый человек — всегда еретик. Он всегда выламывается из рамок. Он всегда неудобен, себе в том числе.
Мы не общались с ним потом лично. Но иногда он звал меня на эфиры радиостанций, которые возглавлял — сначала на «Русскую службу новостей», потом на «Голос Москвы». И, конечно, я постоянно следил за тем, что и как он говорит и пишет. Так или иначе, на фоне горьких и смешных, ехидных и порой обидных слов про людей про, нашу страну, про этот тупой несовершенный, неисправимый мир, он постоянно говорил о том, как любит жизнь.
Как хочет жить долго и счастливо. Как ему нравится этот чертов мотоцикл. Такой мачо. Король невыносимой легкости бытия.
Мне кажется — мы с ним это лет 15 назад проговорили вскользь, парой реплик — он понимал или чувствовал, что настоящая журналистика нужна не для того, чтобы информировать. Не для того, чтобы просвещать. И тем более не для пропаганды, не для того, чтобы вбивать в головы холопам неизменное почтение к хозяевам. Настоящая журналистика — это способ познания мира. Поисков истины. Способ разобраться в себе, наконец.
Сейчас пишут: «не мог же он просто так взять и умереть». Или наоборот: «умер, как жил, на скорости». Однако о вечном, постоянном, неисправимом, о предопределенности он говорил и писал едва ли не больше всех наших ярких и блеклых журналистов, комментируя вроде бы сиюминутное и преходящее. Он был философом-расстригой, черт возьми.
У германских философов-романтиков была такая магистральная идея: настоящая жизнь человека должна быть похожа на произведение искусства. Она должна быть яркой, насыщенной событиями и поступками. И непременно красиво заканчиваться. Он сделал все, как полагается, хотя его «родными иностранными» языками были испанский и португальский, а вовсе не немецкий.
… В России День Победы — главный праздник, едва ли не последний, хоть как-то определяющий нашу идентичность. Чуть позже полудня 9 мая он пишет последний пост в своем телеграм-канале: у модного журналиста-мачо в 2019 году не может не быть своей «телеги». Дальше за него напишет не знающий слов любви, художественных образов и чуждый остроты суждений ГИБДД: «9 мая 2019 года, в 18.20 Доренко Сергей Леонидович следовал на мотоцикле по Садовому кольцу, внутренней стороне в третьей полосе движения. На улице Земляной вал в районе дома №71 он утратил контроль над мотоциклом и врезался в бетонное ограждение». Врачи приехали, но не откачали. Причина смерти — остановка сердца. Эту смерть в этот день в этом антураже запомнят надолго.
… Человек на мотоцикле с неизменной ироничной улыбкой, уверенный внешне и сомневающийся внутри, с повадками грустного клоуна, умный, ироничный, писавший и говоривший со вкусом горького шоколада, отправился куда-то в «плюс бесконечность».
А теперь скажите честно: вы представляете Расстригу, Сергея Л. Доренко, немощным шамкающим стариком, с трудом подбирающим слова, утратившим способность ходить и мыслить? Я — нет.