Когда в Крыму случилась страшная трагедия и двоих детей унесло на надувном круге в открытое море, я написала об этом эмоциональный пост. Приняла новость живо, что называется, близко к сердцу, потому что я очень люблю рассказ Юкио Мисимы «Смерть в середине лета» о том, как дети утонули на курорте, и даже буквально недавно приступила к рассказу-аллюзии на него. В общем, я обо всем этом написала. И то ли выразилась неудачно, то ли кто-то невнимательно прочел и в спешке перепостил, но только вскоре мне в личные сообщения пришло соболезнование: совершенно незнакомый мужчина выражал слова поддержки и желал крепиться в связи с моей утратой – он решил, что это моих детей унесло в море.
Еще двое в комментариях как-то неопределенно выразились, из чего я заключила, что они тоже подумали, будто это у меня погибли дети, и захотели меня поддержать. И тут же написала корреспондент второстепенного новостного Telegram-канала: «Анастасия, читаю вас давно, поняла, что это ваши дети утонули, есть ли у вас связь, телефон, для короткого комментария?»
Эти четыре человека, обратившиеся ко мне по ошибке со словами поддержки и любопытством, пожалуй, потрясли меня даже больше, чем гибель детей. Потому что их поведение свидетельствует о глубочайшей нашей моральной деформации в нынешнем слишком прозрачном мире.
Например, чем должна быть наполнена голова взрослого мужчины, если он решил, что женщине, потерявшей утром двух своих детей при столь страшных обстоятельствах, есть дело до его соболезнований? Как вообще этот человек догадался, прочитав, что где-то мать потеряла двух детей, тут же ей написать, чтобы она отвлеклась на него?
А корреспондентка, думающая, что пишет прямо в эпицентр беды? Какова, а? Решила, что утонули дети, мать сидит на берегу моря, ждет, когда найдут тела – а нет ли у вас телефончика позвонить и дать комментарий?
И как они, наконец, могли спокойно подумать, что мать, получив известие о гибели двух детей, пойдет сразу же сообщать об этом своим подписчикам?
Люди, публика, аудитория, если хотите, испорчены и развращены новой реальностью, в которой десятки и сотни тысяч человек пытаются сделать из своей жизни продукт и продать иллюзию вовлеченности публики в свою жизнь, быт. Мы привыкли видеть в студии Малахова безутешных вдовцов, плачущих матерей, убитых горем бабушек и дедушек, которые утром потеряли семью, а вечером уже записывают передачу. Это, конечно, тоже нас всех испортило, особенно журналистов, которые вообще перестали воспринимать криминал и происшествия как человеческое горе. Раньше понимали. Я сама успела поработать в газете семейного формата, где были рубрики «Жизнь» и «Хроника» – про убитых, пропавших, утопших... Ты не бежал за сенсацией, твое журналистское любопытство несколько охлаждалось недельным сроком выпуска газеты. И даже у тех, кто работал в ежедневной прессе, был ограничитель – газетная полоса, на которую много не уместишь и в которой свежие слезы от слез трехдневной давности ничем не отличались. Не было гонки за эмоциями, конкуренции за ревущих от горя людей.
А теперь все хотят натуральных слез. Девушка, которая хочет, чтобы мать дала ей комментарий сразу после гибели собственных детей, не желает быть первой – она гонится за первой эмоцией, потому что эмоции второго и третьего дня публику уже не интересуют, публика теперь хочет настоящего горя, свежего.
Однако куда ужаснее эффект от привычки масс следить за выставленной напоказ чужой жизнью и, теперь уже, смертью. Аптечный блогер Екатерина Диденко в режиме реального времени оплакивала погибшего чуть ли не онлайн мужа. Умирающие или убивающие в прямом эфире стримеры (например, геймер под ником OfseT или видеоблогер Арслан Валеев), до последнего вздоха ведущие свои блоги онкобольные создали у публики иллюзию не просто шуточности смерти, а – смерти напоказ, смерти как части программы развлечений.
Еще несколько лет назад я писала о том, что интернет вывалил на человека слишком много смертей: мы постоянно видим сообщения о том, что умерли наши френды, звезды, читает о смертях в других странах. Тогда мне казалось, что современные люди должны срочно принять какие-то меры по сохранению своего психического здоровья, иначе новая реальность перемелет их слабые головы и люди свихнутся на почве страха смерти.
Но эта проблема быстро перестала быть актуальной – войдя в кадр, в эфир, смерть превратилась в обыденность. Своей смерти или своих близких люди, конечно, боятся. Смерть чужую они воспринимают как элемент кинодрамы.
