Спустя пять лет ожидания наконец вышел в России сериал «Обитель» по книге Захара Прилепина. Честно говоря, я уже и не верила: слишком долго его откладывали. В прошлом году даже анонс запустили, обещали показ осенью, а потом без объяснения причин отменили. Оставалось только гадать: то ли не успевают, то ли у съемочной команды разногласия, то ли повлияла неуместность и темы, и автора, и книги.
«Обитель» — пример редчайшей неуместности. Большая серьезная книга, которая вышла в крайне неудачный для нее период. Едва ее успели заслуженно похвалить, как бы намекнув автору, что он еще может быть принят в круги либеральной интеллигенции, как Захар Прилепин отметился в Донбассе и был подвергнут остракизму. Увы, вместе с книгой.
Я еще помню те несколько месяцев в 2014 году, когда роман вышел, получил от восторженной и даже ошеломленной либеральной интеллигенции отзывы, премии… Потом вдруг все сделали вид, будто книги этой не случилось. И за несколько лет так себя раздраконили, что договорились до чертиков: и книга у них стала примитивная, и Захар Прилепин графоман, и, согласно последней апокрифической версии, за него «Обитель» вообще писали литературные рабы.
Это интеллигенты так проходят фрустрацию. Они, жертвы Пушкина с его «Гений и злодейство…» и совлитовской макулатуры, приучавшей, что книги должны делать человека лучше, советская застойная тина, — не могут смириться с двумя грустными открытиями. Что хорошие книжки пишут не только приятные добрые люди и что с темой Соловков достучаться до массового читателя, а теперь и зрителя смогли не они, либеральные и хорошие, а такой вот сложно устроенный Прилепин. Как советские диссиденты не смогли простить Солженицыну, что тему ГУЛАГа миру открыл он, почти почвенник, а не Буковский, так и сейчас интеллигенция не может сжиться с фатумом, при котором о репрессиях узнают что-то новое — а лагеря 1920-х, безусловно, были до Прилепина темой не очень известной — не из уст «Мемориала» (организация включена Минюстом в список иноагентов), а от сторонника Донбасса. Интеллигенты как могут отгоняют от себя эту данность. Зажмуриваются перед реальностью, в которой не они вновь докричались до города и мира.
Выход сериала, конечно, заставит их жмуриться еще крепче. Потому что тяжело столичному либеральному критику сталинизма видеть, как высказывание нового почвенника Прилепина неожиданно стало распространяться вширь и вглубь. Словно брошенный в воду камень вдруг всплыл и дал новые круги. Либералы стоят на берегу и, сжав кулаки, с ненавистью смотрят на искаженные этими кругами свои собственные отражения, под которыми проглядывает илистое дно стоячего озера.
Сериал пока можно посмотреть только в интернете, но на днях он стартует по «России 1» и, безусловно, распространит высказывание Захара Прилепина по стране. Телевидение, как газ, заползет в самые укромные щели, в самые темные уголки, где сидят еще не читавщие люди, не имеющие 1000 рублей на книгу и не знающие, как ее читать в сети. Эти люди увидят кино и услышат Прилепина. Снова — не «Мемориал», не либеральный истеблишмент и профессиональных борцов со Сталиным, а его, который то в ОМОНе, то в Донбассе, то на передаче у Соловьева. Неприятно, да, но что ж поделать: Дмитрий Быков отчего-то про зарождение сталинских репрессий не написал. И Людмила Улицкая не написала. Все историки ГУЛАГа со всеми правозащитниками разом не смогли за 30 лет создать ничего подобного. Единственным сколько-нибудь успешным проектом о Соловках был документальный фильм «Власть соловецкая» Марины Голдовской. Но это 1988 год, и кино не пошло в народ. А Прилепин пошел. И в ближайшую неделю пойдет еще дальше. И его, Прилепина, взгляд на Соловки даст старт процессу осмысления этого эпизода нашей истории народом, массами. Не такой уж простой взгляд.
Напомню, книга Прилепина написана с точки зрения заключенного-бытовика, и главный герой, и появляющийся в завязке прадед повествователя — бытовики. В этом — своя подлость книжки: первый в мире политический концлагерь для собственных граждан Прилепин показал глазами бытового уголовника.
Поэтому в книге не очень четко показано, к примеру, почему в лагерь попадали «каэры» — для уголовника Артема Горяинова это как будто неважно, как и для повествователя, правнука уголовника. В романе и фильме появляется Митя Щелкачев, списанный с Дмитрия Лихачева, но мы не видим, за что его посадили на Соловки. А сел Лихачев за доклад о старой орфографии, сделанной в студенческом кружке. Если бы роман писали с точки зрения «политических», это было бы прояснено.
