Рассказываю о конфузе. В прошлом году я ругала поэтическую Григорьевскую премию. Сходила на финал, послушала стихи, зевнула вместе с членами жюри и предложила потом рэперу Хаски, что ли, ее дать. Потому что у него поэзия, а нам «Григорьевка» показала не пойми чего. Наноминировали чьих-то друзей, соседей по даче, подружек.
В этом году созвали новый сезон, сформировали жюри. Я решила им написать: ну что, дескать, одумались? Устыдились? Смотрю – а их уже прикрыли. Ну натурально разогнали, как Нацбест.
Всю осень организаторы «Григорьевки» спорили, кого надо номинировать: тех, кто не пишет о Донбассе, или, наоборот, лишь пишущих. Шел спор: какая должна быть политическая позиция у поэта, чтобы обожравшиеся чувством собственной значимости деятели могли назвать его достойным поэтической премии?
Спорили, спорили… Как там у капитана Лебядкина? «Но пока у них шел крик, подошел Никифор, блаароднейший старик».
В общем, всех полотенцем сальным и прихлопнули. Даже визга не долетело. Я вроде бы и журналист, и за литпроцессом слежу, а не слышала, что их еще в сентябре разогнали.
Потому что значение-то у премии уже нулевое. Кроме денег для лауреата она давно ничего не значит. И никто не вздрогнул от ее отмены.
Поэтов опыт прозаиков ничему не научил. В прошлом году Нацбест дали образцу крепкой такой фантастики второго ряда – книге «Покров». Накануне вручения все были изумлены, ведь знали, что премия стала результатом долгой кулуарной игры, по итогам которой организаторы остались в долгу перед конкретным издателем. Все знали и молчали. Я тогда громко призвала одуматься и отменить вручение. Взять и на миру покаяться: мол, так и так, стыдимся, номинировали всякую ерунду, друзей и соседок, но мы раскаиваемся, берем паузу и обещаем исправиться.
Никто не вышел и не постыдился. В этом году их прикрыли. И тоже без всякого писка. Не то что не вступился никто – Петербург и не заметил.
С «Большой книгой» тоже было сколько возни! Сменили руководителя премии, а никто, кроме книжного мира, и не видел скандала. Потому что давно неинтересно. Что там люди из «Ельцин-центра» могут навручать? А просто так следить за книжными дрязгами публике некогда.
Премии давно утратили главное свое назначение: помогать отбору лучших.
Как и журнальные публикации, как профессиональные споры, конференции… Подумать только: именно сегодня, когда среднего человека ежедневно забрасывают книжными новинками, нужен инструмент быстрого отбора лучших. Нужны критики, редакторы, другие писатели и поэты, которые честно, профессионально и, главное, сразу же укажут, на что нужно обратить внимание, а что пойдет ко дну. Нужно отбирать лучших, чтобы их успевали читать, чтобы ими интересовался кинематограф, иностранцы, чтобы культура наша экспортировалась. Черт возьми! Ну если ты резидент этого сообщества, неужели тебе не интересно, чтобы твое болото все же вытолкало лучших и рассказало о них миру? Какая радость стоять у лучших на головах, втапливать их в тину и трясти поверх премиальными дипломами?
Юз Алешковский открыл когда-то свою поэтическую премию, и главным ее условием было: лауреаты должны жить в России. Ну сам-то он был в эмиграции. И решил, что премии на старте нужен механизм, который отсек бы друзей, как им не дать, родню, соседей по итальянской летней вилле. Преследовал одну-единственную простую цель: дать деньги лучшим. Только-то: лучшим. И все.
У наших премий другие цели. То ли так совпало, что терпение у литературы лопнуло, то ли слава русского оружия помогла. Вполне возможно, что череда закрытий и встрясок никак не связана с политическими событиями. Просто назрело. У литсообщества терпения вагон, оно бы еще и десять, и двадцать лет терпело, да сама литература уже не может. Нет института отбора лучших – она погибает. Захлебывается в посредственностях. В нашем случае – тонет в шквале новинок, в конкуренции с сетевой литературой. Она умирает.
В России у книжного рынка есть огромный задел мощности. Если человек в нашей стране написал хоть сколько-нибудь связный текст, он будет издан. Вот только есть ли запас прочности у читателя? Книги дорожают, их все больше, навязанная идея о необходимости следить за новинками загоняет читателя как лошадь в мыле: тот спешит покупать и читать все, но денег у него свободных мало, жизнь одна и не резиновая – он потеряется в новинках и в итоге, вероятнее всего, вообще перестанет покупать книги. Другой, более оптимистичный и менее реалистичный сценарий – он станет хватать то, что расхваливают из каждого утюга.
Нет, читатель от такой литературы бежит. Потому что она монструозна, непонятна и, на его первый взгляд, плоха, а у обывателя на современную литературу взгляд может быть только первым, обыватель не разбирается в литпроцессе, он не станет тратить время на поиски не ангажированных критиков и честных рецензентов. Он, обыватель, вообще литературе ничего не должен. Он подойдет пару раз к берегу бурной реки, окинет ее взглядом и увидит уносящиеся прочь круги на воде. И все! Он в эту реку лезть не обязан, заворачивать рукава, нырять с головой и пытаться уловить в ней рыбу покрупнее он не станет и правильно делает. Круги за него должны наводить другие. Если эти другие со своей работой не справляются, читатель просто уйдет – у него и без литературы насыщенная жизнь. А главное, короткая, он бултыхаться в сотнях тысяч новинок не будет.
