Помню, ровно десять лет назад бородатые мужчины и их преданные женщины протестовали против фильма «Код Да Винчи». Я даже наткнулась в кинотеатре на православный патруль.
— Вы на фильм про антихриста? — строго спросили меня два гражданина.
— Нет, я в туалет. В торговом центре в туалете очередь, — я застеснялась и покраснела.
— Ну, с богом! — напутствовали меня ревнители веры и слегка подтолкнули к уборной.
Еще помню, как митинговали в городах против концертов Бориса Моисеева. С травмами и мордобоем. А в 2004 году некая православная общественность даже требовала запретить фильм «Страсти Христовы».
В новой России оскорбленные верующие выступали постоянно. Но в этих выступлениях до недавнего времени не было ровно никакого политического смысла.
У нас даже в 1990-х были уголовные дела за возбуждение религиозной вражды. Помните, как судили, да так и не посадили по этой статье Тер-Оганьяна, изрубившего иконы? 282-я статья в России появилась давно, но и она долгое время не была политизирована.
Господи, как же мы жили?! Спорили до хрипоты, за Христа и Магомета били друг другу морды, но это не приводило ни к каким политическим последствиям вроде цензуры.
И в 1990-х, и в 2000-х мне казалось, что у нас было мало свободы. А теперь вижу — мы были свободной страной.
В этой свободной стране я в школьной библиотеке читала «Лолиту» Набокова и «Яму» Куприна. Восьмой класс, 13 лет. Я просто зашла на перемене в библиотеку и попросила эти книги. И ничего со мной не случилось. Я полюбила Набокова и к первому курсу филфака прочитала у него все, что было опубликовано. Включая «Комментарий к Евгению Онегину».
Вы можете представить сегодня библиотекаря, который отважится выдать ребенку «Лолиту»?
В моей родной Тюмени это давно невозможно. В этом городе не только библиотеки детские теперь «Лолиту» не держат — там и в магазинах для взрослых ее боятся выставлять. Потому что специальные люди уже лет пять ходят и смотрят, нет ли в книжных магазинах, мимо которых гуляют школьники, чего-нибудь этакого.
А знаете, откуда я услышала про Набокова? Есть такая группа «Иванушки International». И был в этой группе солист Игорь Сорин. Однажды его в интервью спросили, какие книги он советовал бы прочитать своим фанаткам. Сорин посоветовал «Яму» и «Лолиту». И это показали по телевизору.
Вы можете сейчас представить, что бы условный Тимати или певица Нюша советовали читать Набокова? И чтобы это показали по телевизору?
Я росла во времена, когда телевизор смотреть было не только можно, но и нужно. Интернета не было почти ни у кого, быстрого интернета не было вообще. Дискета вмещала 2,88 МБ информации, фильмы на CD появлялись разве что в столице, далеко не у всех были даже видеомагнитофоны. У нас был, но хороших фильмов в нашем городе продавали мало. Поэтому кино мы смотрели по телевизору.
В юности я посмотрела столько фильмов, которых сегодня ни один российский телеканал не покажет! И не только потому, что телевидение сегодня угождает массам и не готово платить за артхаус. Дело в том, что
множество шедевров мирового кино сегодня просто бы не пропустили в эфир.
«Полное затмение» о любви французских поэтов Верлена и Рембо. Я смотрела его в 1990-х годах несколько раз. В том числе при маме и при тете с дядей. Им не приходило в голову, что я заразилась гомосексуальностью или сбегу бродяжничать! И после этого фильма я пошла в библиотеку, увлеклась французским символизмом, стала учить язык и спустя годы защитила диплом по французской литературе.
Однажды я пришла к соседке, пианистке, и спросила, где бы в Тюмени послушать Густава Малера. Потому что накануне увидела по телевизору фильм Лукино Висконти «Смерть в Венеции». Снятый по мотивам повести Томаса Манна о любви композитора к мальчику. Прототипом героя был Малер. Я пошла в библиотеку, нашла журналы о кино и стала читать про все это.
Помню, в 2002 году вышел фильм Диего Лермана «Так внезапно». О лесбиянках. И уже через год я обсуждала его в чате на Yahoo с какими-то иностранцами.
Экранизации той же «Лолиты» я видела по ТВ. И фильм Эдриана Лайна с Джереми Айронсом, и ленту Кубрика.
Сейчас посмотрела фильмографию Айронса, и оказалось, что все знаковые фильмы с его участием я смотрела в 1990-е и 2000-е по телевизору. «Ущерб», «Измена», «Ускользающая красота», «Нижинский», «Любовь Свана», «М. Баттерфляй». Ни один из этих фильмов сегодня не может быть показан по центральному телевидению. Ни один! Если бы телеканал «Культура» анонсировал сейчас их показ, вы бы узнали о таком событии из новостей. Потому что непременно вмешается «общественность».
В 2006 году я, совершенно провинциальная девочка, приехала учиться в Лондон. И с новыми знакомыми у меня никогда не было культурного диссонанса. Я росла в Тюмени, но выросла совершенно европейским человеком.
Когда я пришла в модный видеосалон на хипстерской, как бы сейчас сказали, лондонской улице Brick Lane, то поняла, что прекрасно ориентируюсь в мировом кинематографе.
Позже я даже подрабатывала в этом салоне. И с его владельцем, французом, часами могла говорить про кино. Француз как-то позвал меня на вечеринку, где был и нобелевский лауреат по литературе Гарольд Пинтер. А я знала его! Потому что смотрела по телевизору фильмы по его пьесам и потом читала сами пьесы. Я попала на выставку Ханса Беллмера и знала по репродукциям все его работы — смотрела в библиотеке художественные альбомы. А ведь Беллмер делал кукол в виде сексуальных нимфеток и фотографировал их.