Есть в романе и другая, менее очевидная, подлость: ближе к концу на Соловки приезжает комиссия по расследованию злоупотреблений, всех самых озверевших надзирателей расстреливают, после чего наступает некоторый продых. Увы, в действительности такая комиссия имела куда менее выраженные последствия для заключенных. Прилепин показывает, что система умела работать над своими ошибками, а новый начальник лагеря только шутит по поводу расстрелов — кино в этом смысле более приближено к жизни: у Велединского система не сбивается.
Но что есть, то есть. Вслед за отлично снятым, без преувеличения, фильмом книга пойдет в народ и понесет ему свою правду — о Соловках от уголовника.
Думаю, сериал будет очень успешен среди зрителей. Он хорошо снят, добротно. А еще режиссер проявил редкое для сериальных экранизаций трепетное отношение к тексту. Вообще, экранизации этого режиссера («Географ глобус пропил», «Русское») отличает умение довериться тексту и писателю. В «Обители» он идет строго по тексту, не отклоняясь от него, не переставляя фрагменты. В фабуле почти нет исправлений и подмен в угоду картинке и динамичности сюжета. Отношение Велединского к писателю Прилепину видно даже в том, как удачно он убрал то, что ему все же пришлось порезать. Например, из фильма исчезла канва книги, на мой взгляд, отягощающая ее и путающая читателя: сериал начинается и заканчивается лагерными сценами, из него убрали вступление с не очень правдоподобными рассказами о деде, который сидел на Соловках и спустя 60 лет в деталях рассказывал внукам о каторге, и убрали вымышленный финал, где повествователь встречается с семьей Федора Эйхманса. Финал этот был в книге самым невнятным местом: зачем он взят, для чего? Я выясняла у соловецких историков: они утверждали, что Захар Прилепин не встречался с дочерью или внучкой Эйхманса.
Мне нравится, что режиссер убрал концовку. И ряд других деталей. Дело в том, что в книге очень много мелких сюжетов, которые не были придуманы автором, а подсмотрены в разных лагерных мемуарах. В этом, пожалуй, ее слабость: хорошо, что писатель внимательно изучал рассказы очевидцев. Но разве же талант не должен сам воссоздавать или рисовать с нуля собственную реальность?
Велединский, будто имея безошибочный камертон, убрал почти все заимствования, оставив лишь несколько: истории с перевернутой газетой, которая на самом деле относилась к Горькому, и со спасением в куче дров, о которой рассказывал Дмитрий Лихачев.
Однако полагаю, что самому писателю такое решение не понравилось: когда фильм начинали снимать, Захара Прилепина наравне с Велединским упоминали как сценариста. Однако в титрах его нет, вместо него — Петр Тодоровский-младший. И написано, что сериал снят «по мотивам» книги, хотя он следует ей дословно.
Вероятно, Захар Прилепин не был согласен даже на такие крошечные изменения.
В фильме, конечно, много мелких ляпов и несоответствий, но они ничтожны даже для человека, который знает про Соловецкий лагерь больше среднего зрителя. Конечно, бросается в глаза, что в лагере очень чисто и свободно, нар в ротах мало, по кремлю почти никто не ходит, больница белая, места для пациентов много, а везут зеков на катере «Глеб Бокий» в прекрасных условиях. В реальности в те годы в лагере стояли грязь и смрад, людей там проживало так много, что трава на земле не росла — все было вымешано ногами. В ротах иногда задыхались от духоты, в храмах были нары в четыре-пять ярусов, встречалось даже упоминание шестиэтажных нар в Троицком соборе. Больница мало чем отличалась от роты, и на поверку в кремле выходило не шестьдесят человек, а, если говорить о 1928 годе, почти 10 000.
Подъем в лагере был в пять утра, а перекличку и наряды на работы порой не могли закончить до девяти. Ах, да, обедов в лагере по командировкам не развозили — были завтрак и ужин. Толстых заключенных после нескольких месяцев на баланах (вылавливание из моря голыми руками остатков сплавляемого леса) не было, а сама работа на баланах не шла с задором — по пояс в воде 2-5 градусов стоять невесело.
Что касается «Глеба Бокия», то едва ли не каждый рейс с материка он привозил на остров трупы — люди задыхались в трюмах, так там было людно. Или в пути грабили «урки». Женщин нередко насиловали прямо по дороге в лагерь. Иногда — до смерти. Трупы бросали в море.
Не сказать, что СЛОН у Велединского изображен излишне комфортным — он показан как очень страшное место. Но в реальности лагерь был еще страшнее. Возможно, настолько страшным, что воображение современного человека просто не способно объять эту картину.