Интерес к современной литературе у читателя почти нулевой. Он знает редкие громкие имена, которые выстреливают в России с большими книгами на важные темы: «Зулейху» обыватель читал, «Обитель», «Тобол», даже «Лавра». Но это был редкий случай, когда наверх вынесло что-то одновременно и стоящее, и интересное. То ли все же сработал закон рынка, то ли дал сбой закон паучьей банки.
В целом-то он сбоев не дает. Банка сама себя годами воспроизводила. И вот читатель устал. Рынок держится, а читатель под бременем новинок дохнет.
Чем это опасно? Книги перестанут покупать. Можно выносить наверх через премии, публикации в журналах, рекламу в кормящихся от издательств каналах всякую дребедень, которую сегодня модно или коммерчески выгодно хвалить, потому что она не продается и тираж залеживается. Только читатель быстро поймет, что это не литература. То есть, конечно, она самая, но очень маленькая. Такая, что раз купив, два, человек к ней потом не вернется. Он поймет, что все эти модные тети с дядями, сидящие в самых модных отделах модных СМИ, им врут. Ну или он подумает, что они дураки.
Ровно на этом любые взаимоотношения читателя с книжным рынком закончатся. Он пойдет в сеть. Тут вот поэтов по телевизору показывали: ну пойдет человек стихи этих поэтов искать. А покупать он ничего не будет. Потому что схалтурил указующий перст, который должен вовремя подняться над воронкой новинок, улетающих в небытие, в братскую литературную могилу, и четко показать, что нужно успеть прочитать.
Причин такой халтуры тьма: и тесные отношения тусовочки, и мелкая коррупция, и сговоры с издательствами. Немаловажен и человеческий фактор: когда человек, изначально обладающий шаткими познаниями и беллетристическим вкусом в той же литературе, вдруг волею судеб получает трибуну, то он, конечно, искренне верит, что комиксы о небинарных подростках или детективы про Харри Холе – лучшее, что есть в литературе. Он как бы и не лжет сам перед собой, никто даже может его не покупать. Просто он на своем месте оказался в результате нездоровых процессов. Читатель это видит и отворачивается.
С кино у нас точно так же началось. Но процесс не успел оформиться, потому что ситуация в кино немного другая: там зритель больше ориентируется на рекламу, а не рекомендации профсообщества. И все равно, успели довести до того, что в журнале «Искусство кино» обсуждали сериалы по фэнтези. И тем немногим настоящим интеллектуалам, которые знают историю кино и в разбираются в современном процессе, уже даже в профессиональной прессе места не оставалось: так ее обсидели возомнившие себя богами любители легких жанров.
Тут влияние на зрителя мизерное, зритель вряд ли замечал, как вырождается кинокритика, подменяемая, по сути, балагурами и модными блогерами. Но беда эта сказалась на том самом отборе лучших.
Интересно, почему у нас еще в начале 2000-х было фестивальное кино? У нас даже была актерская Золотая пальмовая ветвь. У Константина Лавроненко! А теперь по фестивалям ездит который год Кирилл Серебренников, расцелованный и зацелованный нашей прессой, а там стабильно пролетающий. Провал за провалом, но ни разу модное сообщество о них не написало. С театрами – то же самое. Кто у нас был в этом театральном сезоне назван лучшим? Снова Серебренников. И поехал с «Черным монахом» на фестиваль в Авиньоне, где в очередной раз был встречен холодно. О провале спектакля после Авиньонского фестиваля модные СМИ и блогеры не сообщили: наоборот, расхваливали. Некому сообщить.
Еще пример: я недавно побывала в Петербурге в одном маленьком театре на спектакле по повести Евгения Замятина «Наводнение». Такой хороший спектакль, я даже удивилась. Села, написала; меня петербуржцы спрашивают недоверчиво: а вы уверены, что это наш местный театр? Ну да. Вроде бы даже казенный. Режиссер почти 30 лет по всей стране спектакли ставит, а я ни одной рецензии не нашла.
Зато увидела огромный, на полчаса, красивый отзыв чрезвычайно модного кинокритика на спектакль по этой же повести, который поставил модный режиссер: там у него все страдают неврастенией, беженцы югославские, сцена обляпана золотой мебелью, и он говорит, что перенес Замятина в наши дни. На полчаса записал матерый критик отзыв. Полчаса какой-то феноменальной чуши! А про хороший спектакль ничего не сказали, потому что там беженцев нет, политические лозунги не рассказывают…
Нет интереса в отборе лучших! В СССР он был хотя бы в балете. Советский Союз желал экспортировать балет, поэтому он строго следил, чтобы там была конкуренция. А так как балет советский много гастролировал за границей, тамошняя пресса и их профсообщество трезво и честно наш балет оценивало. Нуреев, к примеру, был лучший, поэтому из уфимского барака попал в мировую культуру. После его побега некоторое время на зарубежные гастроли вздумали брать не лучших, а лояльных, – публика отвернулась.
А вот критики литературной открытой не было – и мы не экспортировали литературу. За границей критика и отбор по-прежнему есть, поэтому мы читаем их книги, а не они – наши. У нас, кстати, появлению классики предшествовало рождение независимой критики, явление это в литературе было столь значительно, что теперь его изучают в школе. Оно породило Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова. Потому что подготовило почву для свободной борьбы за место среди лучших.
А у нас эти премии непонятно что готовят. Призы и подарки своим друзьям.
Это еще не самых крупных закрыли, но не вечер – дойдет очередь до остальных. За всеми придет старик Никифор с мокрым полотенцем. Доигрались. Литература развернулась и смачно плюнула. Я прямо слышу, как она говорит: «Да пошли вы!».
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.