Мне было легко общаться с европейцами — у нас с ними имелся общий культурный базис. А вот с арабами, например, общаться было сложно — общего у нас имелось мало. И фильмов Луи Маля они не смотрели.
Мы сегодня тоже не смотрим. И это нисколько нас не красит.
Конечно, один лишь телевизор не мог сделать из ребенка киномана. Но без тогдашнего свободного телевидения тысячи таких, как я, выросли бы другими людьми. Конечно, сегодня у людей совершенно иной источник информации. И с культурой они знакомятся преимущественно не по телевизору или в библиотеке. Но ведь чтобы начать смотреть Висконти и читать Артюра Рембо, нужно о них узнать. А где?
Учительница школьная, даже если что-то и знает, ни за что не расскажет — зачем ей проблемы? Про трагедию Малера не напишут на сайте для подростков.
Раньше телевизор был средством массового просвещения. А сейчас… Я сегодня открыла программу передач и увидела слова «Восемь с половиной женщин...» Подумала, неужели Питера Гринуэя? Нет! Это «Восемь с половиной женщин Саакашвили».
Проблема ведь не только в том, что на телевидении остались одни бездари и взяточники! Беда в другом — там есть цензура.
Почему у нас в России снимают все меньше яркого кино? Да потому что боятся!
Даже не всякий писатель теперь чувствует себя свободным. Режиссер театра или кино, то есть, человек, который помимо своей свободы и должности рискует еще и деньгами, сегодня связан сильной внутренней самоцензурой, которая подсказывает, что нельзя ставить и снимать. У кого с самоцензурой плохо, того бойкотируют и поджигают. Раньше тоже были бойкоты и даже поджоги. Но художники не боялись, потому что государство очевидно выступало на их стороне.
Ощущение безопасности — фундаментальная основа творчества. Человек может и не хотеть снимать о любовных приключениях царя или надевать на актеров полуметровые члены, но он должен знать, что имеет на это право.
Каждый арест, каждое увольнение, даже просто громкое публичное осуждение одного художника загоняют всех творческих людей страны в цензуру и самоцензуру. Вбивают, как гвозди в доску.
Принято считать, что цензура — это государственный инструмент давления на очень небольшую группу граждан. А цензура-то — вот она! Показывали итальянское кино по телевизору, а теперь — нет. Выдавали в библиотеках книжки, а теперь боятся. Цензура касается нескольких тысяч граждан, а хорошего кино сегодня лишены миллионы.
Также принято думать, что цензура осуществляется специальными органами, в которых трудятся на соответствующих должностях специальные люди.
Оказалось же, что для установления цензуры государству вовсе необязательно что-то делать — достаточно просто ничего не делать с теми, кто требуют отбросить Россию в Азию и средневековье.
А ведь мы такими не были! Еще недавно никому в стране не было дела до чужой религии и чужой постели. Никто при устройстве на работу не отчитывался, верующий ли он. У нас были публичные споры о религии! По телевизору дьякон Андрей Кураев спорил с профессором физики. Вся страна увлеченно следила, и никому не приходило в голову, что проще завести на профессора дело. Хотя статья, напомню, уже была.
В университетах шли споры о боге! Мы на филфаке спорили с одним преподавателем, специалистом по Достоевскому. Он был верующий, называл нас «толстовками», но никому из-за этих споров он не снизил оценку. Потому что знал, что государство не на его стороне.
Едва миновали времена, когда и государству, и людям в нашей стране было плевать, кто с кем спит. Двадцатилетние не поверят, если им рассказать про группу «Тату». Что в России была популярны две девушки в образе школьниц-лесбиянок и их даже посылали на «Евровидение». И что у общественности к группе «Тату» был только один вопрос — настоящие они лесбиянки или дурят народ.
Еще в конце 2000-х я знала много открытых геев, которые работали, в том числе, преподавателями. В нашем городе были места для знакомств геев и лесбиянок. И никого они не интересовали. На сайтах знакомств были разделы для однополых, бисексуальных и даже групповых знакомств. При регистрации можно было выбирать ориентацию: гетеросексуал, гомосексуал, бисексуал. Люди, ничего не боясь, регистрировались и искали пару.
Однажды мне сказали, что на популярном интернет-ресурсе в разделе гей-знакомств сидит чиновник одного из департаментов областного правительства. Я проверила — так и есть! Он не просто сидел на сайте, но и был открытым геем. Человек этот до сих пор трудится в департаменте, но карьера его резко остановилась, и ни на каких сайтах знакомств он, разумеется, уже не сидит. Потому что даже в соцсетях скрывается.
И не один только чиновник-гей мог ходить открыто по улицам. На публике мужчины, конечно, не целовались, но и большой тайны из своей ориентации многие не делали. А девушки, те и вовсе могли по улицам за руки ходить и обниматься. Никому не было дела.
Людям и сейчас нет.
Тех, кто остро интересуется чужой верой и постелью, всегда мизерное меньшинство. Просто сегодня им дали карт-бланш. И они отняли у нас настоящую жизнь и настоящую культуру.
Цензура — религиозная, политическая — обрушилась на нас не внезапно. Она приходила постепенно и тихо, каждый год унося из нашей жизни что-нибудь новое. Подкралась бесшумно в мягких войлочных тапочках и обокрала!
Первые и последние европейцы в этой стране — это мы, тридцатилетние, кто сформировался в свободном от цензуры пространстве культуры.
Сорокалетние — это советские люди. А двадцатилетние… Да, они путешествуют и знают языки. Но говорить на этих языках могут в Европе лишь о еде и новых кроссовках. Потому что в культурном смысле они давно не европейцы.
Россия успела побывать европейской страной. А теперь превращается в неизвестно что.