Интерьеры соловецкого лагеря больше напоминали фильм «Трудно быть богом» Алексея Германа: грязь, тряпки, нары, пытки, кровь, блевотина на одежде, многие без одежды. Лично меня на пресс-показе «Трудно быть богом» стошнило. Может, и прав Александр Велединский — нельзя так достоверно снимать, не все выдержат.
Самый, пожалуй, большой режиссерский промах в фильме — изображение карцера на Секирной горе. Я была там несколько раз. В 33 года я впервые почувствовала, что сердце у человека расположено не слева под ключицей, куда блатные бьют звезды, не под грудью, где хватаются «за сердце» в кино: возвращаясь с Секирки, я узнала, что сердце у нас — за грудиной в центре, именно там оно у меня заболело. И болело еще полтора месяца. Я точно знаю, что Захару Прилепину сцены в неотапливаемом карцере Вознесенского храма на удивление удались, а вот Александр Велединский снять эти сцены не смог.
Секирка в Соловецком лагере была местом, где человек остается наедине с ужасом не только перед смертью, но и перед самим собой. Это камерное место, которое требует камерного изображения и детальной достоверности. Небольшая церковь, где нары были настелены в три этажа, а в алтаре стояла параша. Где людей набивали под завязку. Люди получали в пять утра кипяток и ¾ фунта хлеба (который позже отменили), а в полдень — кружку баланды. И все. Остальное время они должны были сидеть на жерди, как куры, не шелохнувшись и молча: при облегченном режиме карцера сидели на жердях, под которыми был упор для ног, а при штрафном — на жерди на весу. Без одежды, без отопления. Некоторых заставляли сидеть по 18-36 часов. От такого сидения ноги отекали, от отеков лопалась кожа, начинался некроз. Еду отдельным категориям узников изолятора могли давать через двое суток на третьи. Спали «штабелями», а не так, как показано в сериале. Штабель — это укладывание людей в четыре слоя, друг на друга. В нижнем почти каждую ночь кто-то задыхался, но остальные отогревались. Вознесенский храм — это маяк на острове в Белом море, а в карцере не было отопления.
Сцены разговора главного героя с чудом сохранившемся на стене образом Христа и коллективной исповеди — одни из самых сильных в романе. А сняты небрежно. Для исповеди нельзя было брать массовку — актеры подвели и не смогли сыграть толпу людей, в которой каждый уверен, что через несколько минут умрет, и пребывает в этой уверенности полдня. Практика коллективных исповедей в православии, например, Иоанна Кронштадтского, многажды была описана. Эти воспоминания, кажется, Александр Велединский не использовал. А для разговора с ликом Христа почему-то не взял дошедшее до нас оригинальное изображение из храмовой росписи, то, которому действительно молились узники.
Есть в фильме и фактологические ошибки: Эйхманс уехал с Соловков не в 1928 году, а в 1929-м. Это важно, потому что в означенное в финале время на островах бушевал тиф — было не до комиссий с расстрелами каждого десятого. Девушка в купальнике в наши дни не может под рэп и шашлыки плавать в Святом озере на виду у монахов. Сотрудник ОГПУ, много лет работавшая на Соловках, не могла придумать 1000 км плыть на моторной лодке до Норвегии. Белые офицеры не чавкали во время еды. Федор Эйхманс был куда сложнее, чем его изобразил Сергей Безруков. Зато в фильме у героев натуральные зубы, никто не ходит по лагерю с керамикой во рту. Есть великолепно подмеченные детали: поэт и негодяй Афанасьев, уходя на расстрел, не забывает отдать товарищу уже не нужную ему одежду, а бывший палач контрразведки Василий Петрович, добрый человек, уносит теплые вещи на тот свет на себе.
В целом, лагерь показан предельно достоверно. И это, предчувствую, очень не понравится либеральной общественности. Уже сейчас в первых отзывах она пишет, что сталинская каторга изображена в сериале слишком мягко: заключенные занимаются спортом, получают продуктовые посылки, к ним на свидания приезжают семьи, которые тут же снимают комнаты или и вовсе кельи прямо в монастыре. Продается шоколад и чай, узникам шлют переводы, в лагере театры, своя пресса, периодика, музей, научные базы, искусствоведческий отдел, биостанции. Заключенные свободно ходят по острову туда-сюда…
Меж тем, именно это как раз правда. Она, наверное, и отталкивает от книги и фильма сторонников устрашения историей. У нас есть такая категория борцов за историческую правду, которые преумножают любые ужасы. Как будто если вместо тридцати миллионов жертв расстрелов назовешь два и если не скроешь, что на Соловках были театры, Сталин с его каторгой окажется менее страшным. У этих людей низкое представление о ценности человеческой жизни. Кому-то достаточно узнать про тысячу жертв, чтобы поразиться на всю жизнь, а кто-то боится, что при снижении числа расстрелянных хотя бы до 10 миллионов Сталин будет смотреться не таким ужасным. Кем-то ведь придумано преумножать число жертв везде: в лагерях, на высылках, на войне… Историк Земсков, которого теперь открыто называют фальсификатором статистики репрессий, удивлялся: зачем приписывать Сталину 10 миллионов новых жертв — разве для того чтобы назвать его людоедом, недостаточно тех, кого он в реальности уничтожил?