Они и чужую семью, чужую жизнь начинают воспринимать как череду картинок. У нас ведь еще недавно были гламурные семейные блогеры, которые каждый свой шаг транслировали в соцсети. Я смотрела интервью с одной такой семьей: чтобы зарабатывать с миллион в месяц, они каждые полчаса выкладывают семейное селфи. Нас, каких-нибудь журналистов, политических обозревателей, писателей в интернете ничтожно мало. Большинство блогеров и стримеров – это люди, знаменитые и не очень, которые не статьи пишут, а показывают свою частную жизнь и этим зарабатывают. Публика не воспринимает их как, простите, людей. Такие семьи – развлекательный контент. Даже когда у блогера болеет ребенок, он болеет красиво: какао с зефирками, уютный плед, спальня – будто фотостудия. Такому ребенку и сочувствуют как киноперсонажу: мельком и не сильно. Мама выкладывает трогательные фото: «Сегодня в школу не идем, наш Пушистик с температуркой». В сториз – серия великолепных фотографий, на которых миловидный мальчик в уютной пижаме лежит в обложенной игрушками комнате. Мало кто, пролистав карусель фото и даже пожелав «лучи здоровья малышу», на самом деле отметит, что болеет-то в этих фотогеничных интерьерах живой ребенок.
Есть еще страшнее: когда родители тяжелобольных детей ведут блоги, показывают каждый шаг ребенка. За их жизнью следят тысячи, люди шлют деньги, интересуются здоровьем малыша, искренне за него переживают. Но так устроена сегодня наша реальность, так она на нас действует, что в какой-то момент публика начинает воспринимать ребенка как элемент развлекательный. Развлечение ведь бывает не только веселым: драматические постановки в театре – тоже развлечение. Вот и умирающий ребенок становится развлечением, аудитория привыкает следить за его жизнью, его привычками. Наблюдая в прямом эфире угасание жизни, она, когда ребенок умирает, жалеет о нем уже как о персонаже реалити-шоу. Сострадание если и появляется, то ненадолго.
Да и как можно долго сострадать, если отовсюду на тебя валятся сообщения о болезни, гибели, мучительной смерти? В режиме реального времени и в прямом смысле у нас на глазах умирают медленно от удушья, прощаются с жизнью, съедаемые опухолью. Еще – попадают под машины, срываются с крыш, тонут в бассейнах – все у нас на виду. И люди разучились, в интересах собственной же безопасности, чтобы не сойти с ума, переживать или вообще как-то реагировать на смерть из интернета или тяжелую болезнь. Ведь не выдержит же голова, если по каждому поводу нервничать, потому что с утра до вечера в сети кто-то болеет, кого-то сбивает машина, кто-то подбирает измученное животное или умирает от старости, а родственники и друзья пишут в соцсетях призыв помолиться за упокой души, отчего становится ищу жутче, потому что мозг от стресса отключается и кажется, что если написали десять раз, значит, умерли десять человек, а не один. Потому мы и научились чужую смерть в сети принимать как художественную.
Мы вообще рискуем потеряться по ту сторону художественности. Тьма народу с утра до вечера транслирует свою жизнь онлайн. Для зрителей она становится лишь картинкой, по которой перемещаются занятные персонажи.
Помните, когда-то была модной GTA и другие компьютерные игры, в которых нужно было расстреливать или давить колесами всех прохожих? Тогда по российским городам ходили народные рассказы о том, как то один родственник, то другой приятель так привыкали играть в эту ГТА, что, когда садились за руль, боролись с соблазном задавить реального прохожего. В те годы это казалось предвестником апокалипсиса: или, мол, у нас срочно запретят компьютерные игры, или игроки всех за неделю передавят.
Сейчас мы переживаем что-то подобное. Только теперь деформированный рассудок не велит сбивать прохожих – он заставляет отнестись к ним как к элементу художественного вымысла.
Как-то я встретила в одном американском журнале статью под заголовком: «Человек человеку – аккаунт». Ты есть то, что о себе сам же рассказываешь и что люди о тебе с твоих слов запомнили. Интересен ты публике лишь настолько, насколько умеешь подать себя в качестве иллюстрации к сказке о твоей жизни. Если подаешь себя вместе с семьей, то твоя семья для других – контент.
Поэтому люди не удивились бы женщине, которая, потеряв двоих детей, и впрямь тут же побежала бы делиться горем со своими подписчиками: контент горит, к чему проволочки?
Мы оказались в очередной новой реальности, где смерть стоит за прозрачной стеной, мы видим ее каждый день и разучились на нее реагировать. Похоже, некоторые в нашей стране вообще решили, что смерть и чужие страдания – часть развлечений, которые поставляют народу блогеры и артисты. Люди каждый день смотрят на чьи-то жизни, выставленные напоказ. Нравится одна жизнь – подписался. Разонравилась – отписался. Как в кинотеатре. Кто-то умер? Надо же, очень интересно, спасибо, что сразу рассказали, а как умер, от чего? Если начать им рассказывать, они станут внимательно слушать. Как пересказ пропущенного сериального эпизода. Послушают, повздыхают и пойдут искать себе новое развлечение. О том, что и семейка блогеров с резиновыми стерильными улыбками, и утонувшие в море дети, и экстремальные стримеры – живые люди, в новой реальности уже не каждый вспомнит. Да и не обязан. Потребитель контента обязан потреблять.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.