Думаю, с фильмом «Обитель» будет то же самое. Захара Прилепина уже назвали лгуном, обвинив его в том, что зеки в книге едят мармелад, дабы обелить Сталина. Теперь и Александру Велединскому достанется.
Массовый зритель не знает и не узнает никогда, что до 1928-1929 годах в лагерях конфеты были и посылки с едой не разворовывались. Это потом люди убивали друг друга в драке за гнилой капустный лист, потому что на воле начался голод, слать зекам стало попросту нечего, даже охрана голодала, а у нее тоже дома по всему Союзу оставались голодные рты — вохра отнимала последнее, ела сама и отсылала домой. Даже зеки умудрялись сушить сухари из своей скудной пайки и высылать детям в деревню. Но это будет потом. А в 1928 году на Соловках за мармеладом в Розмаг ходили. И потом с этим мармеладом шли на непыльную канцелярскую работу: в лагере были целые «чистые» роты, артистическая, канцелярская, сторожевая — богема, клерки, духовенство баланы не ворочали, имели право выхода из кремля. Дмитрий Лихачев так сидел: чисто, в тепле. Мог передвигаться по всему острову и в любой момент ходить в Розмаг за конфетами.
Но в том и многообразие момента, которое ортодоксальные борцы со сталинизмом обходят стороной, а Захар Прилепин передал: у этого Розмага Лихачева на месте могли застрелить без суда и следствия, а под самим магазином находилась тюрьма и пыточная.
Думаю, книга эта стала сенсацией, потому что писателю удалось передать сложность исторического времени, людей, событий. Все в мире устроено сложнее, чем принято думать. В этом мире заключенный может есть мармелад, пока под его ногами ломают кому-то кости. И театр в этом мире у каторжан может быть самый лучший, только его актрису вдруг расстреливают без объяснений. И чекистка, которая стреляет, потом влюбится в заключенного. Он же в ответ на эту любовь не расцветет и не обретет крылья, а озлобится и расчеловечится.
Никому, кроме узких специалистов, не нужен простой взгляд на историю и человека. Писателя, который не умеет видеть сложность того и другого, читать не будут. Кино про простой черно-белый мир, где усатый палач сбрасывает со скалы тридцать миллионов человек, смотреть не станут, потому что обыватель не дурак, он сразу распознает бездарность.
«Человек темен и страшен, но мир человечен и тепел» — к этой центральной фразе романа я бы еще добавила — и сложен. Все в рассказанной Захаром Прилепиным истории сложно: и время, где еще не вымерли энтузиасты революции, но уже появился Сталин; и лагерь, в котором были мармелад с патефонами; и главный герой, попавший в жизненную зависимость от женщины-палача. Сложно время, в которое появилась книга. Еще сложнее стали наши дни, когда пришлось выходить фильму. И совсем сложна для понимания интеллигента со средним умом фигура самого Прилепина: написав роман с фразой о том, что дети чекистов скоро станут новой аристократией, он идет и одной рукой жмет на курок, пока другой пишет монографию о Есенине.
Чтобы все это в голове уложить, голова нужна большая и добротно устроенная. Судьба романа и самого Прилепина, книги которого, несмотря на огромный очевидный талант автора, либеральная интеллигенция намеренно затаптывает, показала нам, что голова у многих наших современников маленькая и осмыслить столько сложностей не способна. Книгу эту не желают читать, а прекрасно снятый фильм с великолепной актерской работой и крепким сценарием отказываются смотреть не потому, что вставшие в позу добрые правильные люди столь принципиальны и тверды. Нет — дело в другом: они не могут примириться со сложностью. Им страшно в стране и в культуре, где все устроено так сложно.
Проще надо было быть Захару Прилепину — тогда бы либеральная публика за Соловки простила ему Донбасс. А так — не простит. И Александру Велединскому припомнит. Вот увидите: миллионы с 10 мая прильнут к телевизорам, а либеральный истеблишмент сдержанно отмолчится — слишком уж с Прилепиным получилось сложно.